Страница 1 из 120
Андрей Столяров
Детский мир
Детский мир
1
Сергей поставил кактус на полку и, отступив на шаг, полюбовался колючими пупырчатыми шарами, налезающими друг на друга.
Какой ты у меня красивый, подумал он. Крепенький такой, со свеженькими иголочками. Хорошо, что я не послушал «Садовода-юбителя» и не рассадил тебя в марте, как там советовали. Что бы сейчас из этого было? Ничего хорошего из этого не было бы. А так — вон какой симпатичный. Тесно тебе, конечно, мало земли. Ну так что ж, тесно? Зато и будешь высовываться из горшка, как задумано. Подкормил я тебя, свежего песочку добавил — расти, радуйся. Ты еще у меня зацветешь где-нибудь в сентябре. Вон, бутончики на двух макушках уже намечаются. Правда, цветешь ты не очень красиво, но я рядом для контраста поставлю бегонию. И тогда вы оба у меня заиграете. Чудненькая будет картинка. Элегантное и вместе с тем яркое цветовое решение.
Он представил себе, как осенью, когда бегония зацветет, будут багроветь над наростами кактуса крупные, мясистые, алые изнутри кувшинчики. Впечатляющая композиция. Надо будет добавить сюда еще что-нибудь стреловидное. Например, акорус какой-нибудь. Или нет: сансивьера молоденькая будет тут в самый раз. Значит, решено. На нижнюю полочку — сансивьеру. Надо только повернуть ее к свету щучьими ребрами.
Он набрал в ложечку немного спитой заварки и уже собирался подсыпать ее на узловатые, бледные, как турнепс, корни бегонии, но стеклянная дверь на веранду опасно задребезжала и из комнаты появилась Ветка, ощеренная, как зверек.
— Я так больше не могу, — сказала она. — Он мне хамит все время. Я к нему — вежливо пытаюсь, по-человечески, а в ответ одни: «чего?», Да «не буду». Тут у кого хочешь терпение лопнет…
— Ну что там опять? — мельком спросил Сергей.
Ветка немедленно вспыхнула.
— Тебя это, конечно, не беспокоит. Ты тут погружен в мировые проблемы. Надо ли подрезать пелею или не надо? А вот то, что ребенок растет дубиной — пусть жена занимается. Глухой какой-то. Надоели вы мне оба — бездельники!..
Пряди выбившихся волос прилипли у нее ко лбу, а дрожащие щеки приобрели синеватый оттенок. В тон лиловому тренику, которым она была обтянута.
Сергей отвернулся.
Как она разговаривает с читателями, подумал он. Ничего удивительного, что в библиотеку никто не ходит. Кому это надо — иметь дело с фурией. А ведь была симпатичная девушка, танцевала на школьном балу. Интересно, куда все это выветривается?
— Ты меня слышишь?!.
— Ладно…
Он поставил банку с остатками чая и через порожек, обитый войлоком для тепла, шагнул в комнату, где подсвеченный мельканием телевизора притулился у кресла на толстом ковре какой-то скорченный Дрюня — в рваных джинсах и желтой футболке, украшенной оскалом чудовища.
Вид у него был подавленный.
— Ну так что? — сурово поинтересовался Сергей.
Он сообразил вдруг, что понятия не имеет, в чем тут дело.
Ветка, однако, была наготове.
— В булочную попросила сходить, — пояснила она. — Хлеб кончается, а завтра магазины закрыты. Что ты думаешь, не может он, видите ли.
— Аргументы? — спросил Сергей.
— Лень и хамство — такие у него аргументы… Телевизор он хочет смотреть. Я для него — пустое место.
— Неправда, — вдруг сказал Дрюня мальчишеским хриплым голосом.
Сергей повернулся.
— А в чем тогда затруднение?
— Поздно уже…
Сергей посмотрел на часы.
— Сейчас половина восьмого. Булочная закрывается ровно в восемь. Ходьбы здесь десять минут. Ты вполне успеваешь.
Дрюня скорчился на ковре еще больше.
— Я не в том смысле…
— А в каком?
— Ну… вообще поздно… — Я тебя что-то не понимаю, — сказал Сергей. — То тебя с улицы не докличешься, то тебе — поздно, хотя еще восьми нет. Как-то не очень связывается… — Он вдруг запнулся, вспомнив, что как раз последние вечера Дрюня почему-то присутствовал дома — либо изнывая от скуки, либо приклеившись к телевизору. Добавил не очень уверенно. — Или, может быть, ты темноты боишься?
Шутка не получилась. Дрюня поднял на него упрямый затравленный взгляд, и Сергей неожиданно понял, что он и в самом деле боится. Темноты ли, не темноты, но из дома его сейчас не вытолкаешь, разве что с превеликим скандалом — через крики и применение силы.
Он быстро сказал:
— Хорошо, а со мной пойдешь? Все равно мне надо прогуляться с Тотошей. Мы тогда погуляем полчасика, а ты — в булочную. Устраивает?
Тотчас из укромного закутка за шкафом вылез рыжеватый, в подпалинах, какой-то продолговатый Тотоша и, как бешеный, задергал остатком хвоста, реагируя, видимо, на магическое — «погуляем».
С плюша морды у него свисали седые усики.
— Конечно, папа!..
Ветка раздраженно сказала:
— Вечно ты ему потакаешь. Разумеется, он никого слушать не будет.
— Веточка… — нежно сказал Сергей.
— И не называй меня Веткой!
— Ну, положим, Виктория… Так мы почапали?
— И не застревайте на два часа!
— Постараемся…
— Ужин вас ждать не будет!
— Понял, — кивнул Сергей.
По пути в булочную он сказал:
— Слушай, Андрон, а, может быть, имеет смысл пересмотреть какие-то принципы поведения? Может быть, не следует каждый раз доводить до конфликта? Если Ветка к тебе обращается, то — сделай, и все. Ветка, в общем, не так уж часто к тебе обращается.
— Мама не любит, когда ее называют Веткой, — заметил Андрон.
— Ладно, не в этом суть. Только легче выполнить просьбу, чем ввязываться в дискуссию. Делать-то все равно приходится. Ну а если уж совсем нет желания, тогда — объяснись. Но — спокойно и вежливо, я не думаю, что Виктория будет настаивать. Женщины вообще довольно покладисты. Как ты считаешь?
Некоторое время Андрон молчал, а потом вдруг нагнулся и подхватил с земли увесистую длинную палку — покрутил ее, видимо, примеряя к руке, и понес — словно меч, выставленный для защиты.
— Так как ты считаешь? — спросил Сергей недовольно.
Андрон вздохнул.
— Папа, ты говорил мне недавно, что бывают ситуации, когда ничего объяснить нельзя. И когда приходится полагаться только на… словесное утверждение. Если ты человеку веришь, то значит, веришь. Извини, но это именно та самая ситуация…
— А мне ты можешь сказать, в чем дело? — поинтересовался Сергей.
— Именно тебе?
— Да.
— Нет, не получится…
Сергей промолчал.
У ребенка крупные неприятности, подумал он. Впрочем, ну какие у него могут быть неприятности? Должен, верно, кому-ибудь, а попросить денег стесняется. Или, может быть, рассорился с Мусей: что-то ее последнее время не видно. Ладно, через несколько дней образуется.
— Шагай веселее, — сказал он.
Они прошли огородами и через переулок, утоптанный до черноты, повернули на вечернюю тихую улицу, левый край которой через овраг спускался к реке, а на правом, за площадью трепетали огни Торгового центра.
Здесь Сергей остановился и расстегнул поводок.
— В самом деле, не задерживайся, — сказал он. — Ветка ждет, не надо обострять ситуацию.
Дрюня как бы заколебался.
— А разве ты не пойдешь вместе со мной?
— А зачем?
— Ну не знаю… Ты же хотел — до булочной.
Сергей слегка рассердился:
— Что тебя за ручку водить как маленького? Взрослый же человек, давай, Андрон, не томи, — и добавил, показывая, что пререкаться далее не намерен. — Жду тебя через пятнадцать минут. Усвоил?
Дрюня судорожно вздохнул.
— Иди, Андрончик…
Он смотрел, как Дрюня неуверенно пересекает пустынный в это время проспект, останавливается, словно на что-то наткнувшись, у противоположного тротуара, — осторожно, дугой, обходит сияющий витринами «Детский мир», а затем, махнув сумкой, скрывается за поворотом.
Стало как-то тоскливо.
Несчастный ребенок, подумал Сергей. Ветка на него орет я — не обращаю никакого внимания. Половина друзей разъехалась — мается от безделья. Кто это сказал, что детство — самое счастливое время? Ни хрена оно не счастливое, если разобраться по-настоящему. Бестолковое — это еще может быть. Бестолковое, мучительное, угнетающее. Это они — того. Это они что-то напутали.