Нуманция

Старый Гай смотрел на девушку из угла, скорбно стиснув кисти в замок. Он-то всё знал, а, может, и не всё, он ушёл тогда, может быть, думает, что Лелий сумел-таки изнасиловать её, поэтому и скрывает она, есть у неё причина на эту тайну.

Кому она теперь расскажет это? Кто поверит ей?.. Марций этот, вот, считает, что она специально выпила яд, чтобы вытравить ненужный плод… Да если бы она хотела, она бы сделала это уже давно, тем более, что и случай был, он бы ничего не узнал, так и жил бы в неведении…

Но, может, так лучше…

Ты всё за всех рассчитал, одну меня не спросил, а всё вышло не по-твоему, хоть в этом и нет моей вины. И мне жаль, что так получилось. Я понимаю, что не смогла бы жить с тобой, но и ребёнка этого, несчастного, я терять не хотела, видит бог.

Она стала потихоньку прочёсывать волосы, а Марций начал поспешно собираться уходить, Гай помогал ему, а Ацилия, хоть и хотела глянуть на него в форме, головы так и не подняла. Он и так стоял у неё перед глазами в памяти, красивый, строгий, только восхищаться. Не выдержала, выпрямилась, прямо подняла голову, смотря широко открытыми глазами. Этот взгляд нельзя было не заметить, но Марций только коротко приказал Гаю:

— Шлем подай!

И в этот момент их взгляды скрестились, и Ацилия аж плечами поникла, каким холодным, обжигающим был взгляд его тёмных глаз. Он никогда так ещё не смотрел на неё, с таким вот выражением. Ацилия попыталась улыбнуться, но улыбка вышла кривой, жалкой.

Марций обратился к ней:

— Ты так и будешь в этом ходить?

Ацилия обомлела, опустив голову, глянула на себя, одна нога выше колена открыта, не говоря уже про плечи, верх груди; подтянула ногу к себе, закрывая её краем одеяла, губы дрогнули:

— У меня нет ничего другого…

— Господин! — как удар по лицу, как пощёчина

Ацилия аж дёрнулась, вскидывая голову, встретила его глаза:

— У меня нет ничего другого, господин…

— Найди! Ты вполне самостоятельная, знаешь, где что взять, найти, достать — учить не надо!

— Господин? — Гай вмешался, подавая шлем, и получил остаток от взгляда на Ацилию. Но шлем взял и вышел.

Ацилия некоторое время сидела замерев, как после незаслуженного удара, смотрела в одну точку, чувствовала, как дрожат губы и подбородок. За что? За что он так, и так резко? За что?..

Закрыла лицо ладонями, скрывая слёзы, Гай утешал её, прижав к себе голову, гладил старческими руками по волосам.

— Почему? Гай? Почему он так?

— Всё хорошо… Всё будет хорошо…

А что ещё он мог сказать ей? Что не жди больше милостей? Привыкай?.. Так она и сама это поняла…

— Гай? — она подняла лицо к нему, стирала слёзы пальцами, — Где туника моя? Моя стола?

— Я выбросить её хотел… она грязная, да и господин Цест порезал её тогда…

— Отдай мне, я постираю… У меня нет ничего другого…

— Я посмотрю среди старых, найду что-нибудь.

— Не надо… Я сама справлюсь…

— Ладно. — Согласился старик.

Ацилия поджала губы. Она не сломится, она не сдастся ему, и если он так хочет, она сделает.

К обеду, всё переделав, Ацилия взялась за стирку.

— Может быть, я? — предложил Гай.

— Нет! — отрезала решительно, — Я сама!

Она сидела на земле прямо на пятках, стирала на улице при солнечном свете в деревянном корыте. Толкнула тунику в воду, тут же ставшую розовой, а потом и красной.

Боги! Сколько крови она потеряла!

И от этого слабость во всём, ноги не держат, жизни больше нет, и желания жить — тоже!

Это он… Это её ребёнок вот так уходил…

Она рыдала, стирая, и даже не могла вытереть свои слёзы и, чем больше стирала, тем больше плакала и слабела ещё сильнее с каждой минутой. Вовремя появился Гай, буквально на себе унёс в постель, пообещав прополоскать и развешать.

Ацилия долго лежала, глядя в потолок. Слёз уже не было.

Она всё, всё потеряла, за что ещё могла держаться. Остался только Рим, иллюзия… Она никому, никому здесь больше не нужна; почему она в самом деле, как он сказал тогда, не умерла вслед за своим ребёнком? Почему и для чего она вообще ещё живёт?..

Молчала, в отчаянии кусая губы.

Это всё Лелий, будь он проклят…

Отвернулась, закрывая глаза. Она поняла одно — она возненавидела розовый цвет.

* * * * *

Весь следующий день Ацилия занималась шитьём. Чтобы добраться до неё, господин Цест разрезал столу по длине и по одному рукаву. Теперь всё это надо было аккуратно собрать снова и зашить по возможности незаметно. Когда Ацилия закончила, иглу забрал Гай, оказывается, ему тоже надо было починить несколько старых туник господина. Ацилия же пока переоделась в свою новую одежду. Розовая стола, это он когда-то дарил ей её, когда узнал об этом ребёнке. Он вообще тогда был совсем не таким, проявлял заботу, делал подарки, оказывал знаки внимания, даже подушку свою к ней перетащил, а теперь…

Ацилия вздохнула. Что она могла поделать? Он изменился, стал незнакомым, холодным и резким, демонстративно не замечал, не разговаривал…

Ну ты же ничего, ничего не знаешь! Как ты можешь так вести себя? Как ты можешь позволять себе такое отношение ко мне? За что?

Она опустила голову, разглаживая руками тунику. Нормально получилось, шов проходил сбоку, а на плече — вообще не видно. Ну ладно. Подвязала пояс, простой, тканевый.

Теперь-то он не будет к ней придираться.

Предложила Гаю помочь, но тот отмахнулся — отдыхай! Ацилия опять занялась своими волосами.

Через время пришёл господин, окинул рабов быстрым взглядом, начал раздеваться. Гай бросился помогать ему, но тот не принял помощи, бросил:

— Работай… — снял шлем, извернувшись, растягивал ремни кирасы, снимал через голову, — Что так долго? — спросил, не глядя на Гая, — Я же тебе ещё утром сказал зашить…

— Да руки не доходили, столько дел… — начал оправдываться Гай, но Ацилия перебила его:

— Это я заняла иглу! Я шила! Если бы я знала, я бы не стала.

Марций только вопросительно приподнял бровь, усмехнулся пренебрежительно:

— Оно и понятно, раб раба всегда покрывает. — Ацилия аж вспыхнула, поджимая губы, — Что-то смотрю я, вы со стариком в последнее время съякшались, что-то скрываете, наверное… Вы смотрите у меня. — Предупредил холодно, и глаза у Ацилии распахнулись ещё больше. Она прошептала:

— Что-то вы не так поняли… — добавила, — господин… Никто ничего не затевает, вам показалось…

— Я предупредил, — отвернулся, присаживаясь на трипод, — Если не успеваешь, вот, — дёрнул подбородком в сторону Ацилии, — подключай, пусть помогает по хозяйству. Шить умеет — пусть сама тогда шьёт. Помоги мне, — приказал, глядя на неё. Ацилия растерялась, в ответ глядя на него, приказал шнуровку на сапогах развязать, чего не приказывал ей делать уже довольно давно. Поднялась осторожно, шагнула к нему, собирая волосы в жгут и в узел, чтобы не мешали, и всё под его пристальным взглядом, — Быстрее!

— Сейчас, господин… — прошептала, скривившись от боли, опустилась перед ним на колени, начала распутывать ремни на солдатских сапогах. Узлы за день сильно затянулись, поддавались плохо, да ещё и пальцы от слабости и волнения дрожали. Возилась долго, пока с грехом пополам распутала один. Марций смотрел на неё сверху, всю видел, с головы до ног, тунику розовую, выбившиеся пряди волос на висках, дрожащие руки.

Сама во всём виновата. А как ты хотела? Жить и ничего не делать? Ну уж нет! Сама выбрала для себя, никто тебя не принуждал… Я заставлю тебя пожалеть о том, что сделала… Пожалеешь, сама пожалеешь… Да поздно будет… Если думаешь, что задобришь и нового родишь — ошибаешься! Больше и пальцем не коснусь… Противно аж смотреть на тебя, больную и жалкую. Сама себя на это обрекла…

— Ну что так долго? — от нетерпения стукнул подошвой об пол, рабыня аж руки отдёрнула, подняла глаза:

— Извините, господин… Не могу…

Марций склонился сам, ворча под нос:

— Ни на что ты не годная! Ничему не научилась! Ничего делать не умеешь. Другим людям руки даны, посмотришь, что только ими не вытворяют, и режут, и пилят, и шьют, такое делают, а ты? Самое элементарное сделать не можешь. На что они тебе вообще даны? Смотреть жалко…