Страница 15 из 50
Хорошенькая дружба — кирпичом по башке!
Вот-вот. Кирпичом, да по башке. Тёмычу. Только на такое примирение с ним я и согласна. Пусть знает, гад, как меня предавать!
И я убиваюсь по этому уроду! Смех, да и только. По уроду, предавшему меня за несчастную железяку. Не предавшему, откровенно продавшему. И не за железяку несчастную — за БМВ какой-то там модели. Знать бы еще, что за модель такая бесценная, за которую можно продать человека. Да не стоит этот моральный урод ни единой моей слезинки!
Он-то, может, и не стоит, но слезы все же катились из глаз безостановочно. Как он мог?! Как? Он ведь так меня любит! Какие слова говорил, как замуж звал. А целовал как! У меня от этих поцелуев ноги в коленках непроизвольно подкашивались.
И оказался такой дешевкой. Или не такой уж и дешевкой: поди, БМВ игрушка дорогенькая. Знать бы еще, сколько конкретно она стоит. Иными словами, сколько стою я. Пятьдесят тысяч? Или больше: насколько там эта модель наворочена? Допустим, на сто. Значит, я стою ровно сто тысяч американских президентов. Это много или мало? Как сказать. От президента зависит. Если Джордж Вашингтон — маловато будет. Если Бенджамин Франклин, то можно и за комплимент принять. Вот только Франклин никакой не президент. Берите выше: отец-основатель Соединенных Штатов. Один из отцов-основателей, так правильнее. Выходит, я одна стою сто тысяч отцов-основателей.
И все-таки как это низко! Тёмка, Артём… Такой весь из себя тонкий-звонкий ценитель прекрасного. Как он мог? Как не стыдно ему, мужику, сотруднику ох каких органов, торговать любовью.
Хех, как же, не стыдно. В том-то и дело, что стыдно: вон как морду-то от объектива воротил, расписку демонстрируя. Но несмотря на стыд, машину таки принял.
Да чтоб я еще когда-нибудь с ментом связалась! Или со спецагентом каким. Говорили мне, говорили. Втолковывали: добра от служивых не жди, их в секретных училищах обучают, как людей в разменную монету превращать. А Тёмка дальше пошел: не на монеты меняет, на машины. Гад ползучий!
А вот не стану я ради этого урода убиваться! Не стану, и все тут. Это папку я до конца дней оплакивать буду. Это он золотым человеком был. Он меня лучше всего мира понимал, хоть с виду и мог кому суровым показаться. А Тёмыч ни единого доброго слова не стоит, не то что слез. Не человек — букашка! Мерзкая, склизкая. Фу!
Может, и мерзкая. Может, и склизкая. Однако еще несколько минут назад я готова была весь мир поубивать за эту букашку. Весь мир, положим, это явное преувеличение, но Дружникова со мордатые товарищи запросто. А теперь выходит, что убивать никого не надо.
Как это не надо? Как это не надо?! Еще чего! Да я… да за такое… Да всех подряд! Да в сортире!..
Внезапно пыл вышел вон, словно воздух из шарика: пшшш. Расхрабрилась. В сортире мочить собралась. Кого? Лёшку? Нашла террориста. Лёшка — такой же пшик, как Артём. В некотором роде я его благодарить должна, что не позволил за мразь замуж выйти. Что глаза на мелкость Артёмову открыл. А то сама бы я еще нескоро ее разглядела: любовь, как кривое зеркало, реальность извращает. Он ведь мне еще час назад полубогом казался.
Ну что ж, не надо Лёшку мочить, так не надо. Но и попускать такое нельзя, а то повадится каждый раз меня из-под венца утаскивать, да за себя насильно выдавать. Отомстить ему все равно придется. Пусть не за Артёма, хотя бы за спектакль этот с теткой, свидетелями, торжественными речами и прочей мишурой. Пусть Лёшка оказался не самым страшным гадом, но все равно гад. Должна же я кому-то отомстить!
Что значит кому-то? Тёмычу! Этот моей мести достоин в первую очередь. И Соньке с Галкой. Надо будет выяснить, за какие такие блага они подругу продали. Ну и матери обязательно. Матери помягче: мать все-таки. Хотя в данном случае хочется назвать ее как-нибудь поругательнее. Это ж додуматься до такого надо было!
Ну и Дружникову отомстить, само собой. Со степенью я еще не определилась, ну да никто не ждет от меня подвигов прямо сейчас. Месть моя от того зависеть будет, как сам Дружников себя вести станет. А я посмотрю: то ли убивать его, то ли погодить немного. То ли колонией строгого режима наказать за похищение человека. Или еще чем покаверзнее.
Ну вот. Обещала народу разврат, то есть чего-нибудь остросюжетненького, кровавенького, а сама никак к нему не приступит. Потому что решить не может, что с Лёшкой делать. Изначально собиралась выписать его главным злодеем, ответственным за жуткие преступления — страшную его сущность героиня должна была выведать в ходе операции по собственному спасению. Ну а потом, как пристало, месть. Неотвратимая и заковыристая, от которой злодей не сможет оправиться до конца жизни.
Уже пора бы приступить к намекам на злодейства: тут след кровавый по замку тянется, там вскрик жалобный из лесу — то жертвы убиенные мести просят и похорон по православным обычаям. Героиня пока еще не должна понять, что попала в зловещий замок, где Дружников, неутоленной любовью измученный, на девушках невинных упражнялся, любовным премудростям обучаясь — чтоб никто, значит, не пронюхал, что крепкий бизнесмен Дружников, подмявший под себя весь автобизнес города, даже целоваться толком не умеет. Поэтому все, на ком он тренировался, должны замолчать навеки — не должно быть у Лёшкиного позора свидетелей.
Таким сюжет виделся Наталье раньше. Дескать, скромный мальчик, влюбленный в равнодушную к нему девочку, превращается в страшного монстра, остановить которого может только эта девочка, превратившаяся к тому времени в лебедь белую, и вовсе не равнодушную.
А к страшной мести ее должна была подвигнуть фотография с до смерти замученным женихом Артёмом: ах-ах-ах, не помогли сердешному ни диплом секретного училища, ни навыки шпионские, в том училище приобретенные. В финале, само собой, выяснилось бы что-нибудь навроде: "Принесли его домой, оказался он живой. И еще неоднократно выйдет Зайчик погулять". Потому что Закон Джунглей гласит: крови может быть много, трупов — еще больше, но в финале измученные страхом читатели должны получить вознаграждение за труды праведные: коль мучились, читали, дрожали — сердца их за это радости достойны, потому как бесстрашная героиня заслужила простого до невозможности человеческого счастия, пусть даже с растерзанным ранее женихом. На худой конец с его призраком — некоторый налет мистики детективному сюжету не помешает.
И вдруг все пошло не туда. Герои отбились от рук — какое дилетантство! Впрочем, Наталья еще не профессионал, а с любителя какой спрос? Вот будет у нее целая полка забита собственными книгами, тогда можно предъявлять к себе жесткие требования. А пока в ее активе шиш да маленько — какой с нее спрос? Пока еще она может позволить себе похулиганить на страницах романа.
Похулиганить? Вот это — хулиганство? Да это форменный разбой!
Что она творит? Лёшка — самый злобный злодей, каких свет еще не видывал! А героиня даже не уверена, желает ли ему отомстить. Может, она в него еще и влюбится?! Это же не любовный роман, в конце концов. Это детектив. Детектив! Здесь должны быть негодяи и их жертвы. Должны быть трупы. По меньшей мере Артём. Героиня должна убиваться по жениху, а она его первым в сортире мочить собралась. Бред.
С какой радости Артём вдруг променял ее на машину? Надо удалить последнюю главу, вот что. Нельзя позволять героям своевольничать, иначе они Наталью далеко заведут.
Итак, удаляем, и дальше строго придерживаемся плана: Дружников — жестокий злодей, не знающий милосердия, Артём — его невинная жертва. И далеко не единственная: героиня пойдет по кровавой ниточке, тянущейся вдоль коридора, и распутает клубок чудовищных преступлений. А наградой ей станет оживший Артём. Или его призрак. Призраки могут быть жутко обаятельными. В романах.
Итак, удаляем. Безжалостно. Безжалостно! Ну? Ну же! Давай. Удаляй. Удаляй немедленно!
Не получается. Жалко. Не так работы жалко, как…
А что, если повернуть иначе? Пусть Артём окажется предателем, как и подруги, и мать героини. Лёшка пусть будет неопределенным героем: совершил плохой поступок единственно ради того, чтобы героиня поняла, что жених ее недостоин — благо, Дружникову по карману такие подвиги. А мстить Наташа станет Артёму и подругам. И матери нужно придумать какую-то заковыристую месть. Только не забыть бы потом объяснить маме, что она не прототип романной мамаши — та, злобная и корыстная, просто была необходима Наталье по сюжету.