Детский мир (сборник)

Остатки он вылил на моток бельевой веревки, заботливо положенной Дуремаром, после чего один ее размахренный конец пропихнул под нижнюю часть шестеренок, которые поблескивали латунью, а другой, размотав сам моток, положил, словно дохлого червяка, на пороге и, убрав пустотелую флягу обратно в свой «дипломат», очень тщательно вытерев руки, достал из кармана спичечный коробок.

Наверное, надо было сказать что-нибудь подобающее. Чтонибудь возвышенное и красивое, что всегда говорят в таких случаях. Однако, ничего возвышенного ему в голову не приходило, и поэтому бодро произнеся: "Прощай, ящик Кукольника", что само по себе прозвучало также достаточно идиотски, он чиркнул спичкой и поднес ее к отяжелевшему мокрому веревочному концу.

Пламя вспыхнуло и, пробежав по шнуру, глухо хлопнуло где-то во внутренностях механизма.

Полетела горящая паутина, войлок пыли противненько затрещал — сворачиваясь от жара.

Марочник был разочарован.

Он почему-то думал, что все это будет выглядеть гораздо эффектнее. То есть, с грохотом и с проблесками колдовства. Но язычки равнодушного пламени трепетали без особого энтузиазма, и лишь дым понемногу густел, подтверждая, что пожар, тем не менее, разгорается.

— Вот так, — сказал он.

И немедленно заколотился молоточек будильника — точно свихнувшийся. А в стекле на полу побежали витиеватые трещины.

Сколы звонко отскакивали:

— Прощайте!.. Прощайте!..

— Все! — сказал Марочник.

Вместо радости в груди у него была странная пустота, и он нисколько не удивился, когда, с грохотом скатившись обратно по двум деревянным пролетам, на площадке, открывающейся в коридор, обнаружил распластанное бездыханное тело Оттона, у которого, вытекая из горла, блестела мазутная чернота, а позади этого тела — присевшие на задние лапы, плюшевые коричневые фигуры уродов, которые загораживали и коридор и выход на лестницу.

Морды у обоих были фиолетового оттенка, а изогнутые клыки обрамляли открытые пасти, в которых пульсировали языки.

И темнели две пары глаз — как плоские пуговицы.

Слышалось прерывистое дыхание.

— Привет, ребята, — весело сказал Марочник. — Я так понимаю, что вы меня не пропустите? Или все же пропустите, из-за чего нам, собственно, кувыркаться?…

Один из уродов сразу же предупреждающе зарычал, а второй, протянув как будто для обвинения лапу, граммофонным неестественным голосом проскрежетал:

— Человек!..

Прозвучало это действительно, как обвинение.

Винтики и пружинки посыпались из разомкнутых пальцев.

И сразу же ударило наверху мощным огненным взрывом. Вывалилась дверь на чердак, снесенная воздушной волной, и с гудением вырвалось на свободу громадное облако дыма.

Видимо, пожар разгорелся по-настоящему.

Марочник инстинктивно пригнулся.

И в этот момент уроды ринулись на него, и под медвежьей их тяжестью колени у него надломились…

Дальше все происходило чрезвычайно путано.

Время еще имело, наверное, другую скорость.

Сначала его долго били набежавшие через секунду гвардейцы: удары сыпались, казалось, со всех сторон, теплая соленая кровь стекала по подбородку, в голове, по которой лупили чугунными кулаками, вспыхивали расплывчатые огни, он довольно быстро упал и, сжимаясь в комок, закрывая лицо локтями, думал лишь об одном: чтобы быстрей потерять сознание, но сознание, как назло, его упорно не оставляло, не было глубокого душного мрака, куда бы он мог провалиться, не было спасительного забытья, снимающего потрясение, он, наверное, будто гусеница, ворочался на каменной грязной площадке, начиналась невыносимая боль в пояснице, и тяжелые утюги сапог входили ему под ребра, но беспамятства все-таки не было, а затем чей-то высокий командный голос распорядился: Хватит! Тащите его в каптерку!.. — подхватили подмышки, и, наверное, еще с полчаса он в наручниках, которые ему по дороге надели, привалившись к чему-то, сидел в довольно тесном казарменном помещении: входили и выходили какие-то люди, непрерывно дребезжал телефон, поставленный на столике у дежурного, а один из гвардейцев даже предложил ему сигарету, Марочник, однако, не мог удержать ее опухающими растрескавшимися губами, он думал: Я сделал это… Что бы про меня потом не сказали, но я сделал это… Я это сделал, и теперь уже никто ничего не изменит…

А затем его вывели в сияющее пространство двора, и какая-то внушительная фигура подошла к нему сквозь раступившуюся охрану, и голос Бармы, в котором звучали и ненависть и изумление, будто с другого конца земли произнес:

— Так это ты?..

— Я… — слабо ответил Марочник.

— Зачем ты это устроил?

— Не знаю…

Сил у него больше не было.

И тогда Барма, как лошадь, скучливо мотнул головой, а затем сделал такое движение, будто хотел оттолкнуть кого-то невидимого.

Резко обозначились жилы на вздувшемся горле.

— Ну и дурак!.. — хриплым голосом сказал он…

17. ФРАНЦ ДЕМЭЙ. ПРОЩАНИЕ

Кора была молодец. Пока я, как дурак, позорно хлопал ушами, пока я с натугой соображал, выдавливая из себя какието нечленораздельные звуки и пока я возился, пытаясь расстаться с облапившим меня мужиком по возможности мирно, она, в долю секунды поняв, что я, судя по всему, растерялся, без каких-либо особых предупреждений развернула этого мужика и, не говоря лишнего слова, врезала ему в под ложечку, а когда он, хрюкнув, согнулся, наконец-то выпустив меня из своих пьяных объятий, то она, опять же ни на мгновение не останавливаясь, в точном, коротком замахе стукнула его ребром ладони по шее, и мужик безвольно осел, хватая ртом воздух — закатил налитые кровью глаза и, как будто тряпичная кукла, повалился на мостовую.

Рожа у него посинела, а сквозь рыхлые губы вывалилась тряпочка языка.

Он, по-видимому, задыхался:

— Хык… хык…

Я был восхищен.

Потому что нанести такой удар очень непросто. Здесь необходимы — особая тренировка, постоянные упражнения и, главное, внутреннее специфическое чутье, без которого этот удар превращается лишь в очередную затрещину. Мне, во всяком случае, он никогда не давался. И я только мог подивиться той легкости, с которой Кора его освоила.

Впрочем, что там удар, я помнил, как она зарезала сарацина на острове: чикнула по горлу ножом, и — голова отвалилась. А вот до меня, наверное, только через минуту дошло, что случилось.

Вероятно, реакция у нее была просто врожденная.

Вот и в нынешнем ситуации она отреагировала — мгновенно.

Более того, она сразу же подхватила хрипящего мужика подмышки и, как будто готовилась к данному инциденту заранее, энергично, без разговоров, повлекла его ногами по тротуару.

— Оттащим в парадную!..

В результате, мне оставалось лишь подчиниться ее уверенному напору.

Что я и сделал.

Мужика мы положили под лестницей — там, где начинались ступеньки к системе канализации, он сипел, и лицо его было плохого синюшного цвета, ноги в стоптанных полуботинках, как у лягушки, подрагивали, но уже было видно, что — ничего, оклемается, я прикрыл за ним дверь с тусклой надписью "Водоизмерительные приборы" и, найдя среди кучи мусора подходящую проволоку, закрутил ею петли, чтобы нельзя было так уж просто выбраться изнутри.

Тут же мне в голову пришла одна странная мысль. И мысль эта была такая, что я чуть было не бросился опять откручивать проволоку.

— Мы же его не допросили!..

А поскольку Кора меня не понимала, то я довольно-таки бессвязно растолковал ей обыденными словами, что, конечно, появление пьяного мужика, который полез обниматься, может быть, и простая случайность, я этого не отрицаю, но, с другой стороны, эта непредвиденная случайность какая-то очень уж подозрительная: привязался он именно в тот момент, когда мы уже выходили к нужному месту, вел себя агрессивно, и кто ведает, чем бы это все обернулась, если бы Кора вовремя не отреагировала. Знаю я приемы Сэнсея, он способен еще и не на такие штуковины. Так что, надо бы, наверное, как следует поразмыслить.