Идолопоклонница

Женя под его обличительной тирадой сжалась в комочек. Как же так получилось, что он, предложив ей такую мерзость, еще и обвиняет ее в том, что она его недостаточно сильно любит?

— Но Дима, — слабо возразила она. — Если ты готов с ней развестись — в чем тогда вообще проблема? Разведись и мы всегда будем вместе.

Городинский жестоко усмехнулся:

— Во-первых, это не так быстро делается, дорогая. Я не могу вот так сразу прийти домой и заявить Алине о разводе. Мне придется готовиться к этому несколько месяцев. Потому что иначе мне придется уйти от нее голым и босым, без копейки денег и с похороненной карьерой. Это очень длительный процесс. Но, как я уже говорил, на него я могу решиться только ради той, которая любит меня больше всего на свете. Ты, как я понял, ею не являешься. Я для тебя всего лишь конфетка в красивой обертке, вот и все. Ты всего лишь собирательница фантиков, как и остальные. А я думал, что ты меня действительно любишь…

Женя заплакала. Только уже не от счастья, а от горя. От того, что счастье, которое казалось таким близким, в эту самую минуту безвозвратно ускользало из ее рук. От того, что Дима не верил в ее любовь. И от того, что доказать ему свою любовь она могла только самым ужасным, варварским, извращенным способом.

— Димочка… Пожалуйста, не говори так… Ты же знаешь, я люблю тебя…

Городинский жестоко ее прервал:

— Это лишь слова. Сказать 'люблю' проще простого. До поры до времени я верил твоим словам. Я целый год мчался к тебе, едва распаковав чемоданы. Я ведь ни о ком думать не мог, кроме тебя. Я думал, ты настоящая. А ты… А ты оказалась такая же, как все. Прощай, я уезжаю.

И весьма красноречиво открыл дверцу машины, перегнувшись через Женю.

Поняв, что это действительно конец, Женька вцепилась в его локоть мертвой хваткой. Нет, нет, Димочка, только не уезжай, только не покидай! Но сказать ничего не могла. Только смотрела на него выпученными от ужаса глазами, и цеплялась за руку.

Городинский попытался освободиться от ее руки. Впрочем, не слишком активно. Зато сказал, весьма убедительно изобразив надрыв в голосе и во взгляде — артист!

— Хватит, Женя, хватит. Ты делаешь только еще больнее нам обоим. Хватит, прощай. Мы ошиблись. Я ошибся. Прощай.

И тогда Женя, не соображая, что творит, прижалась к его руке, словно в последнем порыве, и запричитала:

— Нет, нет, миленький, не надо! Димочка, я все сделаю! Ради тебя! Я докажу! Миленький, не надо…

Словно пьяная, шла Женя домой. Ничего не видя и не слыша вокруг, поднялась на третий этаж старой хрущевки. Словно чужой рукой нажала на звонок Катиной квартиры.

— Позови Олега, — прошептала еле слышно, лишь только та открыла дверь.

— Женька! Господи, что случилось? — заволновалась та. — Ты же вся белая, как полотно!

— Кать, пожалуйста, позови брата.

— Зачем? — удивилась та. — Зачем тебе мой Олег?

Женя не успела ответить. Да и вряд ли вообще ответила бы. Так и стояла бы под дверью, так и повторяла бы без конца: 'Позови брата'. Да тот сам вышел, может быть, услышав свое имя. Ничего не стал спрашивать, только взглянул на Женьку вопросительно. А та, отведя взгляд в сторону, не смея посмотреть ни на Катю, ни на Олега, прошептала:

— Пожалуйста, зайдите ко мне. Пожалуйста…

Олег решительно задвинул сестру обратно в квартиру и захлопнул дверь, оставшись вместе с Женей на площадке. Та, словно робот, открыла дверь своей квартиры и прошла, не оглядываясь, уверенная, что гость последует за нею.

Тот действительно прошел в комнату, остановился в центре, в аккурат под люстрой, уставился на хозяйку вопросительно и одновременно с тем насмешливо. Мол, ну-ну, давай, я жду.

Женя, в принципе, знала, что нужно делать. Но ничего сделать не могла. Стояла в комнате одетая, в плаще. Голову опустила, не смея посмотреть на страшного гостя. И словно окаменела в этой позе. Ни слова сказать, ни двинуться, ни пошевелиться.

А Зимин ее и не торопил. Просто все так же насмешливо смотрел на нее, только разве что во взгляде уже не было вопроса, одна сплошная насмешка. Постепенно Женькин столбняк прошел, и она снова смогла чувствовать не только свое тело, но и весь ужас происходящего. И ужаснее всего было то, что она ничего не могла изменить.

Не могла изменить эту нелепую встречу в подъезде, когда Дима сам себя выдал. Не могла изменить того, что выдал он себя не перед кем попало, не перед безобидным соседом, а перед Катиным братом. Как не могла изменить и того, что Катин брат каким-то невообразимым образом оказался очень тесно связан с Димой. Да не просто так, а связан очень негативно. С ума сойти — оказывается, Дима, ее любимый Димочка увел у Катиного брата жену! Ту самую старую грымзу! И за это Зимин до сих пор на него сердится?! Да он благодарен ему должен быть за освобождение!

А еще Женя не могла изменить самого страшного. Того, какую цену назначил за свое молчание страшный человек Зимин. Того, что еще не произошло, но что должно было вот-вот произойти и оба знали, что именно должно было сейчас произойти. То, что она буквально обязана была сделать. Хотелось ей того или не хотелось. Нравилось ей это или не нравилось. Она просто была обязана, вот и все.

Обязана. Ради Димочки. Чтобы у него все было хорошо. Чтобы он не расстраивался из-за таких пустяков, как встреча с недругом в чужом подъезде. Ради его любви к ней. Ради себя. Ради того, чтобы у них с Димочкой появилась возможность всегда быть вместе. Потому что Дима ее любит так же сильно, как она его. И ради нее он тоже готов на многие жертвы. Он готов развестись со своей старой грымзой. И он обязательно разведется, надо только подождать несколько месяцев, чтобы он успел подготовиться к разводу, чтобы не остался у разбитого корыта. А она… Она должна доказать ему, что действительно его любит и достойна тех жертв, на которые, в свою очередь, ради нее готов пойти Дима. Что любит она его больше жизни. Больше дурацких своих принципов. Что ради него готова на всё. На всё. Даже на это. Даже на эту мерзость…

Господи! Ну почему же это так трудно сделать?! Ну хоть бы Зимин сам, что ли, догадался, сам все сделал. Женя не стала бы сопротивляться — пусть делает с нею все, что вздумается, чего душа пожелает. Она вытерпит, она сумеет. Стиснет зубы и… Ради Димочки. Ради себя. Ради счастливого будущего. Ну почему он сам ничего не делает, сволочь?! Почему упорно ждет, когда Женя унизит себя до бесконечности?!!

'Выхода нет. Нет выхода. Выхода нет. Нет выхода. Выхода нет'. Женя твердила и твердила про себя эту нехитрую фразу, убеждая, что все равно ей придется сделать то, ради чего она позвала сюда Олега. Придется. И придется это делать самой, потому что от него помощи явно не дождешься. Прав был Дима, ах, как прав! Страшный человек. Катькин Олег — очень страшный человек. И как она раньше этого не понимала? Даже если знала его практически сугубо визуально, даже если только здоровалась с ним, никогда не заговаривая ни на какие темы — она все равно обязана была понять, какой он страшный человек. И тогда, быть может, она бы догадалась сама рассказать Диме о том, с кем он может столкнуться в подъезде. Чтобы он морально подготовился и не выдал сам себя так глупо, как сегодня.

Женя с трудом сняла с себя плащ. Вернее, только вытащила руки из рукавов, а дальше словно забыла о его существовании и плащ просто соскользнул с нее с легким шелестом, и в художественном беспорядке упал к ее ногам. Дальше, дальше, только не останавливаться! Иначе Женя не сможет продолжить. Не сможет выполнить свою миссию. Не сможет доказать Димочке свою любовь.

Она вытащила блузку из-под юбки и стала медленно расстегивать пуговицы. 'Ради тебя, миленький. Только ради тебя. Ради нас с тобой. Чтобы мы, наконец, смогли быть вместе. Ради тебя, любимый. Потому что люблю. Только ради тебя…'

Зимин наблюдал молча. Казалось, ему безумно интересно, чем все это закончится. Женя распахнула блузку, под которой ровным счетом ничегошеньки не было, если не считать двух восхитительно округлых грудочек. И только тогда с отчаянной смелостью и даже с дерзостью взглянула на гостя. А по ее щекам стекали две крупные слезы.