Страница 40 из 50
Зря она сюда приехала. И на Мыс, и в родной город. Зря.
Ну, положим, в родной город не так уж и зря — она попросту обязана навещать маму хотя бы раз в год. И конечно же не одна, а с Поросенком, если муж не может оставить бизнес без присмотра хотя бы на недельку.
Но Дружников, Мыс? Это зря, определенно зря.
Зачем ей Дружников? Жила без него всю жизнь — и еще столько же проживет. И еще полстолька. И неплохо проживет.
Зачем ей Лёшка? Чем он лучше мужа? Ничем. Вообще не лучше. Может, и не хуже, но не лучше — однозначно. Другой, он просто другой. А зачем ей другой понадобился? Девять лет с мужем пролетели, как один месяц — так легко им было, так хорошо. И в то же время эти девять лет тянулись едва ли не дольше, чем вся Натальина жизнь до замужества. Теперь кажется, что все, что было до замужества — чужие воспоминания, искусственно внедренные в ее мозг. А на самом деле она никогда не была одна, всегда рядом были Поросенок и любимый до боли в сердце муж. Любимый. До боли.
Они такие родные. Они любят ее. А Наталья их предала.
Зачем? Ради чего?
Ради каких-то облаков.
Зачем ей облака?
Без всяких объяснений Наталья повернулась, и торопливо направилась к берегу.
Однако идти быстро не получалось — вода сопротивлялась, не пускала, то и дело норовя затянуть обратно в море, вернуть беглянку Дружникову. Но Наталья упорно преодолевала сопротивление. Выбивалась из сил, но бежала, бежала…
— Наташ, ну что вкось задом?
Лёшка тащился за ней хвостиком.
— Ничего. Накупалась.
Наталья говорила сухо, колюче. Сама себя чувствовала колючей. И смягчаться не желала. Она, конечно, сама во всем виновата, и нечестно винить в ее вине Лёшку. Но если бы не он, не руки его назойливые, не тайные его знания, которыми он якобы обладает — она бы ни за что не решилась бросить мужа. Значит, Лёшка все-таки виноват. И виноват куда больше самой Натальи. Зачем он любит ее столько лет? Почему даже теперь, когда она давно уже жена и мать — чужая жена, между прочим! — почему даже теперь он не может оставить ее в покое?
Едва выбравшись на песок, она тут же сорвала парео с головы и обмоталась им уже на другой манер: была чалма, стала тога. Отличная штука: и сарафан, и платок, и юбка, и даже древнеримская тога. И все это уместилось в одном куске ткани. Одна беда — если во время купания намокла чалма, то и тога окажется подмокшей. Как и Наташина репутация после сегодняшнего приключения.
На берегу было морозно. Все наоборот: сначала холодно было входить в ледяную воду, теперь же вода казалась значительно теплее, чем воздух. Кожа на руках мгновенно отозвалась некрасивыми пупырышками.
— Позамерзла?
Лёшка, видимо, заметил ее погусевшую кожу. Обнял, пытаясь согреть. Наталья раздраженно повела плечами: пусти! Дружников послушно отступил.
Можно было посидеть на песке — по крайней мере, наверняка удобнее, чем на кривой скамейке около палаток. Но смотреть на скалу, молчаливо укоряющую Наталью то ли видом своим, то ли названием, не было сил. К тому же в палаточном городке она хотя бы обсохнет у костра, коль уж Лёшка не обеспечил полотенца, которыми можно не только обтереться насухо, но и согреться, завернувшись в них, как в одеяло.
Костер превратился в кучку едва тлеющих головешек. Задержись они еще чуть-чуть — и от него осталось бы лишь холодное пепелище. Ни Кострицы, ни Юльки видно не было.
Лёшка немедля занялся реанимацией костра. Наталья оглядывалась в поисках чего-нибудь теплого.
— Надынься в Санькину палатку — у него спальник постилается, как одеяло, — подсказал Дружников.
— К нам нельзя! — возопил Кострица из палатки.
Через пару минут смущенные, но довольные Санька с Юлькой выбрались из брезентовой берлоги.
— А Вику где потеряли? — поинтересовалась Юлька.
— Плавает.
— А… Ну мы тогда тоже пойдем искупнемся, раз смена пришла.
Кострица понятливо хмыкнул, и, по-хозяйски обхватив рыжую подружку, повел ее в сторону пляжа. Слишком понятливо для того, чтобы Наталья могла сделать вид, что не заметила этого.
Ну вот.
А между тем оставаться наедине с Дружниковым у нее не было ни малейшего желания.
Как и заворачиваться в чужой спальник, в котором неизвестно кто и чем занимался. Однако холод не тетка — нужно было выбирать: или чужой спальник на мокрый купальник, или переодеться в сухое, и влезть в опять же чужие джинсы и майку. Эх, если бы парео заменяло не только одежду, но еще и спальные принадлежности, особенно одеяло!
Напрасно она надеялась, что вытереться можно будет пусть не сразу у воды, но хотя бы в палатке. Полотенца не нашлось и там. Пришлось ждать, когда разгорится костер, обсыхать у него, и лишь после этого переодеваться в джинсы. Опять эти джинсы! Проклятые джинсы, разъедающие печень не хуже алкоголя. А главное — не в пример быстрее.
Согревшись, Наталья ощутила очередной приступ голода, чему немало способствовали купание, свежий воздух и аппетитные запахи жарящегося на углях мяса. Запах, увы, тянулся не от их костра — от соседского: те приехали со своим мангалом и шикарной палаткой. Как раз о такой Наталья и думала, когда в три погибели переодевалась в Лёшкиной "землянке" — как иначе назвать то древнее чудо-юдо, которое сам он гордо именует палаткой? Частые вылазки на природу требуют неизбежного вложения некоторых средств. Даже "дикий" отдых предполагает определенную степень комфорта. Удобная палатка, мангал, мини-холодильник, шезлонги, складные стулья — разве с ними природа была бы менее природной? А если еще и с полотенцами, удобной одеждой, и любимой зубной щеткой — от такой природы можно было бы получить настоящее удовольствие. Особенно если не забыть средство от комаров.
Есть хотелось умопомрачительно. Даже по-настоящему вездесущие в отличие от Лёшкиных рук комары уже не так досаждали.
Голод, как известно, тоже не тетка. Ждать, когда Лёшка сам додумается ее покормить — примерно то же, что ждать милостей от природы. От скромности, если ею злоупотреблять, можно и умереть.
— Ты кормить меня собираешься, или как? Позавтракать ведь не дал, — укорила она Дружникова. Вроде шутя, и в то же время довольно настойчиво.
— А, да, я и позабыл. Ща.
Оглянулся в поисках съестного. Единственный котелок, попавшийся на глаза, оказался "чайником" — в нем кипятили воду для того, что впоследствии гордо нарекли "кофе". Других котелков поблизости не наблюдалось. Видимо, каждый надеялся на другого: Лёшка на Саньку с Юлькой, те — на него.
Однако в ближайшие планы Дружникова не входила готовка полноценного обеда. Порывшись в выцветшем почти до белизны необъятном рюкзаке, Лёшка выловил оттуда пару банок "Завтрака туриста" и буханку хлеба. Складным ножом с крошечным лезвием откромсал от буханки толстенный ломоть, переломил его надвое, поделившись с Натальей. Тем же ножом коряво вскрыл банки:
— Держи!
В придачу к консервам протянул алюминиевую ложку.
Мда. Это тебе не пятизвездочный отель на берегу Средиземного или Тирренского моря. И даже не трехзвездочный. Не банальная до неприличия яичница с беконом. Не тосты с апельсиновым джемом. Не свежайшая выпечка к кофе. Не накрахмаленные салфетки в серебряных зажимах, не столовые приборы из благородных металлов.
Хотела прикоснуться к природе? На тебе природу. На тебе "Завтрак туриста". На тебе алюминиевую ложку. На тебе комаров, дым в глаза, и отвратительный пенек вместо кресла. На тебе Лёшку Дружникова на тарелочке с голубой каемочкой — сбылась мечта идиотки. Ты этого хотела?
Нет, не этого. Наталья хотела всего лишь узнать, что происходит с облаками. Но пока что получила только отвратительный кофейный напиток, кучу комариных укусов, которые еще неизвестно чем аукнутся, консервы и алюминиевую ложку. А еще получила жуткую ностальгию по Поросенку, мужу и дому.
Казалось бы — наслаждайся отсутствием посторонних, выясняй опытным путем, насколько повзрослел Дружников, так ли сильно изменились его руки и губы, и в самом ли деле ему знакомы какие-то особые тайны о кучевых небожителях. Или хотя бы о перистых.