Колумбелла

Красивые, широко расставленные серо-голубые глаза Мод так пристально изучали меня, что я была польщена и отнеслась к ней с таким же вниманием. Она явно привыкла командовать, поэтому без труда низвела меня до положения ученицы, разговаривающей с директором школы. А я за те три недели, что не работала, разучилась вести себя как преподаватель, что мне нередко помогало скрывать неуверенность в себе при встрече с незнакомыми родителями.

Не тратя времени, Мод Хампден сразу приступила к делу. Она доверительно пожала мне руку, сдавив так, что хрустнули кости, и решительно заявила:

— Мне нравится, как вы выглядите.

Я не нашлась что ответить, а она ободряюще улыбнулась. Ее теплая улыбка наводила «а мысль, что в молодости эта женщина была необыкновенно красива.

— Вы, конечно, гадаете, что я хочу этим сказать. Буду откровенна. Во-первых, вы молоды и ближе по возрасту к Лейле, чем все мы. Похоже, вы дружелюбны, но сдержанны и не внушаете никакого страха. Мне нравятся ваши серые глаза, прямой взгляд и как вы причесываете ваши прекрасные каштановые волосы!

Чтобы волосы не путались, я завязываю их сзади хвостиком.

— И одеты вы очень скромно, — продолжила старая леди. — Мне нравится этот голубой лен. Вы не носитесь по магазинам, чтобы скупать тропический ситец, как туристка.

В тот момент я не подозревала, что она сравнивает меня с матерью Лейлы, Кэтрин Дру. И это сравнение было явно в мою пользу.

— Джанет говорит, что у вас есть подход к молоденьким девочкам, — заявила между тем Мод, — легко находите общий язык с трудными детьми.

Тетя Джанет утверждала это совершенно голословно. Она не могла ничего такого знать, разве что сделала какие-то выводы из моих писем, в которых я ей рассказывала о моей работе в школе.

— Мне довелось работать в основном с девочками, — признала я, все еще не понимая, к чему клонит наша гостья.

Миссис Хампден энергично тряхнула седой головой:

— Вот именно! А, насколько я понимаю, вы хотите найти новое место и не возвращаться на прежнюю работу?

— Я сожгла позади все мосты, но о новом месте пока не задумывалась…

— Отлично! — воскликнула Мод. — Тогда вы, если так можно выразиться, находитесь на рынке. Я хочу, чтобы Вы поднялись на гору в Хампден-Хаус и попытались найти подход к моей внучке. Ничего не могу вам обещать с уверенностью, но, если дело пойдет, я смогу обеспечить вас работой у нас на ближайшие несколько лет.

Но что я должна буду делать? Сколько лет вашей внучке?

— Лейле четырнадцать. Нет, нет, вы не будете гувернанткой в старомодном смысле этого слова! Вы должны стать ей другом и советчиком с некоторым покровительственным оттенком. У нас на островах, знаете ли, проблема со школами. Отец Лейлы родом из Колорадо, и он искренне считает, что ее следует отослать к его сестре в Денвер. Вы поможете мне убедить его, что в этом нет необходимости. Девочка еще успеет покинуть Сент-Томас, когда подрастет. Вы завершите ее школьное образование и подготовите к поступлению в колледж.

До меня кое-что начало, доходить.

— А почему вы не хотите, чтобы она покидала остров? — поинтересовалась я.

К моему удивлению, лицо старушки сморщилось, властное выражение уступило место печальному и даже трогательному.

— Полагаю, я эгоистка, — ответила она, — Лейла — это все, что у меня осталось. Я не хочу, чтобы она уезжала. Хочу, чтобы она была здесь, со мной, хочу наблюдать за ней, как наблюдала с самого ее рождения. И это должно быть как для ее блага, так и для моего. Лейла не желает, чтобы ее отсылали. Она изо всех сил борется со своим отцом. Вы смогли бы ей помочь, хотя она, может быть, вас даже и не примет!

Это было честное признание, и Мод Хампден от этого сильно поднялась в моих глазах. До сих пор мне казалось, что она способна приказывать всему миру, и я отчаянно сопротивлялась ее влиянию. Мне за мою жизнь слишком много приказывали. Но эта трогательная черта ее характера вызывала к ней симпатию.

— Вы упомянули о какой-то проблеме, — напомнила я. — Не расскажете ли поподробнее?

— Проблема заключается в матери Лейлы, — без колебаний ответила она и замолчала, продолжая пристально разглядывать меня прекрасными светлыми глазами.

Наверное, я покраснела до корней волос. Очевидно, тетя Джанет и Мод Хампден обсуждали проблемы моей матери, а мне была ненавистна мысль о том, что посторонние люди находятся в курсе моих тайн.

Я неуклюже поднялась с высокого кресла и вышла на веранду, с которой открывался вид на лужайку, заросшую тропическим кустарником, и каменную лестницу, ведущую с холма вниз к центру города. Дальше виднелись спокойные голубые воды бухты, окруженной Флэг-Хилл и Хассел-Айленд. По небу плыли небольшие одинокие облачка. Солнце светило ярко, но грело не так горячо, как, я полагала, должно было греть в августе. Пассаты насквозь продували эти острова, и даже летом жара здесь не бывала невыносимой. Стоя спиной к Мод Хампден, я чувствовала, как мой гнев утихает и меня снова охватывает безразличие. Я не хотела ничего делать, не хотела никем быть. Разумеется, мне не было никакого дела до проблем четырнадцатилетней девочки, у которой сложные отношения с матерью. Это не для меня. С меня довольно!

За моей спиной прозвучал ласковый голос Мод Хампден:

— Я не осуждаю вас за раздражение! Конечно, мы с Джанет говорили о вас. Ваша тетя встревожена. Она чувствует, что вам нужно чем-то заняться, и чем раньше вы начнете, тем лучше для вас. Наши с вами потребности совпадают. Может, вы окажетесь способной решить мою сложную проблему, а я в свою очередь помогу вам решить вашу!

— Хотелось бы знать, в чем заключается проблема, — сухо повторила я, сопротивляясь ее излишней доброте и изо всех сил стараясь не показывать своей слабости.

Она подняла руки, а затем трогательно и беспомощно их уронила, что никак не вязалось с ее уверенностью в себе.

— Нет, — возразила она. — Этого я вам сказать не могу! Вы должны прийти и все увидеть сами. Вы ничем не сможете нам помочь, пока глубоко не прочувствуете наше положение. А если я попытаюсь вам его объяснить, вы можете вовсе отказаться прийти! Ситуация не из приятных. Вероятно, мы с вами могли бы заключить сделку.

Я молча ждала.

— Поживите у нас недельку, — предложила Мод. — Я дам вам неделю испытательного срока. Посмотрю, как вы справляетесь с нашей проблемой. Приезжайте без предубеждений и посмотрите, можете ли вы чем-нибудь помочь, моей внучке. Потом примете решение. Если останетесь, я буду платить вам больше, чем вы получали в Штатах!

У меня не было причин сопротивляться этой женщине, во всяком случае, я так считала. Она не приняла бы никаких возражений с моей стороны. Против любого моего аргумента выдвинула бы свой, еще более убедительный, а сопротивляться ей у меня не было сил. В конце концов, что может решить одна неделя? Вероятно, если дело пойдет, я получу возможность зарабатывать на жизнь, приложив к этому минимум усилий. Кроме того, я понимала, что мне пора кончать бессмысленно валяться на песке и плавить мозги, чтобы окончательно не потерять способность хоть как-то действовать. Видит Бог, мне ничего не хотелось делать, но это было необходимо.

— И когда вы хотите, чтобы я начала?

Миссис Хампден встала так резко и уверенно, словно ни на мгновение не сомневалась в моем ответе.

— Лучше всего приехать к нам сегодня после обеда. Я сейчас же отправлюсь домой и приготовлю для вас комнату. Вечером вы сможете обосноваться, а завтра утром начать заниматься с Лейлой. Поблагодарите за меня Джанет и скажите ей, что я должна идти.

У меня было такое чувство, будто она хочет поскорее сбежать, пока я не передумала. С трудом дыша и чувствуя, что берусь за доселе неизвестное мне дело, я проводила Мод по лестнице. Она протянула руку, и я снова ощутила ее сухое, властное пожатие.

— Я должна рассказать вам о моей семье, — сказала она. — Чтобы вы знали, кто есть кто, когда встретитесь е ними. Две мои дочери, Эдит и Кэтрин, сейчас живут со мной. Эдит — старшая, детей у нее нет. Она замужем за Алексом Стэром, владельцем очень милой лавочки импортных товаров — старейшей на Санта-Крусе, близ Кристианстеда, где они обычно живут. Но в прошлом году я заболела, они перебрались в Хампден-Хаус, чтобы ухаживать за мной. Кэтрин — моя младшая — и есть мать Лейлы. У меня еще был сын Роджер, Он погиб в Корее. — В ее голосе прозвучала глубокая боль.