Страница 91 из 97
Внутри собора она рассказывала о разных техниках написания фресок, о закреплении красок на штукатурке и о придании им особого «безмолвного звука», посмотрите сюда: как будто накатывается торжественная симфония, далее изложила отличия «чистой фрески» от фрески в стиле «модерн», что, например, довольно удачно делал Ходлер в Швейцарии, а затем, перейдя на шепот, который в пределах собора был все равно слышен отчетливо, заговорила о поразительной общности христианства и манихейства: «освобождение света», в чем Мани прозревал единственный духовный смысл, в сущности, представляет собой «спасение», к которому стремится ортодоксальное христианство. Не случайно, что манихейство породило павликиан, катаров и некоторые другие ереси.
При этом она не забывала креститься перед каждой иконой и горбатыми пальцами впихивать под платок темные локоны.
Не умолкала она ни на секунду. То ли от смущения, попав в компанию незнакомых людей, то ли пыталась таким образом произвести впечатление на Земекиса. У Ларисы уже минут через двадцать начал тупо, как при высокой температуре, ломить затылок. Это было не просто ужасно, этому не видно было конца. Георг слушал, взирая по сторонам с обманчивым равнодушием, Мурзик с Земекисом многозначительно переглядывались у неё за спиной, а Марьяна на середине пространного экскурса о разнице между «земляными пигментами» и красками «медного происхождения» незаметно отступила под своды того, что Валечка называла «нефом», сделала назад один шаг, другой, исчезла за колонной и больше не появлялась. Ларисе страстно хотелось поступить точно так же. Несколько раз она, упираясь взглядом в темные Валечкины зрачки, пыталась дать ей понять, что лекции и длинные монологи здесь неуместны, и, что самое интересное, Валечка отвечала ей таким же понимающим и вполне осмысленным взглядом — что-то жалкое, извиняющееся мелькало в её глазах, но, по-видимому, сила смущения или привычки оказывалась могущественнее: понимание в глазах пропадало, осмысленность вытеснялась профессиональным упорством, и запнувшаяся на мгновение Валечка продолжала читать одну лекцию за другой — с той же сладкой улыбкой экскурсовода, стремящегося понравиться аудитории.
Все-таки она была безнадежна.
И тут Лариса вновь поразилась искусству, с которым был найден выход из этой тягостной ситуации. Никто не сделал Валечке ни одного замечания, никто не стал кашлять или сбивать её недовольными возгласами. Лекция в соборе была выслушана с благодарностью. Георг беззвучно поаплодировал, Земекис поцеловал Валечке кончики пальцев. Однако, когда уже после церкви они зашли в местный ресторанчик позавтракать, тот же Георг затем, вероятно, чтобы дать хоть немного передохнуть остальным, превратился минут на пятнадцать в почтительного и чуткого собеседника. Он даже задавал Валечке какие-то дополнительные вопросы. Слушал, восхищенно кивал, вставлял вполне уместные замечания. А когда решил, что уже достаточно сделал для общества, незаметным движением глаз сбросил её на Мурзика. А когда выдохся Мурзик, пожертвовав ради этого превосходным пломбиром, эстафету служения перехватил отдохнувший Земекис.
Вероятно, к тому моменту судьба Валечки была уже окончательно определена, потому что Земекис на выходе из ресторанчика высказался в том смысле, что компания, разумеется, вещь хорошая, но бывают периоды, когда хочется побыть и наедине, правда, Валечка, нам ведь надо поговорить друг с другом? — и подхватив её под руку, увлек куда-то в сторону универмага. А когда часа через три, осмотрев все, что требовалось, они снова, как было условлено, встретились на главной площади городка, Земекис появился уже один и вид у него был чуть вызывающий и вместе с тем чуть смущенный.
— Слил, — ответил он на безмолвный вопрос Ларисы. — Дал ей денег, пусть возвращается электричкой. Или вот — автобус здесь междугородный ходит — прямо до центра…
— Тогда поехали, — сказала внезапно материализовавшаяся Марьяна. — Поехали-поехали, не тяните. Не дай бог, она сейчас прибежит.
Ларисе стало не по себе.
— Что же, мы её бросим?
— Конечно, — с непонятной, какой-то отстраняющей интонацией ответил Георг. — Или ты хочешь слушать её всю дорогу обратно? Хочешь? Не хочешь?… — Впервые со времени их знакомства он глянул на нее, будто издалека. Открыл дверцу машины и скучновато спросил: — Ну что, ты садишься?
Лариса мгновенно очутилась на своем месте. И все же проглоченные возражения першили у неё в горле. Неловкость, будто чужое платье, сковывала движения. Укладывалась под колеса тянущаяся до неба лента шоссе. Вырастали, точно из-под земли, и тут же проваливались назад дорожные указатели. Встречные машины обдавали их взрывами горячего воздуха. И она представляла себе, как темноволосая элегантная Валечка, в брючном своем костюмчике, в сиреневой блузке, надетой, наверное, специально для этого путешествия, растерянно стоит у собора, сжимая пальчиками всунутые Земекисом деньги, как она непрерывно моргает, постепенно догадываясь, что к чему, как она внешне спокойно идет к вокзалу и дожидается электрички, как усаживается у окна и сразу же отворачивается от соседей, и как все то время, пока колеса выстукивают по рельсам, она беззвучно, в уме, читает сама себе длинную, не очень интересную лекцию, шевелит губами, помаргивает, щелкает запором на сумочке и не может остановиться, потому что тогда она просто заплачет.
Вот так же когда-нибудь они «сольют» и меня.
Она искоса, но внимательно поглядывала на Георга. Тот подруливал выверенными редкими движениями ладоней. Вдруг — вскинул лицо и одарил улыбкой солнечную пустоту впереди.
— Раз, и готово, — весело сказал он.
— Ну да, выбросили человека, как тряпку…
Улыбка у Георга застыла. Он слегка прижал машину к обочине, пропуская прущий из-за поворота фургон. Просквозил через весь салон выхлоп отработанного горючего.
А затем Георг вновь вырулил на середину.
Скулы у него одеревенели.
— Главное — ничем себя не связывать, — сказал он.
Это прозвучало, как предупреждение. Георг словно давал ей понять, чтобы она не рассчитывала ни на какие серьезные и длительные отношения. Если только Лариса правильно истолковала суть сказанного. Она вовсе не была в этом уверена. Понять Георга, впрочем, как и остальных, довольно часто было непросто. Все держалось на полутонах, на намеках, на отсылках к событиям, о которых Лариса не имела ни малейшего представления. О действительном смысле отдельных реплик приходилось только догадываться: по интонации, например, по едва уловимой мимике, по взглядам, по сопроводительным жестам. А больше всего и всего надежнее — доверять первому впечатлению. Какое чувство возникло у неё в данный момент, так оно, скорее всего, и есть. И Земекис с Мурзиком, и Марьяна и даже Георг временами казались ей водомерками, скользящими по поверхности жизни. Водомерка бежит, и пленка воды у неё под ногами — как зеркало. Раз — и нет легкой стайки, которая только что танцевала перед глазами. Кстати, все водомерки — хищники, высасывающие хоботками соки из своих жертв… Бр-р-р… придумают тоже… — насекомых Лариса с детства не переносила, вместе с тем восхищаясь необыкновенным проворством, с которым они заполняют самые различные среды: землю, воду, воздух, бесплодные расщелины в скалах, выжженные пустыни, солончаки, болота, мангровые заросли, тесную и душную почву. Иногда ей было чуть-чуть жутковато среди миллионов этих странных существ. Иногда казалось — нелепым, причудами женского воображения. Но глаза у Георга, когда в них случайно падало солнце, начинали вдруг отливать стеклянной темнотой окуляров. Пробегали по дну их мелкие красноватые искорки; отражения не было, свет точно уходил куда-то в другую Вселенную. Впрочем, Лариса опять-таки ни в чем не была уверена. Тем более, что все остальное складывалось в высшей степени заманчиво и легко. Никогда ещё не было у неё такого лета, полного чудесных событий, такой быстрой свободы, такого — в плеске воды — бескрайнего солнечного пространства, когда в ту же минуту получаешь буквально все, чего хочешь, жизнь превращается в праздничный, сверкающий красками, великолепный аттракцион и любая проблема решается, будто по мановению волшебной палочки.