Над тёмной площадью

Он продолжал:

— Не знаю, может, я не совсем хорошо разглядел. Я сейчас протрезвел, не то что тогда, по дороге сюда. Было от чего протрезветь, скажу я вам! Только я вошел в подъезд с улицы и хотел было подняться по лестнице, смотрю — в углу прислонился к стене какой-то человек.

— Какой такой человек? А? Какой? — кому-то не терпелось услышать все сразу.

— Да не знаю, обыкновенный такой парень. Я спросил у него, где квартира Эскота, потому что уже слегка забалдел и мне не хотелось звонить подряд во все квартиры. Он что-то нелюбезно промямлил, и тут я гляжу — позади него на самой нижней ступеньке сидит, весь скрюченный, еще один.

Кто-то из женщин взвизгнул; раздались женские голоса:

— Кошмар! Ужас! Какой страх!

— Я спросил у того парня, что с его приятелем, может, он заболел? А он говорит, ничего, мол, с ним такого, просто он мертвецки пьян, и другой их приятель уже пошел за машиной, чтобы отвезти его домой. Ну, говорю, ладно, тогда пока. Тут мне вздумалось закурить, полез за этой штукой… — Он достал из кармана зажигалку и предъявил ее всей компании. — Зажег ее и увидел…

Молодой человек умолк. Кто-то выкрикнул:

— Ну же, Банни! А дальше-то что?

Настала полная тишина. Осмунд застыл и не двигался с места. Он даже не повернул головы, чтобы взглянуть на Банни.

— Клянусь, тот человек был мертвый. Точно, без ошибки. Это был труп. Глаза, рот и прочее… Я закричал: «Боже, он же мертвый!» — или что-то в этом роде. А тот парень сказал: «Нализался под завязку, только и всего!» Я рванул наверх со всех ног!

Со всех сторон раздались восклицания:

— Ну и страх! Вот ужас-то! Может, он все еще там?!

Хелен, не отрывая глаз, смотрела на Осмунда. Она видела, как он, резко повернувшись, метнулся в сторону. Нож из его руки выпал.

Гости понемногу приходили в себя. Опять послышался смех, пение. Но прежнего веселья не было. Его уже ничто не могло разжечь. Завели граммофон, но никто не танцевал.

Кто-то крикнул:

— Ну ладно, пошли отсюда!

Ей показалось, что все сразу стали проталкиваться к выходу. Мгновения не прошло, как она и сама очутилась в прихожей. Ни Пенджли, ни Осмунда нигде не было. Они исчезли.

Глава 14

Со звездных высот в бездну

Уж сколько времени прошло с тех пор, а мне до сих пор снится, как над безлюдной площадью в вихре снежной бури несутся по воздуху те двое. Внизу замерли омнибусы, и только любопытные глаза припавших к окошкам пассажиров следят за их полетом. На перекрестке стоит полицейский-скелет, отставив руку в огромной белой перчатке, а на темных стенах домов пляшут, словно гигантские светлячки, огни осатаневшего мира.

Над головой громоздятся, налезая одна на другую, черные тучи, которые, того и гляди, обрушатся на затаившееся в ожидании конца света человечество. Кое-где еще суетятся, бегают в поисках спасительной лазейки крохотные фигурки манекенов, но и они знают, что поздно, погибель близко.

Проснувшись, я еще долго не могу отделаться от этого видения. Не только меня, но и Хелен мучит похожий сон.

Итак, вернемся к тому моменту, когда, пытаясь настичь Хенча, я сначала увидел маленькую фигурку Пенджли, а следом за ним — мчавшихся во весь дух Осмунда и Хелен. Как вы помните, к моему изумлению, все трое исчезли за дверями входа на галерку театра «Трафальгар». Помедли я тогда, соображая, что мне делать, возможно, мне и дальше пришлось бы заниматься Хенчем. Но одного взгляда на Хелен было достаточно, чтобы не размышляя ринуться за ней. Я никак не мог предположить, что же там случилось без меня, но чувствовал, что события вечера приближаются к развязке, и считал своим долгом быть ее участником.

Было уже почти половина одиннадцатого, спектакль шел к концу, и контролер уже покинул свой пост у платной ложи, видимо решив, что вряд ли найдется ненормальный, который пожелает раскошелиться ради последних двадцати минут представления.

Я пулей взбежал по темной лестнице и, с трудом переводя дыхание, остановился под дверью, ведущей на галерку. Сверху до меня доносились смех и разговоры — там помещался хор. У входа мне путь преградил высокий старикан с грудью, увешанной медалями.

— Места только стоячие. — Его голос был исполнен сознания воинской чести и одновременно выдавал в нем большого любителя пива.

— Ладно, ладно, — нетерпеливо буркнул я, — сколько?

— Представление заканчивается, — шепотом оповестил он меня.

Чуть отодвинув его в сторону, я прошел внутрь. В глубине галерки горела одна-единственная тусклая лампочка. Пространство впереди меня было погружено во мрак, а дальше перед глазами открывалась утопающая в лучах прожекторов сцена, вся в ярких красках, с пляшущими на ней под звуки оглушительной музыки человечками. Оказавшись в темноте, я поначалу плохо различал зрителей — смутно видел лишь силуэты у барьера и все никак не мог разглядеть среди них Осмунда, Хелен или хотя бы Пенджли.

Помню, что я был в растерянности и отчаянии. По лицу Хелен, мелькнувшему мимо меня, я понял, что она ждет беды, что она в панике. Я просто не знал, что делать.

Я стал осторожно пробираться вперед и неожиданно наткнулся на Осмунда. Он сразу меня узнал, даже в полутьме, и с такой силой схватил за руку, что я чуть не вскрикнул.

Осмунд прошептал:

— Дик, хорошо, что вы здесь… Я хотел попрощаться с вами. Когда исчезнут огни, исчезнем и мы.

Я догадывался, что он, как и Хенч, лишился рассудка. В голове у меня роились неосуществимые планы, я лихорадочно соображал, что бы предпринять. Ситуация была чудовищная, невообразимая! Где Хелен? Где Пенджли? И наконец, что делает внизу, в партере театра, Хенч? Осмунд крепко прижимал меня к себе. Его тело было напряжено, он был как стальная пружина.

— Освободите руку, мне больно, — шепнул я ему.

Он отпустил мое запястье, но схватил меня за руку повыше. Глянув ему за спину, я увидел, что другой рукой он крепко держит Пенджли.

Эта картина представилась мне до того нелепой и смешной, что я чуть истерически не расхохотался на весь театр. Вот где бушуют настоящие страсти, не то что на сцене! Там всего лишь продолжают безмятежно лицедействовать актеры, а вокруг сидят зрители и, ничего не ведая, наслаждаются их искусством… Между прочим, внизу, в партере, еще и Хенч! Что за невероятный фарс мы тут разыгрываем! Но я знал, что для Осмунда это был не фарс, а достойное завершение его мученического пути, который наконец-то подходил к своему концу.

Мои глаза постепенно привыкали к темноте, и теперь я более четко видел лицо Пенджли. Его лоб блестел от пота. Время от времени он начинал дергаться всем телом, пытаясь вырваться, но при этом не издавал ни звука и даже не глядел на Осмунда.

Меня охватило чувство безнадежности. Я начал озираться по сторонам. Теперь мне было видно все вместительное нутро галерки, круто спускавшейся вниз и заполненной людьми; ложи по бокам и внизу, а справа и слева — ряды, восходившие к дальнему, самому высокому ее ярусу. На сцене — этого я не забуду до гробовой доски — представляли что-то из испанской жизни. Это было одно из тех ревю, которыми щедро нас пичкает наш знаменитый, отмеченный ярчайшим дарованием С.Б. Кокран. Несомненно, и тот спектакль в его трактовке являлся наглядным проявлением его индивидуальности, жизнелюбия, доброго расположения духа и эстетического вкуса, чем, собственно, данная постановка в целом выгодно отличалась от репертуара прочих театров, грешивших, как известно, обывательскими темами и пошлыми вкусами. Полагаю, суждение это справедливо, однако вряд ли я вправе считать себя объективным критиком того театрального зрелища, потому что мне так и не довелось увидеть его, впрочем за исключением последней сцены. Однако можете себе представить, в каком я был состоянии и, следовательно, воспринимал все в несколько искаженном виде.

Почему-то я вообразил, что на сцене воспроизведен тот самый уголок в Испании, где когда-то нашли себе временный приют Хелен и Осмунд. Что же там было такое? Помню высившуюся на переднем плане, на фоне багрового неба, черную башню. У подножия башни был сооружен малинового цвета шатер, заваленный апельсинами, а в самом центре сцены красовался фонтан, сложенный из камня, который рассыпал брызги как настоящий, отчего представление сопровождалось приятным звуковым эффектом журчащей воды. Кроме того, под стенами башни стоял на якоре корабль с темно-желтыми парусами. Вверх и вниз по ступеням, ведущим в башню, весьма оживленно сновал народ в живописных, ярких одеяниях. У рампы вытанцовывала очень худенькая женщина в черной мантилье, а вокруг несколько мужчин и женщин отстукивали ритм кастаньетами.