Спроси у зеркала

Сливка же воспринимала мальчиков иначе. Если в Генку Горожанинова она была влюблена, пожалуй, с самого раннего детства, то теперь, несмотря на дикую, беззаветную в него влюбленность, едва ли не в каждом встречном мальчишке без труда находила что-то такое, только ей видимое, что вызывало в ней трепет и сумасшедшее желание сделать для него что-нибудь хорошее, нужное, такое, чтобы он, этот гипотетический мальчик, понял, что без Сливки ему будет довольно трудно существовать на белом свете. Если понадобится — Юлька готова была принести себя в жертву, пасть ниц, лишь бы это доставило мальчику хотя бы мимолетное удовольствие. В школу Сливка носила целые кульки конфет и яблок, с удовольствием угощая мальчиков, но никогда не делясь с девочками, даже с лучшей, казалось бы, подругой Ларисой Лутовининой. Одноклассницы за это на нее обижались, иногда смотрели с откровенным презрением, как на мальчишескую прислугу, однако все эти косые взгляды, казалось, Сливку не огорчали ни в малейшей степени. Зато когда мальчики просили ее, уговаривали:

— Ну Сливка, дай же конфетку, очень кушать хочется, — она буквально таяла от собственной значимости, от того, что мальчики явно выделяют ее из всей серой массы одноклассниц.

Стоит ли говорить, что и гулять Сливка выходила отнюдь не с пустыми руками. Карманы ее куртки вечно топорщились от яблок и печенья, и надо было видеть, как таяла Сливка, когда протягивала угощение Геночке Горожанинову. И категорически отказывалась замечать, что Генка-то в ее сторону и не смотрит, а если и берет из ее рук яблоко, то ради этого даже не поворачивается в ее сторону, продолжая взахлеб рассказывать слушателям очередной анекдот.

Как ни пыжилась Сливка, а привлечь Генкино внимание к собственной персоне ей не удавалось. Тогда она придумала козырный, как ей казалось, ход.

Звонок с урока еще не прозвенел, но Юрий Константинович, физрук, уже отпустил класс, и девчонки дружною толпою ввалились в раздевалку. Там на низенькой скамеечке пристроилась Сливка, прогулявшая урок. В этом не было бы ничего удивительного, потому что Юлька физкультуру терпеть не могла и прогуливала ее гораздо чаще, нежели являлась на занятия, как и положено, в коротеньких синих шортиках и белой футболке. Однако в этот день она не просто дожидалась подруг в раздевалке, она усердно вырисовывала что-то на левой руке.

— И что это будет? — спросила разгоряченная после пробежки Ларочка.

— Не видишь, что ли? — недовольно ответила Сливка.

Ларочка пригляделась. На руке, от локтя до кисти, огромными стильными буквами было выведено 'Гена'. Вернее, буквы были нанесены контуром черной шариковой ручкой, а серединка закрашена красной пастой. В эту минуту Сливка как раз усердно докрашивала последнюю букву.

— Ты что, совсем сдурела? — возмутилась Лариска. — Ты ж это художество фигушки смоешь! Увидят же все! Ты бы еще транспарант вывесила у входа в школу! Ладно бы еще зимой, когда рукава длинные. Сливка, ты соображаешь, что творишь?!

Сметанникова, казалось, даже не обратила внимания на слова подруги, спокойно докрасила букву, пару секунд полюбовалась на собственное произведение и лишь после этого посмотрела на Ларочку.

— Эх, Лутовинина, много ты понимаешь! — Сливка достала из портфеля упаковку бинта и протянула его Лариске. — На, забинтуй.

Лариса взяла бинт, но, кажется, все еще не понимала хода Юлькиных мыслей.

— И что, будешь ходить с забинтованной рукой?!

— Да, — с пафосом ответила Сливка. — Любовь требует жертв!

Ларочка невесело усмехнулась и добавила неуверенно:

— Да уж, о здравом смысле тут говорить не приходится, — и принялась бинтовать подруге руку.

На следующий день половина девочек пришли в школу с забинтованной левой рукой. Правда, заметили этот странный факт не мальчики, а учителя. Однако ни одна из учениц не призналась, в чем дело. На многочисленные вопросы, словно сговорившись, отвечали, скромно потупив глазки:

— Поранилась…

Мальчишки были заинтригованы. Тем более что через пару дней во всей школе, вернее, в классах от седьмого и старше, уже сложно было найти ученицу с незабинтованной рукой. Не захотела выглядеть белой вороной и Лариса, хотя и писать ей вроде было совершенно нечего. Долго думала, как бы ей выйти из трудной ситуации, а то вдруг решат, что она какая-то ненормальная, не такая, как все, раз решительно никого не любит. И на следующее утро уже ничем не отличалась от абсолютного большинства старшеклассниц.

И именно в этот день страсти достигли апогея. Мальчишки, заинтригованные донельзя, для надежности скооперировавшись по три-четыре человека, на переменах отлавливали девчонок, зажимали в уголочке и насильственным образом срывали повязки, стремясь узнать сердечную тайну каждой из девчонок. Сначала из интереса, что же они там прячут, а когда, наконец, разобрались, что именно находится под повязкой, каждому мальчишке стало уже не просто интересно, а вроде как престижно насобирать побольше собственных имен на посторонних девичьих руках. И началась охота.

Одноклассники Ларисы и Сливки в этой охоте участие если и принимали, то весьма и весьма хилое в силу того, что все еще находились на последней стадии детства, не перешагнув еще того рубежа, за который вполне успешно перебрались их одноклассницы. Да и не на них ведь был рассчитан этот спектакль, не на одноклассников…

С диким визгом и скрытым удовольствием девчонки позволяли разматывать не слишком уже свежие, потертые о столы марлевые повязки. После того, как только девичья тайна была раскрыта, ее обладательница вновь заматывала свой 'секрет' все тем же использованным бинтом и с замиранием сердца ждала очередного охотника за своей тайной. Стоит ли говорить, что больше остальных сердец, пожалуй, таяло Сливкино. О, это были ее самые замечательные дни в школе, ее лебединая песня! Мало того, что к ее руке за несколько дней не прикоснулся разве что ленивый. Самое главное, ради чего она, собственно, и задумала всю эту аферу, было достигнуто: ее тайна стала доступна самому Геночке Горожанинову! И пусть, прочитав свое имя на Сливкиной руке, он лишь усмехнулся, зато теперь он точно знает, как сильно, попросту безумно она его любит! Что ради него согласна на любые жертвы, что готова бросить себя под его ноги и будет лишь счастлива, если он хотя бы вытрет об нее ноги!

Добрались Генка с Валеркой и до Ларочкиной руки. Генка — сугубо ради любопытства, Валеркино же сердце просто замерло от страха: у нее есть тайна, у нее кто-то есть… А вдруг этот таинственный счастливчик — он, и тогда все его страхи напрасны? А если нет? Если он обнаружит под повязкой чужое имя?

Как и положено, Лариска верещала, пыталась выдернуть руку из тисков любопытных мальчишек. Однако бинт и без того держался не особенно хорошо, тут же, под воздействием чужих хищных рук, и вовсе съехал вниз, к запястью, открыв любопытным глазам каллиграфическим почерком выведенную надпись 'Андрей'. Генка только хмыкнул, спросил довольно безразлично:

— Кто такой, почему не знаю?

Гордо вскинув голову, Лариса дерзко ответила:

— А тебе и не положено это знать!

Горожанинов вполне удовлетворился таким ответом, спокойно развернулся и побрел искать очередную жертву. Валерка же не мог двинуться с места, испуганно-удивленно заглядывая в Ларочкины глаза: 'Как ты могла? Как же ты могла?!!'

Домой возвращались, как обычно, вчетвером. С самого Ларочкиного первого класса в Валеркины обязанности входило вести ее за ручку в школу и обратно, ведь нужно было переходить через дорогу. Пока Ларочка училась в начальных классах, ей почти каждый день доводилось дожидаться 'Варелу' в просторном холле школы, позже количество уроков у них практически сравнялось и ожидать друг друга им доводилось редко. Но даже если один из них освобождался раньше, непременно ожидал другого в холле — идти домой полагалось только вместе. Сначала это была Валеркина обязанность, позже просто привыкли. Мало того, и Генка со Сливкой точно также безропотно ожидали в холле, пока соберется вся компания и только тогда шли домой все вместе. Причем, и Валеркой, и Генкой Сливка воспринималась не более чем вынужденная обуза, нагрузка, так сказать бесплатное приложение к Ларочке. Сама же Ларочка была неотъемлемой частью их коллектива: другом, подругой, сестрой — кем угодно, Ларочка просто была своей в доску. По правилам ее портфель полагалось нести Валерику Дидковскому, именно так и было в самом начале, когда Ларочка пошла в первый класс. Позже к этой обязанности добровольно подключился и Генка Горожанинов, не то, чтобы с удовольствием, а просто помогал другу и младшей подруге нести тяжелый портфель. Ларочку он воспринимал не иначе, как малышку, а маленьким, как известно, нужно помогать. Валерка же, хоть и был его ровесником, но выглядел таким хилым, что Генке просто совесть не позволяла допускать, чтобы он таскал Ларочкин портфель. Драться они за него, естественно, не дрались, просто, встретив в холле младшую подружку, брали ее портфель, кто раньше успеет. Сливке же приходилось таскать свою ношу самостоятельно.