Спроси у зеркала

В этот день последние два урока Сливка не могла думать ни о чем другом, кроме того, как Горожанинов встретит ее в холле и посмотрит долгим многозначительным взглядом в ее глаза, словно бы говоря: 'Я все знаю, я понял, я оценил твою любовь. Ах, как я был слеп, как глуп! Но уж теперь-то, когда ты раскрыла мне глаза, все будет иначе. Теперь мы всегда будем вместе!' И после этого возьмет из ее рук портфель, тем самым признав Сливку перед лицом всей школы своей официальной избранницей.

Однако все вышло не совсем так, как ей мечталось, даже, пожалуй, и совсем не так. Мальчишки по обыкновению встретили их в холле, однако Генка и не думал пристально заглядывать в Сливкины глаза, и уж тем более не собирался нести ее портфель. Напротив, он прытко выхватил портфель из Ларочкиных рук и, ни слова не говоря, направился в сторону дома. Остальным не оставалось ничего другого, как последовать за ним.

Всю дорогу мальчишки обсуждали довольно плотный график предстоящих выпускных экзаменов, подсчитывали, кому сколько шпаргалок осталось написать, даже о костюмах и обуви к выпускному балу заговорили, а вот о сегодняшнем приключении с девичьими тайнами даже не вспомнили. Сливка была крайне разочарована. Но самое ужасное ждало ее впереди. Она-то надеялась, что после фактически признания в любви Генке ее обязательно пригласят как минимум отобедать у Дидковских. Раньше ей, пусть нечасто, но выпадала такая честь, но уж теперь-то, когда она, можно сказать, стала официально признанной подругой сердца Горожанинова, ее просто обязаны допустить в святая святых! Ан нет, не тут-то было, как говорится, факир был пьян…

У самого входа в парадное, когда Лариска с Дидковским уже нырнули в прохладный подъезд, Горожанинов вдруг резко повернулся:

— Ну ладно, Сливка, пока, — и не дожидаясь ответного 'Пока', стремительно скрылся в парадном, догоняя друзей.

А несчастная Юлька так и осталась стоять у парадного в гордом одиночестве, брошенная и позабытая всеми, даже любимым.

По обыкновению, обедали у Дидковских. Вроде уже и надобность такая отпала, уже не надо было никому присматривать за подросшей Ларочкой, уже вполне умела обслуживать сама себя в тринадцать-то лет, совершенно не нуждаясь в няньках. Однако привычка — великий мотиватор, по какой-то странной причине недооцененный исторически. Чего только не происходит в мире по привычке! Кто-то по привычке женится, кто-то по привычке продолжает жить с постылым супругом или супругой. Возможно, даже войны начинались по привычке того или иного властолюбивого исторического персонажа получать то, чего пожелает его пятая нога. В данном же случае друзья совершенно безобидно продолжали обедать у Дидковских, хотя внешняя необходимость этого ныне оказалась в далеком прошлом.

И по той же давно укоренившейся привычке с Валериком и Ларочкой обедал Генка Горожанинов. Это происходило настолько естественно, что казалось, никому из троицы и в голову не приходило, что такие ежедневные обеды у Дидковских могут не особо радовать хозяев, или же нагружать их в финансовом отношении. Просто заходили в лифт, привычно жали на кнопку с цифрой 'три', не менее привычно вваливались дружною гурьбой в гостеприимную квартиру, где их не менее привычно встречала Люся, приходящая домработница Дидковских. Изольда Ильинична могла быть дома, могла со спокойной совестью заниматься своими проблемами вне его пределов — это ровным счетом ничего не меняло. В любом случае каждый Божий день после уроков за большой обеденный стол в гостиной Дидковских усаживались Валерик, Генка Горожанинов и, естественно, Ларочка Лутовинина. И только в выходные дни эта традиция нарушалась, только в выходные друзья встречались или вечерами на улице, или же не встречались вовсе. Суббота и воскресенье — это были их личные дни, когда полагалось пусть ненадолго, но таки вспомнить о существовании собственных родителей и провести с ними некоторое время.

Не менее привычно и по обыкновению проворно Люся накрыла на стол и удалилась на кухню. За столом подросшие дети хозяйничали сами: наливали горячий суп из красивой фарфоровой супницы, накладывали салат, гарнир к мясу или рыбе. Меню у Дидковских обычно не было однообразным — чай, не столовая, приличный дом.

За обедом мальчишки вновь заговорили о наболевшем:

— Валер, а ты уверен в своем выборе? Экономика, банковское дело — это же такая скука!

— Много ты понимаешь, — с набитым ртом парировал Дидковский. — Сам ты скука! Деньги не могут быть скукой! Вот я погляжу на тебя лет этак через десять, когда я буду руководить каким-нибудь отделом в министерстве финансов, а может, даже банком каким-нибудь, а ты в лучшем случае будешь штаны протирать в захудалом, заплесневелом конструкторском бюро. Ну, может, если уж совсем повезет, попадешь в управление городского транспорта каким-нибудь рядовым инженеришкой. Нет, Генка, ты не понял главного — будущее за экономикой. И вообще, главное — быть поближе к деньгам, тогда в самом худом случае тебе отвалятся хотя бы крошки от большого пирога. А чем больше пирог — тем жирнее крошки. А что тебе в твоем автодорожном отвалится? Разве что машинного масла в ладошку накапает так, что рук не отмоешь.

Парировать Генке было особо нечем:

— Оно-то, может, и так, но какая же все-таки скука целыми днями калькулировать чужие деньги!

— Ну почему же? — с неприкрытой гордостью в голосе спросил Валерик. — Если иметь хорошее воображение и понимать, что, как ни крути, а процент от этих вот чужих денег, пусть и крошечный, все равно твой — о какой тогда скуке можно говорить? Это ж не сухие цифры, ты пойми главное — это деньги! Даже если в отчете речь идет о процентах, то это все равно деньги, процент-то от чего? От денег! Там деньги всюду, на каждом шагу, за каждой циферкой, за каждым словом! Надо только уметь их видеть! А иначе почему, ты думаешь, на банковское дело такой конкурс? Думаешь, все дураки туда наметились, потому и конкурс такой?

— Вот-вот, конкурс, — подхватил Горожанинов. — А ты уверен, что этот конкурс тебе по зубам? А если пролетишь? Тогда что — погоны и фуражка?

Валерка довольно захохотал:

— Генчик, я тебя умоляю! Где мой папа, и где армия! Шутник ты, однако! Ты лучше о себе позаботься, сердобольный наш!

Горожанинов оскорбился:

— Ну, мои-то тоже не пальцем деланные! Между прочим, твои же старики тоже их пациенты. Без стоматологов в наше время не слишком-то проживешь, каждый мечтает о голливудской улыбке, а военкомы, между прочим, тоже люди.

Ларочка долго отмалчивалась, с аппетитом уплетая судака под белым соусом, теперь же решила напомнить мальчишкам о своем существовании:

— Ну вы еще подеритесь, выясняя, чьи старики круче! Между прочим, это с вашей стороны, мягко говоря, свинство. А мне что же, по вашей логике, повеситься на первом же суку? Папа — музыкант, мама — парикмахерша. Ну и что? Они, между прочим, очень даже хорошие люди!

Генка с Валериком на мгновение притихли, осознав всю некорректность разговора, но Горожанинов быстро нашелся:

— Тебе-то в армию не идти, так что ты запросто и с папашей-музыкантом проживешь. Это над нами дамоклов меч висит в виде всеобщей воинской повинности, потому и приходится перестраховываться на случай пролета с институтом. Ладно, проехали. Ты, Лар, сама-то куда поступать будешь?

Наевшаяся до отвала Лариска откинулась на спинку стула:

— Уф, ну ты, Геночка, спросил! Ты бы еще первокласснице вопрос задал, куда она будет поступать! Я, между прочим, только-только седьмой класс заканчиваю! Это вам с Валеркой надо думать о будущем, а мне пока еще рановато.

Валерик вступился за друга:

— Об этом-то как раз думать никогда не рано. Не в том смысле, что ты непременно уже сейчас должна выбрать институт для поступления. Тебе просто нужно прислушиваться к себе, чем тебе больше всего хотелось бы заниматься, к чему у тебя душа лежит. Вот кем бы ты вообще хотела быть? Кем ты себя видишь в будущем?

Ларочка скривилась:

— Ой, началось! Фу, зануды! Никем я не хочу быть! Я хочу всегда быть ребенком.