Антитело

День пятнадцатый

Федор разлепил глаза и увидел над собой потолок, обитый вагонкой. Он несколько минут пролежал неподвижно, пытаясь понять, где находится. Память возвращалась медленно, словно нехотя, понемногу — картинка за картинкой, наполняя голову образами: они с Анной садятся в машину, со всех сторон лес, слабый ветер пробегает волнами по траве. Федор так сильно дрожал тогда, что мотор завывал, и машина дергалась, когда он резко отпускал педаль сцепления. Память не удержала дорогу. Последним воспоминанием был сад Анны — темный, густой и страшный.

Потом они устроились возле телевизора, и Федор дрожащими пальцами нажимал на кнопки перемотки камеры. Они отсмотрели все, что он снял в лесу, сами точно не зная, что хотят увидеть. И ничего не увидели. Точнее не увидели ничего необычного, сверхъестественного: никакой подземной реки, дерево с глубокой язвой на стволе оставалось обычным деревом — никакой текущей наверх смолы — ничего. Только в самом конце на пару секунд в поле зрения камеры попал большой темный рой, а потом она упала на землю, и в кадре остались лишь смазанные размытые пятна и их собственные крики. Анна выключила телевизор.

Следующее воспоминание относилось к вечеру того же дня: они сидели на кухне, на продавленном диване и молчали. Звонил телефон, но никто не поднял трубку. В доме было жарко. Затем, снова, провал.

Федор вытащил руку из-под одеяла и вытер пот с лица. Сама рука тоже оказалась влажной, как и все тело. Было жарко и очень хотелось пить. Он задрожал, зубы клацнули, и пришлось сжать челюсти. Скулы мелко завибрировали. Федор вздохнул и закашлялся.

«Блин. Хуже, чем с похмелья. Чувствую себя рассохшимся Буратино»

Вопреки обыкновению, шутка не сработала.

Вчера случилось что-то очень плохое. И дело даже не в огромном рое мух, который смутно маячил в памяти, как черное, душное и жужжащее облако — это было лишь следствие. Причина же казалась куда более страшной: живой лес. Никаких сомнений в этом у Федора не было. Он — этот монстр — что-то сделал с ним. И с Анной.

«Анна… Что с ней?»

Федор откинул одеяло и встал. Прохладный воздух комнаты моментально окутал его невыносимой стужей, такой концентрированной, что, казалось, она проникала внутрь тела. Его затрясло, словно припадочного и пришлось схватиться за спинку кровати, чтобы не упасть. Он стоял, слабый и раздавленный, с небольшим животом над спортивными трусами, и дрожал, глядя прямо перед собой остановившимся взглядом. Он словно выключился, остановился.

Он все еще боролся с дурнотой и слабостью, когда дверь скрипнула и в комнату вошла Анна. Она остановилась на пороге, глядя на Федора большими испуганными глазами. Хватило одного взгляда, чтобы понять — ему стало хуже. Гораздо хуже, чем было вчера. Лекарства не помогли. Загадочная болезнь, пришедшая в виде роя мух, быстро прогрессировала.

«Господи, спаси!»

Она прикрыла за собой дверь.

— Тебе нужно лечь.

Федор обернулся на голос, скользнув по ней пустыми глазами и медленно сел. Прижал ладони к лицу.

— Что со мной?

— Я не знаю. Ложись.

Журналист послушно улегся в постель. Анна укрыла его одеялом.

— На вот.

Она протянула ему градусник. Федор сунул его под мышку и закрыл глаза.

— Очень плохо?

— Бывало и хуже… Но редко.

Он разлепил веки и посмотрел на Анну.

— Ты как?

— Не очень. Мы что-то подхватили в лесу.

— Этого еще не хватало.

В наступившей тишине стало слышно, как тикают часы — неожиданно громко, и звук этот неприятно стучал по ушам, отдаваясь в груди и глазах.

— Мне нужно в Москву, — прошептал вдруг Федор.

— Ты не доберешься…

— Вот черт…

Он судорожно вздохнул, словно всхлипнул и пару минут лежал молча, пытаясь взять себя в руки.

— Надо рассказать обо всем, что мы увидели.

— Федор, нам нечего рассказывать.

— Как это нечего? А вся тамошняя чертовщина? А мухи? Это они меня заразили, сволочи. В СЭС нужно звонить.

— Я позвоню, конечно, но ничего не выйдет. У нас ничего нет. На камере ничего нет. А насчет мух — они обычно требуют поймать несколько штук для анализа.

Анна подернула плечами.

— Но я туда больше не пойду!

Федор хохотнул. Зло и тоскливо. Лежа в кровати и чувствуя, как жар вгрызается в тело, он раскаялся, что вообще сюда приехал. Там на ферме обосновалось нечто такое, о чем он боялся даже подумать. Одно дело стряпать статейки для газет из разряда «Биологические аномалии», сидя у себя в кресле и предвкушая маленькие вечерние радости, и совсем другое — окунуться в это по-настоящему. В этом не было ничего интересного и ничего приятного, только паника и обмоченные штаны и желание поскорее забыть, и подальше убраться, и всю жизнь уговаривать себя, что ничего не было и это только сон. Но это не сон. И Федор осознал, что попался. В самый центр, в самый эпицентр — и уже ничего не изменить, не повернуть назад. Не забыть.

«Господи, как я хочу жить!»

Глеб не надеялся, что сможет заснуть. Так и вышло. От усталости и высокой температуры мысли путались, не позволяя ни на чем сосредоточиться. Утром он полчаса рылся в аптечке, но так и не нашел то, что искал. Да и сам толком не знал, что ему нужно. Заметив краем глаза дядю, вышедшего в гостиную, он быстро убрал ее на место, словно копание в лекарствах было чем-то непристойным.

В течение дня стало хуже: Глеб призраком бродил по второму этажу, так толком и не поел. Вместо этого он пил как лошадь и обмотал горло шерстяным шарфом.

Когда на поле опустились сумерки, Глеб сел на кровати и стал ждать.

Они появились около часа ночи. Их было двое — невообразимые темные твари, похожие на змей или китайских драконов. Они возникли около противоположной стены и, сверкая глазами, быстро заскользили по полу по направлению к кровати. Все произошло почти мгновенно. Глеб не успел даже вскрикнуть, как они оказались прямо перед ним и, словно по команде, впились в его босые ступни. Он закричал. Вопль родился внутри грудной клетки, вырос, словно мыльный пузырь, но так и не вырвался наружу. Глеб орал, но голоса своего не слышал. Страшная боль в том месте, куда вцепились твари, заставила его позабыть обо всем — о болезни, Аленке, о жуткой братской могиле — он задергал ногами, пытаясь стряхнуть с себя чудовищ. Голова Глеба задралась, и он увидел, как на потолке, почти в центре его, появилось и стало быстро расти темное пятно. Оно издавало громкое свистящее шипение.

Появление нового монстра спугнуло первых двух. Едва заслышав угрожающий звук, они отпустили Глеба и так же быстро и тихо, как появились, исчезли.

Между тем, пятно на потолке прекратило расширяться и стало вспучиваться, наливаясь большим блестящим, похожим на нефтяную пленку, пузырем. С его глянцевой поверхности вниз вывалилось множество длинных тонких отростков, как у исполинской медузы. Они стали извиваться, вытягиваясь к Глебу. Одно из них коснулось голой кожи ноги и обожгло ее, словно раскаленное железо. Он отдернул ногу и снова закричал, но опять не услышал своего голоса. И тут же новая темная нить хлестнула его по лицу. В голове возникла картинка: лес, бесконечный огромный лес, покуда хватает глаз, а потом лица — человеческие лица, их были сотни, тысячи. Они сменялись с тошнотворной скоростью — молодые, старые, женские, мужские. Кожа на голове онемела, сделалась холодной и мертвой, как пластик. Глеб почувствовал, что теряет сознание. Он схватил одеяло и натянул на себя, словно щит. В ту же секунду в него что-то стукнулось, но толстая ткань защитила.

Глеб заплакал. Ему очень не хотелось умирать. Ужасно, просто немыслимо сильно ему хотелось жить, несмотря ни на что. Пусть даже весь мир вокруг превращается в ад, но ему не хотелось умирать.

Очередное щупальце обвилось вокруг одеяла и рывком сдернуло его на пол. Глеб увидел, как существо на потолке, все еще шипя, как рассерженная кошка, раскачивается из стороны в сторону и одновременно подается вниз, вытягиваясь, словно капля. Отростки сделались толще и длиннее. Они качнулись назад, набирая скорость. Глеб зажмурился.