Над тёмной площадью

— Нет, это неправда, — сказала Хелен. — Если бы твоя любовь могла сделать тебя счастливым, я бы с этим смирилась. Но этого не было.

— Счастливым! Как я мог быть счастливым? И разве кто-нибудь может быть счастлив?

Хелен вспоминает, что, произнеся это, он в неистовом порыве отчаяния так мотнул головой, словно изо всех сил пытался освободиться от гнетущего его ярма.

— Счастливым? Нет, я никогда не был счастлив, ни одной минуты за всю свою жизнь. Даже когда ты согласилась стать моей женой, я знал, что где-нибудь нас уже подстерегает ловушка. И когда я шутил и резвился, я знал, что за все это ребячество я расплачусь трагедией. Я никогда не мог принимать жизнь легко. Вот и сейчас, изливая свою душу, я говорю напыщенным языком, как лектор перед студентами. С самого начала я в этом отношении проигрывал тебе, потому что ты всегда была естественной и непосредственной. Как я мечтал быть другим! Часто в Испании мне хотелось преодолеть сложность в наших отношениях, стать ближе и понятнее для тебя, но я не знал, как это сделать!

Хелен говорит, что ей было ужасно совестно это слышать. Она вспомнила, сколько раз была несдержанна с ним, обижала его по собственной глупости. Если бы она его любила, насколько легче ей было бы его понимать!

— И еще ты не в состоянии представить, — продолжал он торопливо, будто вдруг осознал, как мало у него осталось времени, — какую пропасть унижений и какие муки одиночества я испытал за те два года, что провел в тюрьме. Для такой натуры, как я, последствия были самые печальные. Там они отделяют тебя от людей, от всего мира, чтобы ты даже и помыслить не смел, что ты не такой, как все; и что ты чувствуешь, когда люди кричат тебе: «Будь таким, как мы! Это очень просто!» — или презирают тебя, говоря: «Не смей быть таким!» — а ты душу свою отдал бы, чтобы быть таким, как они, если бы только мог! Но скорее всего не получилось бы, потому что, если у человека свое особое видение жизни, совершенно иное и индивидуальное, особый взгляд на мир, он не может его утратить, даже если бы очень захотел. Но в своей любви к тебе, Хелен, я был нормальным человеком. Я любил тебя так, как мужчина любит женщину. А ты не любила меня… Или все-таки любила, хоть немножко? Любила? Ведь правда любила?

Он упал перед ней на колени и обнял ее. Из-за его огромного роста его лицо было на одном уровне с ее лицом. Он смотрел ей в глаза, и в его взгляде было столько чувства и мольбы — последней, прощальной мольбы.

И каким-то чудом в тот момент, единственный за все время, пока они были вместе, она почувствовала, что любит его. Позже она так и не смогла объяснить, что это было — сострадание, или материнская жалость, или сознание того, что он покидает ее, — но в те короткие мгновения она любила его со страстью, какую он всегда ждал от нее.

Она забыла обо мне, забыла все происшедшее, и в тот жгучий миг пережила блаженство, каким могла бы стать вся их жизнь с Осмундом; да, да, люби она его — и он был бы спасен, как и она сама, от всех постигших их несчастий.

Она ощутила, как потрясен он был ее порывом. Они целовались, как никогда не смели, слившись губами, сердцами; ее рука лежала у него на груди, а он ласкал ее волосы.

Но вот он поднялся, отступил от нее и, глядя поверх ее головы в окно, произнес:

— Прощай, моя любимая.

Затем он подошел к двери в спальню и отпер ее.

Неожиданная мелочь заставила Хелен вернуться к мыслям обо мне. Она увидела на столе моего «Дон-Кихота» и взяла книжицу в руки.

Из спальни появился Пенджли.

— Я спал, — сказал он. С очками на носу, заспанный и взъерошенный, он был похож на сову.

Осмунд обратился к нему:

— Ну идемте. Мы отправляемся с вами вдвоем.

Однако Пенджли думал иначе:

— А вот и нет. Лично я хочу вам сделать такое предсказание: недели не пройдет, как вы будете мне платить мои пятьсот фунтов и радоваться. Недели не пройдет, как вы будете любить меня, как своего родного брата, нежнее даже, чем мой собственный родной братец изволил любить меня… Спокойной ночи.

Он шмыгнул к двери, выскочил вон… Осмунд ринулся за ним. Хелен слышала, как открылась входная дверь, и внезапно вся квартира словно превратилась в балаган. Было впечатление, что в нее ворвалась толпа хохочущих, поющих, орущих людей. В этом гаме она едва слышала голос Осмунда. Кто-то улюлюкал, кто-то свистел…

Секунду спустя, когда она уже была в передней, ей показалось, что весь мир просто-напросто сошел с ума.

Глава 13

Вечеринка

Могу себе вообразить смятение Хелен, которая после той любовной сцены с Осмундом, проходившей в тишине гостиной, вдруг оказалась среди шума и гама, в невероятной, фантастически разряженной, пестрой компании.

Но и в тот момент все ее мысли были с Осмундом.

Единственное, о чем она подумала тогда, наблюдая это сборище, — это о том, что ей ни в коем случае нельзя бросать Осмунда. Она твердо решила быть с ним до самого конца.

Когда Хелен стало ясно, что Осмунд больше не в состоянии владеть собой, в ее сознании я отошел на второй план. Она переживала по отношению к нему то же, что я переживал по отношению к Хенчу: она понимала, что он потерял рассудок и потому беспомощен в этом мире, состоящем в массе своей из нормальных, здравомыслящих людей.

Так что простим ее, если она, выбежав на лестницу, поначалу решила, что не только ее муж, но и весь мир вслед за ним сошел с ума.

Вы должны помнить, что в отличие от меня — я-то уже был в курсе дела — она совершенно ничего не знала о вечеринке в квартире номер три у какого-то майора Эскота (понятия не имею, кто он такой). И естественно, она вовсе не была готова к тому, чтобы вдруг очутиться среди мифологических персонажей — древнегреческих богов и героев, которые к тому же успели изрядно наклюкаться, даже еще не добравшись до вечеринки.

Казалось, вся лестничная площадка была битком набита пациентами клиники для душевнобольных. Часть их дружной гурьбой проталкивалась вверх по лестнице, другие — вниз. Необъятных размеров мужчина, не имевший на себе, по мнению Хелен, ничего, кроме ночной сорочки, а на потной лысине — съехавший набок металлический венок из крашенных в ярко-зеленый цвет листьев, писклявым женским голосом выкрикивал:

— Поживее, девочки, мы опаздываем. Страшно опаздываем! Ужас как опаздываем!

Вокруг него, как мелкая рыбешка вокруг большого добродушного кита, вилась его свита, состоявшая из неопределенного количества разнополых существ, в числе которых были и бесполые. В этой группе также шествовали две дамы преклонного возраста, одетые по всем правилам в вечерние туалеты. Было заметно, что обе они сбиты с толку и чувствуют себя крайне неуверенно. Редкой красоты юноша с золотым ободком в волосах и в тунике, оставлявшей открытой большую часть его тела, возглавлял милую стайку поклонявшихся ему жриц.

Невысокий господин с моноклем, беспокойно озираясь по сторонам, упорно твердил одно и то же:

— Так где же все-таки квартира Эскота? Что за странность! Никак не можем найти квартиру Эскота!

К своему изумлению, Хелен обнаружила, что Осмунд и Пенджли, поглощенные толпой, уже приняты в веселую компанию и толкутся вместе со всеми. Она сразу же сообразила, что Пенджли намерен скрыться, воспользовавшись таким удобным случаем. И действительно, ему ничего не стоило улизнуть в любой момент. Осмунд не смог бы ничего поделать в этакой теснотище. Пенджли будет круглым дураком, если не сбежит, подумала Хелен. Она слышала, как кто-то его уговаривал:

— Все в порядке, дружище! Надо же выпить за его здоровье! Всем нам будут только рады.

Глянув в сторону Осмунда, она увидела, что его держит за руку здоровенный тип.

— Идемте, идемте, сэр, он будет счастлив вас видеть! Сегодня двери распахнуты для всех, нам всем по пути!

Да и сама Хелен мгновенно очутилась в гуще карнавала.

Рядом с ней возникла тощая, очень взвинченная молодая особа, которая так и вцепилась в нее:

— Где мой муж, а? Я вас спрашиваю! — Она была в негодовании. — Уж вы-то точно знаете!