Страница 4 из 10
— А здорово у него в кабинете, — ухмыльнулся Емеля. — Книги в шкафу! Я, пока там был, все заглавия через стекло перечитал… Все научные.
— Ну это что! — сказал Вовка. — Вот когда Клавдия Ивановна была директором, там аквариум стоял! А еще был директор до нее, у того — глобус громадный. Потому что он сам географию преподавал. Потом этот глобус… Глянь, сам Толька сюда плетется. Сейчас ко мне начнет придираться.
К нам подошел Толька, а с ним чемпион по всем видам спорта — Женька.
— Вот он! — сказал Толька. — И рад! Как будто подвиг какой совершил! Ты что, с ума, что ль, начал сходить?
— Может, и начал, — независимо сказал Вовка. — А тебе что?
— А то! — вмешался Женя. — Достукался? Поведение снизят?
— Подумаешь! Мне же снизят, не тебе. Ты-то чего страдаешь?
— А ты в чьем классе? — спросил Толик.
— Класс как был, так и останется. Никто не заболел и не помрет. Может, и спасибо скажут!
— За что?
— Ну, это тебе рано знать. Не полагается. Там увидим. За поведением есть Андрей Кондратьич следить… И ругать… Тебе за это зарплату, что ли, платят?
— Мы тебе покажем зарплату! — покраснел Толик. — Вот попробуй еще — узнаешь зарплату!
— Ничего ты не сделаешь, — упорствовал Вовка, — потому что получилось у меня в мозгу такое… затемнение… временное.
— Еще бы — постоянное! — засмеялся Женя. — Мы за тебя возьмемся. Сразу у тебя получится просветление! Будет твой мозг как стекло!
Вовка сразу пригорюнился, но продолжал стоять на своем:
— Дурацкое дело… оно, конечно! А все-таки придется мне еще две штуки сотворить. Уже продуманы, жалко, если пропадут.
— Мы тебе сотворим! Запомни! — пригрозили ребята и ушли. На прощание они обратились и к Емеле:
— Ты тоже! Не успел в школу поступить, а уж…
— А я что? — перестал ухмыляться Емеля. — Я тут ни при чем. Я только подсоблял.
И когда Толик с ребятами ушел, попросил Вовку:
— Ты уж, Вова, меня освободи. Ну их… Ты тут свой — тебе что? А я новенький…
— Испугался? — прищурился Вовка. — Эх ты, Емеля — твоя неделя! Без тебя обойдусь! Все равно в стенгазету теперь попадешь.
— Ну? — испугался Емеля.
— Вот тебе и «ну»! Такой уж у нас порядок, ничего не поделаешь!
Началась зоология. Учительница поставила на стол банку с живым ужом. Вовка сказал, что он со своего места плохо видит, и пересел к самому столу, но почти весь урок сидел смирно. И только когда учительница отошла от стола и начала развешивать на стене картинки, Вовка вдруг схватил банку, вытащил оттуда ужа, обмотал его себе вокруг шеи, обернулся к классу и захохотал:
— Знаменитый укротитель змей…
Но тут зоологичка вырвала у него перепуганного ужа, схватила за рукав и так быстро выставила за дверь, что Вовка даже не успел договорить, что делает укротитель со змеями.
Тут же Женя и Колька толкнули в спину сидевшего впереди них Толика, тот обернулся, они ему что-то шепнули, он кивнул, встал и попросил разрешения выйти.
Когда за ним закрылась дверь, я начал смотреть в окно. Сначала из подъезда не спеша вышел Вовка и сел на скамейку. Потом глянул на подъезд, вскочил и припустился бежать по дорожке. За ним гнался Толик. Оба они скрылись за акациями и больше не показывались.
После звонка все высыпали во двор поглядеть, что стало с Вовкой.
Но они с Толиком как ни в чем не бывало стояли на крыльце и мирно беседовали с Андреем Кондратьичем. Только одно ухо у Вовки было опухшее и красное, как лепешка, а у Толика — шишка на лбу…
Толик говорил Андрею Кондратьичу:
— Да уж, Андрей Кондратьич, ему поведение не снижайте… Он больше не будет… Это у него в мозгу случилось затемнение временное, А теперь прошло… Верно!
Он хлопнул Вовку по спине.
— Точно, — сказал Вовка. — Вроде начало проходить. Даже почти совсем прошло…
— Вот и хорошо! — засмеялся Андрей Кондратьич. Ребята посмотрели и разошлись, потому что интересного ничего не оказалось.
Вовка остановил Сашку Рыбкина и сказал:
— В общем, больше на меня не надейся. Хороший художник всегда найдет, чего нарисовать, а такому мазиле, как ты, хоть настоящего клоуна призови из цирка или даже колдуна, и то ничего не выйдет.
Он пощупал ухо и добавил:
— Силен же этот Толик. Никак я не думал, что он такой сильный. Что значит — спорт! А вообще он парень ничего. Конечно, если б наши ребята поменьше во все вмешивались, какая бы у нас стенгазета была!
Вовка в самодеятельности
Я давно заметил: стоит не прийти хоть один день в школу, там обязательно случится что-нибудь интересное, а ты в это время сидишь дома и ничего не знаешь.
У меня болело горло. Я целых два дня не был на занятиях и решил пойти к Вовке — узнать, что задано.
Когда я подошел к его двери, мне показалось, что Вовка с кем-то разговаривает. Но потом я увидел, что в комнате, кроме Вовки, никого нет. Сам он сидит за столом. Тут же на столе положены старая меховая жакетка его мамы, полотенце, потом какая-то рыжая вата и деревянный кинжал.
Он сидит и что-то читает вслух по тетрадке.
Взглянул на меня и говорит:
— А лет ему, вору Гришке, от роду за пятьдесят.
— Какому, — спрашиваю, — Гришке?
Вовка посмотрел в тетрадку, потом на меня и говорит.
— А лоб имеет плешивый, бороду седую, брюшко толстое.
— Довольно, — говорю, — Вовка, притворяться. Это что — задано?
Вовка сложил тетрадку и говорит:
— Кому задано, а кому и нет. Тебе, например, не задано, а мне задано. Потому что я теперь — в самодеятельности.
— В какой самодеятельности?
— Очень обыкновенной. Например: «Сце-е-на в кор-рч-ме». Из др-рамы Пушкина «Борис Годунов». В роли Григория Отрепьева ученик 5-го класса «Б» Владимир Иванов. Будет это на утреннике во второй день весенних каникул. Здорово?
Вот, думаю, надо же мне заболеть обязательно в этот день!
— Вовка, — спрашиваю, — а туда больше не принимают?
— Принимают. Еще один нужен. Монаха Мисаила играть. Только играть-то там мало требуется. Будешь только сидеть и говорить: «Складно сказано, отец Варлаам». И все.
— А еще никакой роли нет?
— Нет. Все вчера разобрали. Жалко, что тебя не было. А Варлаама дали Сашке Рыбкину. Он самый подходящий: толстый и голос как у осла. Сегодня ко мне пришел: «Привет, Вовк!» — даже котенок испугался, залез под диван и сидел там целых полчаса… А моя роль — самая главная: в конце даже в окно выпрыгиваю — не веришь? Честное пионерское! Это хорошо, что ты пришел: мы сейчас вместе немножко подрепетируем.
— Я, Вовка, хотел уроки…
— Э! Уроки, уроки… Как ты стараешься всегда настроение испортить. Ему про самодеятельность, а он — уроки. Через это мне даже разговаривать с тобой скучно. Ты все ровно как Сашка. Я ему говорю; «Давай репетировать», а он: «У меня домашняя еще не сделана». И ушел. Стоило его в самодеятельность брать! А я сегодня никаких уроков не делал — с утра репетировал. Сейчас посмотришь. Вот жалко, что зимние рамы вставлены — в окно прыгнуть нельзя. А знаешь что? Давай-ка мы с тобой окно сейчас выставим, и я покажу…
Он куда-то сбегал и принес клещи.
— На. Дергай все четыре гвоздя. А я пока вату из щелей повытаскиваю. Вату какую-то напихали. Зачем? Ишь… не лезет… Бумагу сдирай…
— А твоя мама что скажет?
— А мы потом обратно вставим — вот чудак! И заклеим. Вытащил гвозди? Ладно, ты пока остальную вату подергай, а я на плитку клейстер поставлю. Ты клейстер умеешь варить? Нет? А я умею. Это ерунда. Воду, а в нее — крахмал. И пусть варится, как кисель.
Он убежал на кухню, долго возился там, — чем-то гремел, потом появился опять.
— Сделал все? Выставляй раму.
Пока я вытаскивал раму, он оделся в жакетку, подпоясался полотенцем, нахлобучил на голову вату, которая оказалась не ватой, а париком, и говорит:
— Этот костюм у меня — временный. А на сцене настоящий будет. Теперь смотри: я — Григорий Отрепьев.