Страница 68 из 68
Консервативно–охранительное направление внутренней политики Августа замечено давно, и еще Р. Ю. Виппер отмечал любовь политической и социальной реакции к «национальной старине», к культу предков и традиций, говоря, что «принцепс заявлял себя прежде всего спасителем общества от бурь междоусобных войн, восстановителем национальных традиций и первым гражданином».
Другой не менее характерной чертой внутренней политики Августа можно считать ее самобытно–римскую струю, борьбу за преодоление чужеземных влияний, что тоже стоит в несомненной и тесной связи с реставрационной тенденцией. Конечно, если говорить о борьбе с чужеземными влияниями, то эта борьба во времена Августа велась далеко не теми методами, что, скажем, при Катоне–цензоре. Но тем не менее линия преемственности совершенно ясна. Лозунг не только восстановления республики, но восстановления ее именно в «старинном и первоначальном виде», борьба за возрождение нравственных и семейных устоев — все это требовало обращения к тем нормам и идеалам, которые господствовали в римском обществе до проникновения «тлетворных» чужеземных влияний и обычаев, бывших, согласно теории упадка нравов, основной причиной разложения римского государства.
Особенно ярко охранительная тенденция, как и следовало ожидать, проявилась в области идеологии и культуры. Преодоление чужеземных эллинистических влияний (например, александринизма в поэзии) привело в этот период к подъему римско–италийской культуры, привело к созданию римского самобытного искусства, возвращению к исконно римским традициям. Этим и начинался так называемый «золотой век» римской литературы.
Стремление надолго укрепить свою власть обусловливает попытки Октавиана сплотить вокруг себя как можно более широкие слои римского гражданства. Постепенно не только италийская муниципальная знать, но и сенаторское сословие переходит на сторону Октавиана. Несомненной опорой были ветераны, получившие землю в Италии. Императорская бюрократия начинает все в большей степени становиться полем деятельности всаднического сословия. Для сплочения всех этих классовых и сословных группировок понадобились какие–то «общепатриотические» лозунги.
Идеологическая подготовка принципата и заключалась в выработке подобных лозунгов. Более того — в идеологической сфере принципат есть не что иное, как победа надсословных, «надклассовых» общепатриотических лозунгов и идей над лозунгами партийными, отражающими интересы той или иной, но вполне определенной и «ограниченной» социальной прослойки. Следовательно, Цицерон оказывается «невольным идеологическим предтечей» принципата. Это так и есть, но подобное понимание облика Цицерона в принципе достаточно резко отличается от точки зрения, провозглашающей Цицерона сознательным апологетом новой формы правления, «уступающим» монархической действительности. Субъективных монархических симпатий у Цицерона никогда не существовало. В том–то и заключается сложность и трагичность личности Цицерона, в том–то и состоит секрет его раздвоенности, что субъективно Цицерон вплоть до своей трагической гибели оставался ярым и убежденным сторонником республики, каким только и могли знать его современники, но объективно и, несомненно, против «своей воли» он был идеологическим подготовителем принципата как пропагандист общепатриотической, «надклассовой» идеи.
Подобная раздвоенность Цицерона была исторически явлением отнюдь не случайным, но закономерным, отражая политические позиции и интересы определенных кругов римского общества. Это были достаточно широкие круги, принадлежавшие к различным группировкам господствующего класса. Своеобразие момента как раз и заключалось в том, что происходила консолидация некоторых групп и прослоек, о чем было сказано выше. Эти обстоятельства и облегчили победу принципата как формы правления, т.е. политической формы. В области же идеологической победа принципата была обусловлена успехом лозунгов, вошедших в политическую программу Цицерона. Она была основана на провозглашении гражданского мира и возрождении национальных традиций — это были, как уже говорилось, «внепартийные» и «общепатриотические» лозунги. Они могли удовлетворить политические и культурные запросы достаточно широких слоев римского общества, вконец измученного долгими годами гражданских войн, уставшего от политических смут и потрясений, и они облекали в приемлемую идеологическую оболочку победу нового режима. Вот почему эти лозунги смогли полностью и окончательно вытеснить «партийные» установки, имевшие хождение лишь среди отстраненных ныне от политики кругов римской демократии.