Вид с холма

Тем более, что герой и сам к этому склонен. Автор не случайно с такой тщательностью выписывал ночную накипь столицы. Герою отвратительны все эти российские нувориши, вынырнувшие неизвестно откуда, все эти «хозяева жизни», одуревшие от власти и денег, весь этот цирк, паноптикум, бестиарий – жрущий, пьющий, мычащий, совокупляющийся. Все, что образует сейчас тухлое пузырение времени. Ведь, в самом деле, не этого он хотел, когда бегал на митинги в перестройку, не этого ждал, стоя вместе с другими у стен Белого дома. Такие стояния, конечно, не проходят бесследно. Романтические мечтания оставляют в сердце долго не заживающий след. Герой не то чтобы чувствует свою ответственность за происходящее, но что-то такое подталкивает его изнутри. Какие-то сохранившиеся иллюзии. Какое-то эхо надежд, звучащее в душе до сих пор. Неужели все было напрасно? В общем, разбуженный дуновением прошлого, он делает опрометчивый шаг.

3

В координатах сюжета шаг этот вполне очевиден. Для апелляции к власти или к общественному сознанию герою романа нужны неопровержимые доказательства. Ему требуется ясное документальное подтверждение того факта, что некая сила (организация), что бы она собою ни представляла, пытается изменить политический облик страны, действуя при этом незаконными средствами. Очевидны и усилия, предпринимаемые героем. Во-первых, вместе с главным редактором еженедельника, который, преодолев колебания, тоже в конце концов загорается идеей подобного эксперимента, он изготавливает «информационную куклу»: серию репортажей, представляющую собой компиляцию тех резких материалов, которые уже пробуждали «призраков ночи». Это, разумеется, плагиат. Но они не видят другого способа вызвать «огонь на себя». А во-вторых, соответствующим образом подготавливается сцена эксперимента. Герой вовсе не хочет пройти по данному пути до конца. В его задачу это не входит. Будет достаточно, если «демоны» просто обнаружат себя. И потому устанавливаются скрытые видеокамеры: одна в прихожей, охватывающая прежде всего наружную дверь, другая – на площадке, перед квартирой, нацеленная на лестницу, а третью, это уже для вящей надежности, обязан иметь при себе сотрудник частного сыскного агентства, куда они обратились. Согласно договору, он должен непрерывно дежурить на улице и, зафиксировав как нейтральный свидетель приезд/отъезд, далее в случае необходимости – следовать за похитителями. Правда, предполагается, что до этого не дойдет: помимо камер в квартире устанавливается тревожная сигнализация, дежурные из районного отделения, соответствующим образом проплаченные, обещают, что милицейская группа прибудет на место не позже чем через четыре минуты. Уж четыре минуты, полагает герой, он как-нибудь продержаться сумеет. То есть, все предусмотрено. Никаких сбоев быть не должно.

Возникает атмосфера напряженного ожидания. Еще ничего не случилось, ничего не произошло, но какие-то вибрации в воздухе уже ощущаются. Все уже выглядит в каком-то ином свете. И когда вечером, перед публикацией первой статьи, они втроем (Лара как заинтересованное лицо при сем тоже присутствует) прежде чем разойтись, пьют кофе в опустевшей редакции, героя вдруг пронизывает странный озноб. Ему кажется, что это, быть может, в последний раз. Что-то такое они стронули в тайном механизме существования. Мир куда-то смещается, прежним он уже никогда не будет. И озноб этот еще больше усиливается, когда герой провожает Лару до дома. Живут они друг от друга сравнительно недалеко, и пока идут от метро до бульвара, мелкими лютиковыми огнями скатывающегося к площади, пока пересекают его, пока бредут вдоль улочки, развесившей в зданиях по сторонам теплый свет, у героя снова мелькает мысль, что, пожалуй, он напрасно ввязался в эту историю. Ничего хорошего она ему не сулит. Лучше бы все оставить как есть.

Чувство это настолько острое, что он непроизвольно вздыхает, и Лара – тоже, видимо, нервничая – стискивает ему пальцы:

– Не переживай... Все будет в порядке...

– Я не переживаю...

– И хорошо. Завтра я тебе позвоню...

На прощание они целуются. А затем Лара выскальзывает из его рук и бежит к парадной. Он ждет, что она обернется, но она почему-то не оборачивается. Дверь захлопывается. Доносится гудение лифта.

На четвертом этаже горят ее окна.

Герой еще не знает, что видит ее в последний раз...

4

Все, разумеется, происходит не так, как планировалось. Вопреки всем расчетам, всем ожиданиям «демоны» являются за ним уже в эту ночь. Видимо, «кукла», которую он подготовил, здесь не причем. Сам его предварительный поиск по данной теме, беседы с людьми, сбор информации задел какие-то струны. Спусковой крючок соскочил. Таинственный механизм пришел в действие. Около трех часов ночи герой, только что задремавший в кресле, слышит требовательный стук в дверь. В последний раз проносится у него в голове, что, может быть, лучше не открывать. Может быть – затаиться, прикинуться, что его нет дома. Или даже – дернуть окно, высунуться, пренебрегая условностями, воззвать о помощи. Однако, уже поздно. Рубеж прежней жизни пересечен, жребий брошен, музыка смерти выпевает первые ноты. Герой даже не успевает подойти к двери. Старенький замок, который он уже не раз собирался сменить, не выдерживает и слетает. В квартиру вваливаются трое людей.

– Гражданин такой-то?..

– Да...

– Проедемте с нами!..

У героя дико, будто в припадке, прыгает сердце. В глубине души, в тайниках сознания он все же не верил, что это возможно. Сколько бы разоблачительных документов ему ни прислали, сколько бы показаний, свидетельств ему ни пришлось бы прочесть. И вот теперь это невозможное начинает овеществляться. Он замечает, что на вошедших действительно – гимнастерки довоенного образца, перетянутые портупеями, какие уже давно вышли из употребления, что они – в сапогах, отливающих бутылочной чернотой, а у старшего вместо погон – лычки с непонятными знаками различия.

Впрочем, все это он восстанавливает в памяти позже. А в тот момент, как и большинство людей, пребывавших в подобном положении до него, он перестает что-либо соображать, пятится от демонов, вынырнувших из тьмы, лепечет что-то жалкое и беспомощное. Что-то вроде: какое вы имеете право?..

Никто его, конечно, не слушает. Двое вошедших сноровисто заламывают ему руки, протаскивают на площадку, по лестнице, так что ноги у него бегут сами собой. Все это – энергично, не задерживаясь, не останавливаясь. Герой опомниться не успевает, как оказывается на улице. Ругань, толчок, за ним с лязгом, с ужасным скрежетом захлопывается железная дверь. Он лишь краем глаза успевает заметить, что машина, ждущая у парадной, тоже старого образца: тускло-черный фургон, «воронок», какие он видел в кино. Внутри – тусклая лампочка, забранная решеткой, цинк обивки, две деревянных скамьи по бортам. «Воронок» тут же трогается. Обещанной помощи нет. Позже, когда это уже не будет иметь значения, выяснится, что сигнализация, поставленная в квартире, не сработала: милиция и не думала выезжать, сотрудник частной охраны «воронок» проглядел, во всяком случае клялся, что никакие машины к парадной не подъезжали, а видеокамеры, хоть и были в исправности, но зафиксировали лишь перемещения неясных теней: не разобрать ни лиц, ни фигур. Идентифицировать что-либо по этим записям было нельзя. В общем, герой оказывается в ловушке, которую сам же себе и устроил.

Ему это становится окончательно ясно, когда минут через пять «воронок» куда-то сворачивает, тормозит, снова лязгает дверь: Выходи!.. – и его тем же способом, заломив руки за спину, протаскивают по обшарпанному коридору. Обстановка в кабинете говорит сама за себя: наглухо зашторенное окно, стол с чернильным прибором, видимо, привинченным к основанию, по краям – две лампы, так чтобы свет от них бил прямо в лицо, на стене, в строгой раме – портрет основателя ВЧК. Все – как изложено в присланных ему документах. Последние сомнения рассеиваются через пару секунд. Старший в группе, звание которого остается загадкой, бросает фуражку (она, мелькнув окантовкой, исчезает во тьме) и, не присаживаясь, подавшись вперед, суровым голосом требует, чтобы герой, ничего не утаивая, рассказал о своей антисоветской деятельности.