Третий выстрел

Можно было считать, что номер «Что за гадость этот обед!» родился на свет. Спектакль пошел на таких площадках, о каких мы и не мечтали, разве что нас наняли бы выгребать пепельницы. Мы обзавелись агентом Марчелло, который обеспечивал выездные турне и выступления на телевидении. Конечно, мы появлялись по большей части на местных каналах, но передачи были не из последних. Их смотрела в основном молодежь, но заглядывали на эти каналы и серьезные импресарио, искавшие артистов для сенсаций второго плана на национальном телевидении. Нас начали узнавать на улицах, к нам потекли деньги. И я впервые ощутил себя на правильном пути. Я чувствовал это так же ясно, как раньше чувствовал призрак нищеты.

А потом Луке пришла идея сделать публику участницей спектакля. Он придумал это во время одного особенно удачного выступления на частном телеканале, когда публика начала хором повторять наши репризы, ставшие классикой, вроде: «И отправлю его в супчик». В тот вечер мы вызвали на сцену зрителя из партера и поручили ему роль клиента. Что бы он ни заказал, я находил повод придраться к нему и в наказание запустить чем-нибудь ему в голову. Публика просто падала со смеху.

Лука сказал об этом, когда разгримировывался. Он обычно накладывал много грима, чтобы казаться бледным и утонченным.

– А что, если так делать всегда? – вдруг предложил он.

– Что делать?

– Брать волонтера из публики и разделываться с ним. А если в зале есть кто-то из знаменитостей, тем лучше.

– Не уверен. Мне кажется, это может сбить ритм.

– А по-моему, нет. Все время будут появляться какие-нибудь новые детали, которые мы сможем использовать.

– Придется много импровизировать. И половина написанных реприз не пойдет.

– Публика смеялась?

– Да, – согласился я неохотно. – А что, если нам попадется какая-нибудь рыба вареная, а не волонтер? Номер пропадет.

– Может, ты и прав.

Но, похоже, я его не убедил.

Мы еще и еще обсуждали это в свободные вечера, и вдвоем, и с Катериной. Катерина была моей девушкой и третьим, неофициальным членом нашего дуэта. Мы всегда репетировали в ее присутствии, и ее суждения отличались основательностью. Если ей что-то не нравилось, мы могли быть уверены, что это не будет иметь успеха. Мы с Лукой настолько ей доверяли, что без разговоров вырезали все, что не заставляло ее хохотать.

Господи, как же она смеялась! Фантастика! В трудные вечера я сажал ее в первый ряд, чтобы ее смех придавал мне силы. Впервые я заметил ее сразу после спектакля, когда она буквально спасла нас своим смехом. Я понял, что она, кроме необычной, ни на что не похожей красоты, обладает еще и острым умом. У нее было стройное тело атлета, сформированное долгими годами занятий художественной гимнастикой. Она работала переводчицей и стюардессой в компании «Фьера ди Милано».

К великому моему сожалению, Катерина согласилась с Лукой.

– Думаю, это прекрасная идея, – сказала она.

Я мрачно взглянул на нее. Мы сидели у меня дома, не в маленькой однокомнатной мансарде, а наконец-то в хорошей трехкомнатной квартире с прелестным внутренним садиком, куда я выбрасывал окурки.

– Не злись, Сэмми, – продолжала она, – это придаст спектаклю остроты. Люди легко вживаются в роль обиженного, и, если доброволец не годится, можете оставить его в покое и продолжать дальше по сценарию. Это тоже будет смешно.

Все это мне очень не нравилось, и я не мог понять почему. Но я привык во всем доверять Катерине.

– Двое против одного, – сказал я. – Ладно, попробуем.

Катерина, как всегда, оказалась права. Человек из публики внес новую динамику в номер. Мы уже не были дуэтом, мы стали трио, которое менялось от раза к разу. Теперь мы каждый раз по этой схеме завершали свои телевизионные вечера, включая прямой эфир. На конкурсе «Золотой комар» в Болонье мы вытащили на сцену одного из членов жюри и всласть заставили его покувыркаться. Конкурс мы выиграли. Потом мы победили в Сен-Венсане на конкурсе «ГрациеПрего»,[48] и предложения посыпались на нас в таком количестве, что мы начали отказывать. Теперь мы могли позволить себе роскошь отдыхать и выбирать. Порой выбор был рискованным, как, например, распрощаться с телевидением и отправиться в турне по театрам Северной Италии. Половина спектаклей прошла при аншлаге. Газеты отметили наш успех хвалебными рецензиями и интервью.

Единственная загвоздка заключалась во мне: я страдал как собака.

При новой структуре номера публика начала меньше смеяться над моими репризами. Взрывы смеха стали короче, аплодисменты все реже заставляли меня замолкать. Спектакли шли с небывалым успехом, но в них сместился центр зрительского внимания. Лука-Официант сделался защитником обиженного клиента, которого мы вытаскивали из зрительного зала. Люди вставали на его сторону. Они хотели услышать такие реплики, которые поставили бы Повара на место, и только после этого разражались хохотом. Лука наслаждался этим вовсю. Поначалу он только служил мне опорой, но его роль была тоньше, она включала слишком серьезные пассажи, чтобы довести публику до неистовства. Теперь же хватало одной его гримасы, чтобы украсть аплодисменты, предназначавшиеся мне. Его интермедии с клиентом стали гвоздем спектакля.

А меня мучило чувство раздвоенности. С одной стороны, я получил успех, которого так жаждал, с другой – я отчаянно завидовал Луке. Это сразу сказалось на нашей работе: мы начали ссориться. Ссоры вспыхивали на репетициях, перед выходом на сцену, после спектакля. Во время спектакля я норовил сбить его с реплики, орал, стараясь его заглушить.

Я мечтал выступать самостоятельно, но не был к этому готов, меня пугала сама мысль о том, что будет со мной без нашего спектакля. Я тайком разрабатывал сольные номера, но ни один из них не шел ни в какое сравнение с парочкой Повар–Официант. Я это понимал и в спокойные минуты повторял себе: Подожди, Сэмми, не спеши. Будь молодцом, Сэмми.

Ничего у меня не получалось. Хотя было бы неправдой сказать, что я начал пить из-за этого. Я всегда порядочно пил. Завсегдатаи баров делятся на две категории: сильно пьющие и совсем непьющие. Середины не существует. Я относился к категории сильно пьющих интеллигентов. Пил после спектаклей, после репетиций, после читок в студии. А потом стал выпивать и перед спектаклями.

Не раз выходил я на сцену пьяным. Публика ничего не замечала: ведь Повар тупица, и если у него не выговаривается слово или он сбивается с мысли, то это вполне соответствует образу. Чтобы покрыть мои промахи, Луке приходилось порой выделывать в репликах настоящие сальто-мортале. Он подавал мне знак начинать, безрезультатно ожидая ответа, потом поворачивался к залу и тоном английского лорда, который стал мне ненавистен, просил помощи у партера. Снова обернувшись ко мне, он откровенно подсказывал реплику. Публика веселилась.

Отношения с Катериной тоже начали мне досаждать. В худшие моменты я обвинял ее в том, что она заодно с Лукой, что у них сговор против меня. Она терпела, сколько могла, потом собирала вещи и уходила домой. Все чаще я спал в одиночестве. Все чаще я начал отказываться от выступлений и срывать даты спектаклей исключительно из удовольствия насолить Луке. Это была тактика самоубийцы, и я это понимал, но ничего не мог с собой поделать.

После целой недели особенно тяжких выходок Марчелло пригласил меня пообедать. Хороший агент должен обладать ангельским терпением, поэтому он выслушал все мои жалобы и претензии, а потом бросил бомбу:

– Мне поступило предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

Нас приглашали на первый канал RAI TV.

– Сейчас «Кабаре» слегка забуксовало, и они боятся, что их обойдут конкуренты. Они хотят сделать ежедневную передачу, посвященную кухне. Вести передачу будет (он назвал имя), а вы должны обеспечивать комические заставки при появлении разных гостей. По предварительным подсчетам, аудитория составит около пяти миллионов, а может, и больше. Контракт подписывается на один-два месяца с последующим возобновлением. Само собой, ненормативной лексики быть не должно, но думаю, для вас это не составит труда.

48

GraziePrego (ит.) – СпасибоПрошу.