Страница 12 из 16
Генри. Не увлекайся этим.
Дебби. Чем?
Генри. Складным, убедительным бредом. Софистикой! Фраза выходит ловкая, круглая, точно клубок, но концов не найти, смысла не добиться. Красиво, но сплошная ложь, липа. Со словами, храни их Бог, нужно быть осторожным. Берем, например, утверждение: «Любовь – это игра страстей». Пожонглируй словами – получишь еще десяток таких перлов. Они же множатся простым делением, текст выстраивается из минимума повторяющихся единиц – авторы шлягеров мрут от зависти. Любовь – это игра страстей, страсть – это любовная игра, игра – это любовная страсть, любовь – игрушка, игра – страстишка, не играй в любовь, страсть люблю поиграть…
Дебби. Папа, остановись…
Генри. Да. Знаешь, когда я впервые с особой остротой ощутил, что весь мир – пустяк по сравнению с некой дамой?…
Дебби. Папа, ты не за пишущей машинкой. Попроще давай. Итак, когда ты впервые влюбился…
Генри…тогда я понял библейское слово «познание» в применении к плотской любви. «Они познали друг друга». Не плоть познали, а – через плоть – открылись друг другу до самого дна. Души свои доверили. А все прочее – это уже наши обличья, маски, их видит всякий: мы изливаем свою радость, печаль, гнев, раздражение, счастье на всех подряд. На друзей и родственников – с мимолетным уколом совести, на чужих вообще ничтоже сумняшеся. Любовники и любовницы тоже являют нам лишь один из многих своих ликов. Только в супружестве люди открыты друг другу до дна. Что же на дне? Что осталось в тебе, когда раздал себя, точно колоду, – до последней карты? Осталось то самое знание, глубокое, полное, истинное, знание духа через плоть. Ты познаешь любимую, любимая познает тебя. И выше, святее этого нет ничего на свете. Если ты так знаешь человека, ты – неслыханный богач, сыпешь мелочь пригоршнями: пусть твоя любимая болтает, смеется, с кем вздумается, подставляет ушко под шепоток, пляшет босиком на чьих-то столах, пусть как будто открыта всем – глупцы, это ничего не значит: ведь у тебя есть главная карта, и, пока она на руках, ты спокоен, ровен, весел, но ушла карта – и жизнь обращается в муку. На все смотришь с ненавистью, все причиняет невыносимую боль – карандаш, мандарин, рекламка… Любой предмет будто соединен проводом с мозгом, и воображение вспыхивает мгновенно, как нить накаливания в лампе. Больно…
Пауза.
Дебби. Значит, у Анни кто-то есть?
Генри. Насколько мне известно, нет, но за заботу – спасибо.
Дебби. Извини…
Генри. Да не волнуйся, пустяки.
Дебби. Это ты не волнуйся. Монополия хороша в колониальной политике, а не в любви.
Генри. О Господи! Снова эрзац-философия. Как если бы Микеланджело лепил из полистирола…
Дебби. Знаешь, Генри, в чем твоя беда?
Генри. В чем?
Дебби. Учительница латыни не водила тебя в котельную.
Генри. Зато я экзамен сдал.
Дебби. Только по латыни.
Звонок в дверь.
Я тебя хочу попросить…
Генри. О чем?
Дебби. Не выходи туда, ладно?
Генри. Его что, позвать стыдно?
Дебби. Да нет, просто он тебя боится.
Генри. Боже!
Входит Шарлотта в купальном халате; голова, возможно, повязана полотенцем. В руках – пачка открыток.
Шарлотта. Десять открыток, с марками и адресом. Ты мне раз в неделю – открытку, я тебе – десять долларов. Не отправишь открытку – не получишь денег. (Протягивает Дебби открытки.)
Дебби. Шарлот, спасибо… (Целует ее.)
Пока, Генри.
Генри. О, дочь моя! Прими благословенье и несколько последних наставлений…
Дебби. Все, папа, некогда. До свидания. (Целует его.)
Дебби берет рюкзак и выходит, Шарлотта за ней. Генри ждет возвращения Шарлотты.
Шарлотта. Ну, вот и сбыли кобылку с рук…
Генри. Музыкант… Ей еще и семнадцати нет.
Шарлотта. Тогда в Загребе мне тоже было семнадцать.
Пауза.
Как Анни поживает? Ты едешь в Глазго на премьеру?
Генри. Им еще полмесяца репетировать.
Шарлотта. А кто играет Джиованни?
Генри. Понятия не имею.
Шарлотта. Тебя это не интересует?
Генри. А почему это должно меня интересовать?
Шарлотта. Нет, Генри, ты просто прелесть. Вот если б все так рассуждали: «А почему это должно меня интересовать?» Меня всегда возмущала эта твоя невозмутимость. Даже когда я согласилась сниматься в той итальянской порнушке, ты и бровью не повел – как же, итальянское кино считалось высоким искусством… Вот и видно, какая я уже старуха. Для Дебби лучшие фильмы – австралийские. Представляешь? Они научились настоящие фильмы снимать, не только кенгуру.
Генри. Ты, как всегда, отклонилась от темы.
Шарлотта. Да? Так вот… Я тогда решила: раз моя неверность тебя не волнует, значит, ты сам изменяешь мне направо и налево. А когда я поняла, что ты – последний романтик в этом мире, было уже поздно. Мое поведение уже действительно не имело никакого значения. И не имеет.
Генри. Ну, раз не имеет… Скажи, сколько э-э… Примерно, сколько…
Шарлотта. Девять.
Пауза.
Генри. Ничего себе.
Шарлотта. У тебя была одна, но разве можно сравнить последствия…
Генри. Неужели девять?
Шарлотта. Уязвлен?
Генри. Удивлен. Я думал, в браке есть некий уговор, идея верности.
Шарлотта. Никакой идеи нет, есть сделка. И заключать ее надо каждый раз заново. Ты думаешь, один раз приняли взаимные обязательства – и точка? Под ногой – бетонная плита, «которая все выдержит, любую тяжесть? Обязана выдержать. И ты никому ничего больше не доказываешь, не завоевываешь вновь и вновь. Можно ею пренебречь и высмеять, а когда и вовсе уйти в себя. Под ногой навеки несокрушимый бетон… Я, конечно, тоже не кладезь мудрости, но уж ты – полный идиот.
Генри. Значит, найдешь кого-нибудь поумнее. Желаю удачи.
Шарлотта. И тебе того же… Выпить хочешь?
Генри. Нет, спасибо. А как твой приятель поживает – архитектор, кажется?
Шарлотта. Получил от ворот поворот. Расстались, в общем… Я его обозвала архитектором моего несчастья.
Генри. Чем же он был плох?
Шарлотта. Жуткий собственник. Возвращаюсь домой с гастролей, всего-то пару дней меня не было, а он говорит: «Зачем колпачок брала?» Представляешь, в ванной, в шкафчике моем рылся. Там не нашел – перерыл всю квартиру, все мои вещи. Я и не стерпела.
Генри. Что ж ты сказала?
Шарлотта. Что колпачка я не брала. Как был во мне, так со мной и уехал. А он говорит: «И паста твоя, противозалетная, – тоже?» Тут, честно сказать, мне крыть было нечем.
Генри. Надо было хлопнуть себя по лбу: «Паста! А я-то удивляюсь, почему из зубной щетки волос лезет!»
Шарлотта (смеется). Гениально! За это надо выпить.
Генри (изображая, что держит бокал, поднимает руку). Ваше здоровье! (Встает.)
Шарлотта. Тебе надо идти?
Генри. Да, пора.
Шарлотта (кивает на спальню). Может, зайдем на дорожку?
Генри. Знаешь – нет.
Шарлотта. Ну хоть выпьем?
Генри (улыбается). Нет. Не обижайся.
Шарлотта. Вспомни, что я говорила.
Генри. Насчет чего?
Пауза.
А-а… Идеи верности нет – только сделка… Фокус в том, что я с этим не согласен. Предпочитаю быть идиотом. Мне нравится, например, такой уговор: ты меня любишь – и я тобой пользуюсь. Пользуйся и ты мной, – потому что я тебя люблю. Чтоб ты ни сделала – перепей, переспи, уйди в себя, выйди из себя – все прощено заранее, я – весь твой, я навеки верен… Любить человека – значит любить его и в худшие минуты. Если это романтика, то пусть все будет романтично: любовь, работа, музыка, литература, девственность и ее потеря…
Шарлотта. Ты, Генри, сам еще девственник.
Звучит тихая музыка, не умолкающая до конца сцены восьмой.
8
Чтобы выиграть время для перемены декораций, сцена восьмая должна быть повторена дважды, как застольная репетиция, а потом – на сцене (примечание автора).