Страница 8 из 18
— Отчего же нет?.. — удивляется Середа, а глаза бегают. — Марью нашла, отыскала, совет вам с Лютичем, да любовь, как говорится… Вот, теперь вторую царевну надобно искать!
— И знаешь, где? — заинтересовался я.
— Знала бы — не сказала! — взъерепенилась внезапно ведьма. — Спасение царевны такому ду… Извини, хозяйка, не дело мне ругаться. Только б все равно не сказала!
Ну, змея!
— Стало быть, тоже к Кощею собираешься? — спрашивает Марьюшка, видя, что я сейчас этой Бабе-Яге несостоявшейся такого могу наговорить!
— Да, — кивнула ведьма. — Ну, я уже пойду…
Встала скорехонько, поклон отвесила — и шасть к двери.
— Сиди уж… Середа, — а в дверях Лют! — Кощей сказал, в дом гости пожаловать должны, я и вернулся поскорей.
— Век здравствовать тебе и дому твоему, — отвечает Середа, а у самой лицо — только помирать. В муках. Страшных.
— Здравствуй, Середа Ягишна! — улыбается Лют. — Здравствуй, Марья, душа моя… Здр… Яр, ты чего мокрый?
Середа посмотрела эдак насмешливо, усмехнулась. Отвечаю я мрачно, на ведьму глядючи:
— Гостью встречал, в лужу наступил.
— Видал я эту лужу, — чешет затылок Лют, — колодец второй прям у порога… Ну, стало быть, познакомиться поближе успели! Ну и молодцы!
— И от кого же это Лют ехидства такого поднабрался? — шепчу я Марье, а та только улыбается, зубы кажет — сказать, мол, или так догадаешься?
— Что ж, дождался, Светояр! — продолжает тем временем Лют. — Ждет Кощей нынче к себе в терем! Только вот гостью нашу прихвати уж с собой…
— Что?! — заикаться у меня уже в привычку вошло, наверное, а у ведьмы голос разом охрип, но со мной в этом изумлении согласна полностью.
— Да! — кивает Лют. — Яблочко по тарелочке катала, Середа?
— Нет, — честно отвечает ведьма. — Репку…
С минуту молчали.
— Ну и вот, — опомнился Лют. — Кощей и заметил, что на его земли глаза чужие с помощью колдовства смотрят. А насчет репки… с Кощеем поговори, он обрадуется, если замену какую этим яблокам найдет…
— А про Ясногорку ничего не известно? — влез я.
— Об этом тоже — с Кощеем… — невнятно буркнул Лют и рукой махнул — хватит, мол, разговаривать. — Завтра поутру выезжаете.
Эх, ну что тут делать?
День коряво пошел, как Середу «встретил», так хоть ночь удалась.
Замечал я за собой давно такую особенность — обычно сплю, как убитый, ну хоть ты из пушки над ухом стреляй, а бывает ночка — загляденье.
И луна в небе светит, и звезды все-все видны — хоть ты их горстями собирай да в карманы складывай, и воздух свеж, пьянит, голову туманит. А только самый сладкий такой хмель — то свобода ветерком по травам бежит, листву чуть колышет.
Есть и другая свобода — та больше по мне. Это уже не ветерок, это вихрь буйный, травы по земле стелет, листья с собой мчит, свистит в высях, бушует…
Да только и вихри где-то отдыхать должны, сил набираться, мощь в крыльях копить…
А такая вот свобода — тихая да мирная, — она дороже потому, что душа в ней успокаивается. Потому всегда меня тянет уйти подальше ото всего в такое время.
До утра не увидят.
Вышел во двор, а там за ворота — в лес. Неподалеку озерцо — сказывают, что ночью прилетают на такие озера девицы-голубки, ведьмы полуночные… Много чего люди бают — и про навей, и про русалок, и про упырей — чтоб от ночи отвадить. Верно, конечно, ночь безопасной не бывает… Но ведь… По лесу пройти, с деревьями здороваясь, вперед глядя, в никуда, в ночь эту удивительную… Волю ощутить, сердце успокоить — ведь это того стоит?..
Не знаю как, не помню просто — а дошел я до того озерца.
Не мне одному, видать, в тереме сегодня не спится! Гляжу — ведьма у воды стоит. Хотел я подойти, слово какое веселое сказать, а понял вдруг — не стоит. Потому как если я себя в такие ночи забываю, то каково ей — той, которая с самой природой сливается? Покой нарушу — врагом заклятым буду, а отношения у нас и так не заладились. Стыдно стало — будто в сон чужой, заветный, смотрю. Хотел уйти — а не смог. Ровно ноги к земле приросли.
Стоит ведьма — глаз не отвести. Свет лунный волосы одел. Край рубашки длинной, узорами расшитой, в воде намок. Ноги босые бесшумно по песку переступают. А лицо-то, лицо! Совсем не та девчонка, которая недавно все меня ударить норовила — спокоен лик, улыбка на нем светлая, глаза полузакрытые смотрят ласково. Что они там видят — мне неведомо… а только дай-то боги, чтоб хоть однажды эти глаза так на человека посмотрели — век будет тот счастлив…
А вдруг, вдруг улетит сейчас кудесница, птицей обернувшись — туда, где ни солнце, ни месяц, ни даже ветры могучие ее не найдут?..
И близко Середа, а ни она меня не замечает, ни я к ней шагнуть не могу — точно стеной мир ведовской отгорожен.
И что остается? Смотреть только, понимать, что и вода, и ветер, и песок, и вся ночь эта звездная, и каждое дерево — все с ведьмой говорят… Смотреть только, любоваться, тихо-тихо дышать — чтоб даже дыханье твое не могло нарушить этого единения.
Видел я раньше чародеев, видел! Но они все слова непонятные говорили, руками что-то выплетали, лицом бледнели, когда волшебствовали, а вот как они силу берут — не ведал… И вся-то ведьма в этой ночи исчезла — частью ее стала, неотделимой, бесценной… Даже досадно стало — понимание пришло, что меня ночь к себе просто допускает, позволяет окунуться в такое диво, а ведьму — как родную дочь принимает, укрывает, лелеет…
Стала Середа петь что-то, тихо так, спокойно — а только ветер сильнее стал, шепот по лесу прошел. Как опомнился я — ночь сказала, чтоб уходил — хватит, мол, насмотрелся, твое-то дело другое совсем, так иди уже… а сейчас ведьмино время, оставь ее.
Подчинился я той ночи. Лучше понимать стал и ее, и тех, кто в нее добровольно уходят — подобно ведьмам-полуночницам… Подчинился — верность свою ей оставил и души кусочек.
Ушел встречать солнце красное. В дорогу готовиться. Мое дело — и впрямь другое, вот оно — меч, да конь, да совесть, да песня добрая. А только эту ночь — через все пронесу, и в памяти своей навсегда оставлю.
Честно говоря, ожидал я, что ведьма еще упрямиться будет, прежде чем ехать. Однако нет, утром хозяев поблагодарила за приют, попрощалась мило. Попрощался и я с другом да с царевной, стою, Храпа по гриве глажу, Середу жду. Мне-то, конечно, милости от нее не увидеть, так хоть бы без ругани обошлось.
— На коня этого — не сяду.
Смотрим мы с Храпом на Середу. С одинаковым выражением на лицах-мордах, думается. Я себя спрашиваю — куда пропало видение ночное, нежное? Ведьма стоит упрямая да вздорная. Храп попросту ругается мысленно, должно быть.
За ступой пошла. Я плечами пожал — коли дорогу знает, то пусть себе летит — я тропу-то уже у Люта спросил.
Едва-едва только от дома Лютича отъехал, ветер сзади налетел, деревья качнул — взвилась в своей ступе Ба… Середа, внучка Яги, все привыкнуть не могу. Взвилась, мимо, аршинов на пять выше пролетела.
Храп морду вверх задрал — смотрит.
— А что, — говорю я, — покажем мы этой ведьме лесной, как русский богатырь да на коне своем верном вровень с ветром мчится?!
— Это когда мы из деревеньки той, после окна-то выломанного, убегали? — спрашивает конь вяло.
— У-у, коняга вредная! А ну, вперед, к терему Кощееву, за ступой — марш!!!
И как сорвется конь богатырский в галоп — копытом по земле словно молотом ударяет, в глазах седока все деревья стеной единой зелено-коричневой стоят! Руки раскинуть — чем тебе не полет соколиный?! Знай только от веток глаза прячь. В прошлый раз я, помнится, столько петель намотал по лесу-то этому, пока терем разыскал, а тут Лют вроде полдня едет на волке, не больше.
Середа сверху нас заметила, как догонять начали, а тут еще Храп как взовьется соколом над деревьями в прыжке великом — так и стоит в глазах лицо ведьмы удивленное. Опомнилась Середа, хохотом громким зашлась, меня аж дрожь пробрала — такой смех ночью-то темной услышать, в лесу глухом… ясно, отчего в деревнях, близ которых ведьмы такие вот живут-поживают всегда народ какой-то шуганый малость.