Антитело

Но удара не последовало.

— Пошла вон! — раздался сердитый голос. — Вон говорю, негодная!

Титовка просыпалась рано. Солнце еще только взошло, погасли уличные фонари, а участки за низкими деревянными заборами уже наполнились жизнью и звуками. Лаяли собаки, кто-то крикнул и ему отозвались с другой стороны поселка, затарахтел автомобильный двигатель. В течение часа жизнь постепенно набирала обороты, разгонялась, стряхивая ночное оцепенение, и оно летело прочь каплями холодной блестящей росы.

Владимир Алексеевич Сытин, отец семейства и потомственный дачник, расположился на террасе в плетеном кресле с газетой в одной руке и чашкой кофе в другой. На журнальном столике возле него стояла вазочка с печеньем, откуда он брал по кусочку и, не глядя, отправлял в рот. Его жена сидела по другую сторону стола, жмурясь на яркое утреннее солнце, и пила чай с вареньем. Где-то закричал петух, с крыши пристройки сиганула в траву большая рыжая кошка.

Владимир Алексеевич перевернул страницу.

— Заговор спецслужб, — произнес он. — Что за поганая страна.

Жена не удостоила его ответом. Над вазочкой, тихо жужжа, пролетела муха. Она сделала пару кругов, а потом приземлилась на печенье и стала деловито ползать по нему, подрагивая крыльями. Владимир Алексеевич хмыкнул, отпил кофе и потянулся к вазочке. Муха взвилась в воздух крошечной темной точкой и исчезла в ветвях яблони. Сытин взял печенье, поднес ко рту…

— Черт те что!

… и откусил.

Вчерашний день дался Насте тяжело. Мать не отходила от нее ни на шаг, и не было никакой возможности узнать, как дела у Анны и Федора. Эта неопределенность заставляла девушку нервничать и злиться: она огрызалась, все валилось из рук. Вечером, когда мать разговаривала с вернувшимся со службы отцом, Настя проскользнула к себе и набрала номер знахарки. Довольно долго она слышала лишь длинные гудки, а потом связь отключилась, оставив ее удивленной и испуганной. Повторные вызовы привели к тому же результату: к телефону никто не подошел.

Ночью Настя долго не могла уснуть. Пару часов она беспокойно ворочалась в кровати, а в голову лезли мысли одна страшнее другой. Наконец, она заснула, и во сны к ней явились кошмары.

За завтраком девушка сидела молча. Она не умывалась, спутанные волосы падали на лицо, закрывая его, словно ширма. Родители тоже молчали. Из открытого окна доносился радостный гомон воробьев. Пахло хлебом.

— Ты сегодня в библиотеке? — спросил отец, намазывая масло.

— Да.

— Я тебя подвезу.

— Сама дойду.

Мать посмотрела на мужа.

— Я ее провожу. Мне по пути.

— Зачем?

— Затем.

Настя хотела возразить, даже отложила свой творог и открыла рот, но сказать было нечего. Говорить было бесполезно. Она представила себе, как идет по поселку под конвоем матери, и поморщилась.

«О Господи! Второй день — я с ума сойду!»

Она промолчала.

«Всегда можно что-то придумать».

— Ладно.

Она наклонилась над чашкой и шумно отхлебнула горячий чай.

Глеб прижался к спинке кровати и, часто моргая от стекающего в глаза пота, смотрел на незнакомца. Это был человек. Никаких сомнений. Непонятно, как он проник в запертый дом и с какими намерениями, но он угомонил тварь, а это уже было хорошо. Его скрывала густая тень, и Глеб не мог как следует рассмотреть своего гостя. Словно почувствовав это, пришелец выступил вперед и оказался в конусе рассеянного лунного света. Это был мужчина, невысокого роста, коренастый с широким, морщинистым, бородатым лицом. Темные глаза казались двумя дырами на бледной коже. Он сел на стул и уставился на Глеба.

— Ну что, парень, плохо тебе?

Повисла тишина, сквозь которую стало слышно поскрипывание досок: мужик постоянно переставлял ноги и похлопывал себя по коленям.

— Вы кто?

— Степан.

— Вы взломщик?

Незнакомец хохотнул, дернув бородой. В этот момент снизу раздался сдавленный крик, Глеб вздрогнул. Очень болели ноги, он почувствовал, что вот-вот потеряет сознание.

— Твоя сестра, — сказал Степан. — Безвинное дитя. Я хочу тебе кое-что рассказать, парень. Я хочу помочь тебе.

Аленка металась в кровати; слезы текли из закрытых глаз, влажными дорожками сверкая на чумазых щеках. Ее волосы взметнулись вверх и стали дыбом, образовав подобие черного нимба вокруг головы. Одновременно с этим ее тело выгнулось, одеяло скользнуло вниз, и она заскулила, словно маленькая собачонка, плотно сжимая зубы.

Но не проснулась.

Никто не проснулся.

Мышцы на руках и ногах девочки быстро вибрировали, напрягаясь и расслабляясь вновь. Из носа потекла тоненькая струйка крови. Аленка снова заскулила, потом взвизгнула и затихла. Волосы снова упали на подушку.

Ее отец громко всхрапнул, и снова стало тихо.

Степан облокотился на спинку стула.

— Подменыши, — сказал он. — Знаешь, что это такое?

Глеб кивнул.

— Она не сестра тебе.

— Аленка?

— Да. Она — враг. Враг рода человеческого.

Мужик поскреб бороду и, не дождавшись ответа, продолжил.

— Дьявол живет в этом лесу. Вот так парень. Эти деревья крученые — дорожка, по которой он ходит. Я точно знаю. Да! И открываются они легко — слишком легко… Я вот тоже терзался, не изувер же. Веру потерял, а ему того только и надо. Жаль было до слез. Безвинное дите. Родное. Понимаешь?

Он посмотрел на Глеба, а потом отвернулся.

— Да куда тебе понять-то? Малый еще. Но ты запомни, что я тебе скажу! На всю жизнь, сколько бы не осталось — запомни! Зло носит личину невинности. Не придет черт с рогами и копытами — нет. Он придет малым ребенком и будет смотреть на тебя доверчивыми, детскими глазами!

Степан всхлипнул, неожиданно громко и несколько минут молчал. Внезапно Глеб почувствовал, что боль прошла — ног он больше не ощущал. Ему вдруг стало тепло и хорошо. Уютно.

— Искушение. Да. Кто же дитя обидит? А пока мы на жопе сидим, жалеем, делаются позорные дела, такие, что и подумать противно. Ты верь мне, парень — я знаю! Думаешь там лес за окном? Нет. Не лес. Там змеиное гнездо. Топь! И пока живо наше дитя, враг становится сильнее. Очень скоро станет поздно, помяни мое слово! Я сына ради этого положил! Понимаешь ты? Сына родного! Проклятье принял. И живу теперь с этим чудищем бок о бок. А для чего? Чтобы не повторилось больше! Я не успел — другие успеют.

Степан ткнул пальцем в направлении Глеба.

— Ты успеешь!

Я бы и сам все свершил, да не могу. Я с этим проклятым повязан. Пока он спит, и у меня сил немного. Есть одна минутка — короткий миг, когда враг просыпается. Вот тогда надо бить! В самый источник его ударить, и не бояться крови. Даром что ребенок — нельзя на это глядеть, нельзя! Я ведь в тот момент, на поляне, мог бы… Ты был в моей власти, и руку уже занес… Да пожалел я. Опять пожалел. А потом туманом он меня своим дьявольским обложил, да так что и не прорваться было. Видно, в этом мое проклятие. Скольких уже я на свою совесть взял, скольких возьму. Тяжело это, парень. Но вот заново кошмар этот не допущу. И ты, — он снова вытянул палец, — рукой будешь карающей!

Наступила тишина. Слышно было только шумное дыхание Глеба.

— Почто молчишь? Или язык проглотил?

— Я… не понимаю ничего.

— Тогда я проще скажу. Девочка ваша — порченая. Пропала она, и ее уже не воротить. Если оставить ей жизнь — ад поднимется из-под земли! Враг сосет ее, набирается сил. Но еще есть время его остановить. А потом поздно будет. Душа ребенка истощена, скоро он высосет ее, и тогда конец. Ребенка убить надо! Это богоугодное дело!

— Убить?

Глеб говорил шепотом. Ему начало казаться, что все это — твари в темноте, этот мужик — все — просто галлюцинация. Что он болен. Очень серьезно болен.

— Это бред.

— Не веришь мне?

— Я ничему не верю.

— Ты кресты нашел. Хочешь знать, зачем они?