Страница 83 из 95
Все рассмеялись, а Миша закусил губу. Бабушка обняла разгневанного внука и кое-как сумела успокоить его.
После того как Мишу осмотрели самые знаменитые медики в Москве и назначили ему ряд лекарств и лечебных процедур, Арсеньева заторопилась домой, но Миша стал просить ее остаться в Москве, чтобы учиться вместе с мальчиками Мещериновыми. Он в карикатурном виде изобразил своих тарханских учителей — Полузакова и грека, который дубил собачьи шкуры. Бабушка призадумалась: а что, в самом деле, может быть, Мишенька и прав!
Она сказала, что нельзя ничего делать с бухты-барахты, что надо все обсудить и посоветоваться с Афанасием Алексеевичем; возможно, что она исполнит просьбу внука, если он будет лечиться и станет здоровым мальчиком.
Глава II
Тарханы
Как хорошо вернуться домой, побежать по любимой аллее парка вниз, к пруду, над которым ветлы величаво шелестят своими длинными листьями; забежать в беседку, заросшую к осени ползучей зеленью до вершины; мимоходом покататься на качелях; взбежать на холм, где за лето траншеи зарастали травой, потому что дворовых мальчиков не пускали играть одних в барскую усадьбу; войти в свою чудесную комнату и полюбоваться из окон кронами желтеющих осенних деревьев; перебрать папку с прошлогодними рисунками; расставить в шкафу новые книги, купленные в Москве, готовясь к новому учебному году!
Необычным для Тархан было отсутствие Христины Осиповны; к ней слишком привыкли и долго в самых неожиданных местах находили клубки с недовязанными ею чулками. Даже мосье Капе огорчался, что приходится обходиться без ее помощи. Где найти учителя, так хорошо знающего немецкий язык?
Покупка Опалихи оказалась хлопотливым делом. Арсеньева с азартом объясняла Шан-Гиреям, какие надо выполнять формальности, чтобы вступить во владение имением. Поэтому Акима оставили в Тарханах учиться вместе с другими мальчиками.
Теперь Миша часто видел, как за круглым садом, где начиналась роща, которая тянулась около версты по направлению к деревне Опалихе и стала теперь собственностью Марьи Акимовны, появлялась знакомая бричка, которая везла в Тарханы кого-нибудь из Шан-Гиреев, а чаще всего тетушку с детьми. Впрочем, и сам Миша любил ездить к молодой тете в имение и гулять там с Акимом в Дубовой роще.
Пока еще не начались занятия, Миша сидел в парке с книгой целые дни. Стихи Пушкина и Жуковского он знал наизусть, поэма Рылеева «Войнаровский» нравилась больше, чем «Думы», но сюжеты исторических стихотворений заинтересовали Мишу настолько, что бабушка купила «Историю» Карамзина; он погрузился в чтение огромных томов, и бабушка удивлялась терпению, с которым он перечитывал отдельные страницы.
Вскоре после приезда бабушка повезла Мишеньку на могилу Марии Михайловны. Эта поездка опять расстроила обоих.
Бывая в семейной часовне, мальчик видел перед собой только один этот памятник, а на другой, который возвышался над могилой деда, он смотрел равнодушно — ведь он не знал Михаила Васильевича.
Из часовни бабушка с внуком заехали навестить мамушку Лукерью. Мальчик взял с собой много гостинцев: ситцу, сахару, чаю, одежду свою и белье, из которых вырос.
— Это я отдам кормилицыным детям, — говорил Миша, — это тоже кормилицыным.
— Что ж, лучше подать, чем принять, — говорила Арсеньева и, когда находила какую-нибудь вещь, которую хотела отдать детям Лукерьи, спрашивала: — Это тоже кормилицыным?
И так понемногу укреплялось за семьей Шубениных прозвище «кормилицыны»; впоследствии это прозвище стали писать во всех документах как фамилию.
После посещения Лукерьи и бабушка и внук развеселились — так ласково и радушно приняла их няня; не знала, где посадить, угощала солеными грибами и квасом своего изделия, подарила Мишеньке вышитый ею поясок к рубашечке, а бабушке не успела еще довязать теплые носки — во втором носке пятку уже связала, а «лапу», иначе говоря, ступню, еще не докончила.
Дети Лукерьи, ласковые и смирные, приветствовали Мишу восклицаниями:
— Братец наш приехал молочный! Братец!
Миша обнимался с ними, играл в чурочки и обещал еще приходить.
После такого приятного визита Арсеньева хотела ехать из деревни прямо домой, но Миша упросил бабушку заехать к Илье Сергееву, которого очень любил. Нехотя бабушка согласилась.
Они вошли в избу, где стоял резкий запах скипидара и винных паров. Изба была необычного вида — вся до потолка заставлена вывесками, и под каждой — подпись:
«Палекмантер Елисей; стрижка-бритье волосей».
Миша пошел сразу же разглядывать вывески и так хохотал, глядя на эти картины, что не сразу обратил внимание на то, что между Арсеньевой и Ильей Сергеевым шел серьезный разговор.
Пока Миша занимался вывесками, Арсеньева заметила, что на одной из стен висит картина: Матреша в крестьянском костюме сидела за прялкой, оторвавшись от работы, и глядела перед собою. Мелкие зубы в улыбке и задорные глаза были точно живые. Арсеньева, впившись в картину удивленными глазами, быстро спросила:
— Смотрите, пожалуйста, как ее нарисовал? Мадонну какую-то изобразил!
На другой картине была выписана молодая девушка, пасущая овец. Она сидела на траве, обмахиваясь веткой березы. Арсеньева достала лорнет и, хмурясь, стала разглядывать картину, потом сказала, припоминая:
— А это, по-моему, дочка Абрама Филипповича?
Илья хмуро молчал.
Арсеньева сказала, опуская лорнет:
— Говорят, Илюшка, ты везде меня ругаешь?
— Ругаю, — грубо ответил Илья, хотя сухой, с перепоя, язык едва ворочался у него во рту.
— Ты меня ругаешь? — с обидой спросила Арсеньева. — Ты с ума сошел? Да я ж тебя в Сибирь сошлю!
— Ну, пока сошлешь, так я тебя зарежу, чтобы не даром идти. Матрену ты мне загубила? Позволила бы жениться, так она бы и сейчас жива была. А теперь меня все девки сторонятся… Вон энту, — он показал на второй портрет, — родители смертным боем бьют за то, что я ее навещаю, желаю свататься. А ты думаешь, что я от нее отступлюсь? Ни за что!
Илья торжественно сложил два кукиша и поднес их к лицу помещицы.
— Ах! — закричала Арсеньева в испуге. — Грубиян!
Илья Сергеев продолжал кричать, наступая:
— Жизнь ты мою губишь, барыня!
Миша, не разобравший еще, из-за чего начался крик, подошел к бабушке, желая примирить ссорящихся. С непринужденным смехом он сказал:
— Ах, Илья, как хорошо ты цирульника изобразил!
Илья гордо выпрямился и ткнул себя пальцем в грудь:
— Четвертной билет получил за свое рисование! Вот деньги!
И вдруг, затрясшись от рыданий, он повалился Мише в ноги, протянул ему ассигнацию и заплакал в голос:
— Хоть бы ты, миленький, стал бы моим сватом!
Миша вздрогнул и посмотрел на бабушку. Поняв, что презрительная мина на ее лице не означала ничего хорошего, он тоже стал на колени и обратился к Арсеньевой:
— Бабушка, если человек так просит, отказать-то нельзя!
Арсеньева сердито сказала:
— Он грубиян. Он мне кукиш показал.
Илья Сергеев рыдал, закрыв лицо руками.
Миша повторял со слезами на глазах:
— Бабушка, ведь вы добрая, почему не разрешаете? Убери деньги, Илья, а то я их порву!
Но лицо Арсеньевой было каменным, и Миша видел, что она не намерена уступить.
Тогда Миша встал с колен и сухо сказал Илье:
— Слушай, Илюша, мое решение. На ком ты теперь хочешь жениться?
Илья тотчас же показал пальцем на портрет. Миша обрадовался:
— Катя очень хорошая. Пойдем к Абраму Филипповичу, заберем его дочку и пойдем к моему отцу в Кропотово. Я у него останусь жить, а он тебе даст разрешение жениться, да, кстати, и Абраму Филипповичу лишних сто рублей в год даст и оставит у себя управляющим. Пойдем. Пусть будет моей бабке скандал на всю губернию. А вернет меня домой — утоплюсь!