Спроси у зеркала

— Таки с Геной, значит. С Геночкой, с Горожанкиным. С моим Горожанкиным… Как же так, подруга? Не ты ли мне твердила, что вы с ним просто друзья? Не ты ли успокаивала, утверждала, что уж кого-кого, а тебя мне опасаться не стоит? А сама кинула подружку. Подленько так, исподтишка, рраз — и в дамки? В смысле, к Геночке под крылышко? Это как понимать, а? Это ты назло, что ли? Мстишь мне за что-то? За что?

Лариса постаралась успокоить подругу:

— Юль, ну я тебя умоляю, за что мне тебе мстить? Просто… ну так вышло, понимаешь?

— Ах, вышло? Вышло?! 'Я не думал, просто вышло так'?! А кто думал? Еще скажи, по пьяни вышло, сдуру, а теперь остановиться не можешь!

Ларочка возмутилась:

— Юль, ну что ты несешь, почему 'по пьяни'?!

Сливка аж остановилась. Ноздри ее трепетали, как у загнанной лошади, в глазах сияла какая-то странно-торжественная ненависть к собеседнице, и казалось, не будь утро таким солнечным и ласковым, а небо таким безоблачным и приветливо-голубым, можно было бы без труда увидеть молнии ее гнева, насквозь пронзающие подлую подругу Лутовинину.

— Потому что я никогда не поверю, что Ларочка Лутовинина, вся из себя такая тихоня, такая честная и порядочная девочка, на трезвую голову устроила бы такую подлянку лучшей своей подруге, рискну даже заявить: единственной подруге! Не могла ты у меня забрать Генку иначе, чем на пьяную голову, не могла! Потому что прекрасно знаешь, как я его люблю! И Генка не мог с тобой закрутить на трезвую голову, не мог! Потому что ты для него никто, ты для него ноль, 'друг', такой же друг, как Валерка Дидковский. А с друзьями не спят, поняла? Не спят! И не заводят шуры-муры. Ты его просто водкой в тот вечер накачала, и не спорь, я видела, как ты ему подливала! Сама, наверное, уже пьянющая вдрибодан была, потому, наверное, и подливала, что сама уже ни хрена не соображала! Любви ей, видите ли, захотелось! Ясен перец, захотелось! Еще бы, до восемнадцати лет в девках засидеться! Это-то мне как раз очень даже понятно, это я даже приветствую — давно пора, а то корчила из себя последнюю девственницу отечества. Но только Геночку моего не тронь. Не тронь, слышишь?! Горожанкин мой, только мой! И ты это прекрасно знаешь! Я его еще в детстве забила, я еще в пятнадцать лет закрепила за собой право собственности на него! И ты не имеешь права забирать его у меня, не имеешь! Это подло! Какая же ты, Лутовинина, сволочь! 'Сливка, миленькая, ты же знаешь, что мы с ним просто друзья, у тебя нет никаких оснований меня опасаться, я тебе не соперница'. Чьи слова, а? Чьи?! Не твои, скажешь?! Не ты ли меня уверяла в своей лояльности?! Гнида ты, Лутовинина. Гнида и сука, сволочь! Отдай, он мой!

Сметанникова сначала выговаривала это с сарказмом, негромко, почти шепотом. Однако по мере того, как речь ее становилась менее мирной и более обличительной, менее тихим становился и ее голос. И в конце тирады она уже почти орала, гневно выкрикивая обвинения в адрес Ларисы, нисколько, кажется, не смущаясь того, что вокруг на них глазеет толпа людей, скопившихся под прозрачной пластиковой крышей остановки в ожидании автобуса. Лариса только дергала Сливку за рукав, пытаясь приструнить подругу, или кем она ей нынче приходилась. Сливка же, категорически отказываясь замечать любопытную публику, лишь со злостью каждый раз вырывала рукав и продолжала 'обличать' мерзавку перед лицом благодарных слушателей. В конце концов Ларисе надоел этот спектакль, она развернулась и пошла прочь от остановки обратно в сторону дома. Сливка рванула за ней:

— Ты куда? Нет, постой!

Лариса резко повернулась, и Сливка, не успев сбавить ход, чуть не врезалась в нее.

— Если хочешь поговорить, выяснить отношения — пожалуйста. Только не стоит для этого устраивать спектакль на остановке, да еще и в час пик. Совсем крышу снесло, тебе лечиться пора! Так вот, собственно, о деле. А не кажется ли тебе, Юля, что Генка сам вправе выбирать, кто из нас с тобой ему нужен? И попробуй-ка ему объясни, что ты забила его еще в раннем детстве. Сдается мне, он бы только посмеялся над таким твоим заявлением. Как и над тем, что в пятнадцать лет ты якобы закрепила за собой право считать его своей собственностью. Как будущий юрист, ты должна была бы хоть догадываться, что то, что между вами тогда произошло, может считаться уголовным преступлением, но аж никак не актом взаимной договоренности на будущую совместную жизнь. А если говорить простым, гражданским языком, те события можно назвать обыкновенным распутством, и ничем иным. И уж естественно, никаких прав на Генку это распутство тебе не дает. Уж не знаю, какое ты там удовольствие получала от этой пошлятины — физическое ли, моральное ли, однако в любом случае это не позволяет тебе утверждать, что Горожанкин принадлежит тебе! Поняла?!

Сливка аж задохнулась от возмущения:

— Распутство? Распутство?! Ах ты… ты… Да ты понимаешь, что говоришь? Что ты вообще можешь знать о том, что между нами было? Распутство! Щас! У нас с ним любовь, любовь с самого раннего детства, поняла? И никакое это не распутство, это высокое и чистое чувство, у нас с ним всегда были высокие отношения. Я всегда чувствовала, что ему нужно, именно поэтому готова была ради него на любые жертвы. Поняла? Только ради того, чтобы Геночке было хорошо! Я всегда давала ему то, в чем он нуждался. А ты? А ты?! Выскочка, подлая разлучница! Я его с детства прикармливала, сначала яблоками да печеньем, потом… потом сама знаешь, чем. Я, между прочим, еще в пятнадцать лет всю себя ему отдала. Мне вообще следовало бы сделать это в двенадцать. Даже нет, не в двенадцать — в десять! В семь! В пять!!! В ту самую минуточку, когда я его увидела впервые! Чтобы он никого, кроме меня, не знал, не пробовал. Потому что он мой, только мой! Это я, я, а не ты, прикармливала его все эти годы и в прямом, и в переносном смысле, это я, а не ты, готова была ради него на любые жертвы! А ты теперь пришла на мое рыбное место и радуешься богатому улову. Это нечестно, Лутовинина! Это как минимум нечестно! А по большому счету — это предательство в чистом виде, предательство и подлость! Подруги так не поступают! Так даже враги не поступают, даже враги понимают, что подло отбирать у человека единственную ценность в жизни! Ты подлая предательница, Лутовинина!

Лариса не столько слушала этот бред, сколько шарила взглядом вокруг в поисках укромного местечка со скамейкой. Нашла, затащила Сливку под парадное чужого дома невдалеке от остановки:

— Давай присядем. Я так понимаю, на первую пару мы сегодня уже не попадаем. Ну и хрен с ней. Я и сама хотела с тобой поговорить обо всем, выяснить отношения. Понимаешь, Сливка… Нет, ничего ты не понимаешь.

Сливка попыталась было вставить свои пять копеек, однако Лутовинина сделала решительный протестующий жест:

— Я тебя внимательно выслушала, не перебивала. Теперь ты меня послушай. Так вот. Ты тут на меня море грязи вылила, и даже не позволяешь мне от нее отмыться. Все не совсем так, как ты говоришь. Даже нет — все совсем не так, как ты говоришь. Совсем не так. Наши с Генкой отношения пока оставим в покое…

Сметанникова вновь дернулась, однако Лариса резко осадила ее, дернув за рукав, и продолжила:

— Я сказала — пока. Потому что сначала мы поговорим о прошлом. Не о вашем прошлом, потому что у вас нет общего прошлого, как и общего настоящего, а о твоем, только о твоем прошлом. Так вот, начнем с самого раннего детства. Ты утверждаешь, что еще тогда полюбила Горожанкина. Но это бред, Сливка, это же чистый бред! Потому что тебе было всего четыре года, когда ты впервые увидела Генку. И ты не только влюбиться в него тогда не могла, ты не можешь даже помнить это время, потому что наукой доказано, что человек начинает помнить свое детство не ранее пяти-шести лет, некоторые еще позже. Это раз. Во-вторых, человек в этом возрасте умеет любить только маму с папой, ну, всяких там дедушек-бабушек, тетушек да сестричек — в общем, ты поняла, что я имею в виду. То есть любить Генку в детстве ты никак не могла. Он мог тебе только нравиться, понимаешь? Да и то не столько как человек, потому что в детском возрасте человеческие качества еще не оцениваются, ребенок даже не имеет понятия, что это такое, у него есть два критерия: хорошо и плохо. Так вот, если Горожанкин тебе и нравился в детстве, то сугубо внешне. Да, он был красивым мальчиком, не спорю. Именно поэтому за ним все девчонки из нашего двора и бегали. Но все это в прошлом. Помнишь, еще тогда, в школе, я тебе говорила. Ведь все девчонки, которые вместе с тобой за ним бегали, все переросли, все выросли, поумнели. И у каждой эти детские влюбленности в Горожанкина ныне вызывают разве что улыбку. И ни одна из тех девчонок не заявляет сегодня своих прав на него, как ты: 'Я забила его еще в детстве'. Вспомни, как вы гонялись за ним с Наташкой Баглай наперегонки. Она ж точно так же тащилась от него, как и ты. И что? А ничего! Преспокойненько себе вышла замуж, родила пацаненка и даже уже носит второго, несмотря на то, что она наша с тобой ровесница. И какая там к черту математика с физикой? Нужны ей те науки, как зайцу стоп-сигнал. Девке всего-то восемнадцать с половиной, а у нее уже второй ребенок в проекте. И заметь — до Горожанинова ей теперь никакого дела нет. Ей теперь глубоко фиолетово, вернулся ли он из Штатов или нет, да и ездил ли он туда вообще. И ей тем более фиолетово, с кем он сегодня проводит время. А ведь тоже, грубо говоря, писалась за Геночкой, как и ты. Да что Наташка? А Маринка с Настей из твоего парадного, а Любка Пивоварова? А Ленка Корнейчик? Они ж все за ним бегали наперегонки, помнишь? И где они сейчас? Почему ни одна из них не предъявляет мне претензий, не заявляет своих прав, потому что 'еще в детстве его забили'? Нету. Нету никого! Ни Баглайки, ни Маринки с Настей, никаких Корнейчиков на горизонте, никаких Пивоваровых. Все выросли, все!!! Только ты одна застряла в детстве. Застряла, понимаешь? Именно застряла, потому что не бывает детской любви! Тверди мне сколько угодно раз о том, что ты его 'забила' в детстве — для меня это пустой звук, потому что никого ты не забила. Разве что только свою собственную голову забила всякими глупостями, и пляшешь от этих глупостей всю жизнь. Сливка, очнись! Погляди вокруг! Вон ведь сколько мужиков бродит — непаханая целина! И красавцы встречаются, не хуже Горожанкина. Чего ты вцепилась в него мертвой хваткой? Ты ж пойми — если б ты ему была нужна, он был бы именно с тобой, потому что в этом случае я бы ему была без надобности. Однако он со мной, значит, ему нужна я. Может быть, когда-нибудь ему понадобится еще кто-то, и тогда он будет проводить время с ней, а не со мной. Конечно, мне будет обидно, но я ведь не стану устраивать истерики среди толпы посторонних людей! Он сам вправе выбирать, кто ему нужен для счастья! Сам, понимаешь?