Нуманция

— Ну ты даёшь…

— Да пошли вы!

Эта возня начала заводить его, вдыхая её запах, видя, как подрагивают чистые вьющиеся волосы на её затылке, ощущая её сопротивление и даже чувствуя его на губах, он понял вдруг, как давно у него не было женщины, настоящей, горячей, а не расчётливой продажной проститутки. Чёрт… Да плевать на Овидия!

Он рывком развернул её лицом к себе, прижал к груди, всё также держа за запястья, попытался поцеловать в губы, но девчонка гневно дышала, сопротивляясь и сверкая глазами, дёрнулась, отвернула лицо, и он коснулся лишь её шеи, как раз под нижней челюстью, где тонкая и нежная кожа.

Да в Тартар Овидия! Подальше со всеми его предрассудками…И Лелия — туда же!

Встряхнул её с силой, аж голова мотнулась, снова дёрнул к себе, заводя её руки за спину, поймал её губы, сухие и горячие. Поцелуя не получилось, лишь коснулся губ, разжигаясь ещё больше. Ацилия дёрнулась в сторону, пряча лицо, склоняя его в бок и вниз. Попыталась освободиться, выкручивая руки, но центурион был сильным, и она ощутила с болью, как ногти его впиваются в тонкую кожу на внутренней стороне предплечий.

— Мне больно! — выдохнула она ему в лицо, вскидывая голову, сверкнула глазами.

— А ты не дёргайся…и не будет больно…

Перехватил её руки в одну и зашарил ладонью у горла, она дёрнулась, как от удара, а рука его скользнула вниз, к груди.

Ацилия так резко вскинула голову, что он и сам двинул подбородком в сторону, опасаясь удара, зашептала ему в лицо зло, с раздражением:

— Вы…Да вы…Да как вы смеете?!.. Уберите руки! — она повысила голос. — Отпустите меня!

На шум прибежал Гай, не зная, что делать. Марций заметил его краем глаза:

— Уберись отсюда!

Видимо, отвлёкся, потому что девчонка сумела-таки освободить одну руку, вырвала её и неожиданно хватила его по щеке полусогнутыми пальцами, срывая кожу. Вырвалась и бросилась в сторону выхода, вслед за рабом. Но Марций сумел нагнать её у самых дверей палатки, схватив за волосы — полурассыпавшуюся косу. Девчонка ахнула, развернулась в дикой внезапной боли, сжимала пальцами волосы у затылка в надежде ослабить боль. Но Марций не дал ей опомниться, схватил, бросая в угол, куда Гай сегодня только сложил чистую одежду, подмял под себя.

Она была на удивление сильной, может быть, страх или злость прибавляли ей сил, но он даже и думать не смел о таком потенциале.

Как дикая кошка! Кусалась и царапалась, отбиваясь всем телом. Совладай с такой, попробуй!

После нескольких минут отчаянной борьбы Марций всё же сумел справиться с её руками, поймал запястья и с силой вдавил в мякоть плащей и туник на полу.

— Успокойся! Хватит! — крикнул он ей в лицо.

Она хрипло дышала, отвернув голову, и ему показалось даже, что от тщетности усилий и отчаяния у неё блеснула слеза на правом глазу, повисла на ресницах каплей росы.

Разгорячённая, злая, с румянцем на скулах, с огромными глазами, она была настоящим подарком в этой борьбе. Но Марций знал, что борьба эта ещё не закончилась.

Что это с ней? Будто в первый раз! Как это Овидий с ней справился?

— Ты что? — уже мягче спросил он. — Совсем с ума сошла?

— Отпустите меня… — Даже глазом не повела.

— Не вынуждай меня брать тебя силой. Я не хочу насиловать тебя. Я не хочу тебя бить…

Она усмехнулась, прикрывая глаза, и Марк почувствовал, как напряглись её запястья в его пальцах. Нет, он ещё совсем не сломил её, она ещё будет бороться.

Марций склонился к её уху и заговорил полушёпотом:

— Давай на выбор: либо я, либо — все остальные…за один сестерций… Идёт?.. Могу тебя заверить, желающих расстаться со своими деньгами будет немало… Ну как? Согласна?

— Вы не посмеете… — прошептала сухими губами.

— Зря так думаешь… Всякие: старые и молодые, лысые и толстые, уроды и сволочи… Ну?! — Он толкнул её руками в запястья. — Каково, а, дочь сенатора, ну?! Гарнизонная волчица…шлюха для всех… Ну? — Ещё раз толкнул в запястья, сжимая пальцами, вынуждал на ответ. — Я — или они?

— Будьте вы прокляты… — прошептала ему в глаза и отвернулась, и эта слеза её сорвалась, потекла по щеке.

Он отметил это и понял, что будет помнить всю жизнь, но сейчас это было далеко от него, думал он совсем о другом.

Мешала кираса, хоть и была из кожи, и он приподнялся, ослабляя ремни, долго возился, снимая её; всё это время смотрел в лицо рабыни, впитывал каждую чёрточку: высокий лоб с влажными от волнения прилипшими волосами, большие тёмные глаза — смотрела куда-то мимо, стиснутые дрожащие губы, а под подбородком, на повёрнутой шее отчётливо было видно, как вздрагивает живая вена.

Он ещё в первый раз, как её увидел, ещё там, в Нуманции, отметил, что она симпатичная, а он ещё подумал, что она рабыня…

Не-е-ет, она не рабыня…Совсем не рабыня.

Сейчас уже она моя рабыня…Моя…Дочь сенатора…

Он уже успокоился, забыв про всё, кроме этой девушки, все проблемы стали далёкими. Он ласкал её руки, нежную кожу от запястий и выше, он пытался целовать её лицо и губы, но она отворачивалась и избегала поцелуев, отдёргивала руки. Он чувствовал раздражение на неё, ведь сама отдаётся, что за номер тогда? Но девчонка всем видом показывала, что он насилует её, что берёт её силой. И он разозлился на неё, забыл формальности. "Все… Все вы одинаковые… Все вы такие…Что те, продажные…Никакой разницы! Вам бы только деньги… А тебе что? — Он разорвал на ней тунику от горла и вниз, открывая грудь, живот. — Тебе лично что надо?.. Чтобы отпустил?.. Домой захотела?.. А как же Нуманция, а твой отец — предатель?.. Всё пятном на вас лежит… Какое вам домой?.."

Он прижимался к ней всем телом, улавливал её дрожь. Она дрожала вся, как от внезапного мороза, аж зубы стучали, стискивала пальцы в кулаки, а на лбу — испарина страха.

Центурион поймал обе её руки, ладонь в ладонь, переплёл пальцы, вдавливая в одежду у головы. Ловил её губы и целовал, целовал силой.

Рабыня дёрнулась всем телом, как от удара, когда он коленом раздвинул её ноги, отвернула лицо, и Марк услышал, как со свистом втянула она воздух через стиснутые зубы.

Неожиданная боль, как ведро холодной воды, отрезвила его, он даже отстранился от рабыни на вытянутые руки, претерпевая её, смотрел девчонке в лицо, ловил её дыхание — горячее, обжигающее щёку, — зажмуренные в боли глаза.

— Проклятье… — прошептал губами. — Так ты… — Склонился, целуя глаза, лоб, губы короткими поцелуями. Она замотала головой, освобождаясь от него, и он не стал останавливаться на полпути. Старался быть аккуратным, обуздывая в себе дикую страсть насильника, хотелось быть бешенным, делать больно, так, чтобы до конца, словно доказывая что-то, но собственная боль не давала, и дрожь её, которую он чувствовал на её ладонях при каждом толчке — тоже. Он словно впитывал её, всю без остатка, понимал, что она занимает в его душе особое место, именно такая — слабая и беспомощная, обнажённая с головы до пят девочка. Никакая сила не лишит его этой памяти, этих выстраданных ими минут, этой покорной слабости женского измученного тела.

Он упал на неё, отдавая последний звук её рассыпавшимся волосам, осторожно прижался нижней челюстью к девичьей шее, впитывал каждый толчок её пульса. Закрыл глаза, расслабляя пальцы.

Девочка… Его девочка…Лелий оказался прав, и он улыбался этому, радовался тому, что он оказался прав в первый раз в жизни.

Первой заговорила она:

— Вы делаете мне больно своей одеждой…

Он дёрнулся, приподнимаясь. Вот же проклятье! Он — по обыкновению — в нижней тунике с поясом и птеригами — кожаными ремнями с железными пряжками от пояса. И она — абсолютная нагота!

Он освободил её, лёг рядом, нашёл её руку, но девчонка резко вырвала её, освободилась, чуть отстраняясь в сторону.

— Ты ни разу не сказала… — заговорил сам.

— А вы и не слушали! — ответила резко, поднеся пальцы к губам. — Сразу же назвали меня объедками… — Она словно бичевала его своими словами, тоном, наготой.

Марций промолчал, сухо сглотнул, переживая происшедшее. Таких чувств, таких эмоций оно было у него в первый раз, и за всё это он почувствовал вдруг нежность к ней, к холодной, обиженной.