Смешенье

Габриель Гото вежливо отказался трудиться пиратом, поэтому королева Коттаккал приставила его к работе садовника. Некоторые считали, что в этой должности он не слишком себя утруждает; по сравнению с остальным дворцом, который растительность постоянно грозила захватить и подмять под себя, сад Габриеля Гото являл собой пустыню. Ему отвели участок на противоположной от реки стороне дворца, постоянно затеняемый высокими деревьями и сторожевою башней, однако продуваемый штормовыми ветрами и заболоченный. Не один садовник уже проиграл битву с этой землёй. Однако Гото разрешил все затруднения: в его саду рос только мох и несколько стеблей бамбука. Остальной «сад» состоял из камней, разглаженного граблями гравия и прудика, в котором плавали два жирных пятнистых карпа. Время от времени иезуит проводил граблями по гравию или кормил рыб, но большая часть работы происходила в его голове и требовала предварительно очистить сознание. Очищение заключалось в том, что Гото часами сидел по-турецки в дощатом внутреннем дворике, макал кисточку в тушь и водил ею по пальмовому листу. Так или иначе, этот уголок дворца перестал быть рассадником москитов и ядовитых жаб, поэтому королева Гото не трогала.

Творения иезуита были сложены в аккуратные стопки, доходившие почти до потолка в его комнатке за внутренним двориком. Свежие рисунки сушились на бельевых веревках.

– Везде один и тот же морской пейзаж, – заметил Енох Роот, проходя вдоль вывешенных на просушку пальмовых листьев. Все они изображали мрачные скалы над морем, испещрённым странного вида лодочками.

– Серия называется «Сто семь видов побережья на пути к городу Ниигата», – подсказал Мойше де ла Крус.

– А вот моё любимое: «Прибой на рифах у Кацумото», – вставил мсье Арланк, радуясь, что может поговорить с кем-то на парадном французском. – Столько всего выражено минимумом средств – немой упрёк нашему барочному стилю.

– Тоска зелёная! Мне больше по вкусу «Атака пиратов в Цусимском проливе», – встрял Джек.

– Ты, конечно, можешь предпочитать вульгарную рубку на мечах, но мне больше нравится серия про кораблекрушения, особенно «Китайская джонка на зыбучих песках» и «Остов рыбачьей лодки на ветвях дерева».

– Все его рисунки посвящены опасностям навигации? – удивился Енох Роот.

– А ты видел морские картины про что-то другое? – спросил Джек.

– Вон там висит триптих «Избиение христиан в замке Хара», – сказал Мойше.

– Идёмте отыщем самурая, – предложил Джек.

Они поднялись на несколько ступенек в крошечный домишко, который Гото соорудил себе из жердей и бумаги (точнее, пальмовых листьев). Его мечи (длинный двуручный и короткий изогнутый) стояли один над другим на деревянной подставке. Джек нагнулся и оглядел тот, что подлиннее. Меч был из коллекции алжирского корсара, но, по словам Габриеля Гото, безусловно, выкован в Японии по меньшей мере сто лет назад. И впрямь форма клинка, тип рукояти, очертания гарды – всё было совершенно непривычным и подтверждало гипотезу, что оружие это изготовили в самой загадочной стране мира. Однако сталь (как Джек заметил и о чём не преминул сказать ещё в Каире годы назад) покрывал тот же струистый рисунок, что и все другие клинки узорчатого булата, будь то выкованный в Дамаске ятаган, шамшер из кузницы Тамерлана в Самарканде или китар из долины вуца.

Убедившись в правильности своих воспоминаний, Джек выпрямился и едва не столкнулся лбом с Енохом Роотом, только что повторившим его каирское открытие, К превеликому своему удовольствию он увидел в глазах алхимика удивление, сменившееся на миг чем-то вроде благоговейного ужаса, – Енох осознал, что это значит.

– Давайте послушаем, что скажет сам художник, – предложил Джек и отодвинул полупрозрачную ширму. Взгляду его спутников предстал каменистый садик и Габриель Гото, который сидел к ним спиной, держа в руке кисть с капелькой туши на остром кончике.

Я никогда не был в Японии, поэтому знаю её лишь по рисункам отца. То, что висит в доме, – моя жалкая попытка их повторить.

От других ты слышал рассказы, сложные, как барочный собор или османская мечеть. Мы, японцы, любим простоту, как в этом садике, и я попытаюсь изобразить мою историю несколькими взмахами кисти. И всё равно она будет недостаточно лаконична.

Те, что правили Японией, будь то монахи, императоры или сегуны, издревле опирались на феодалов, каждый из которых отвечал за какую-то территорию: следил, чтобы земли приносили урожай, а народ жил в порядке и довольстве. Феодалы эти звались самураями и, подобно европейским рыцарям, должны были по призыву своего владыки являться к нему с оружием. Мои предки были самураями, сколько мы себя помним. Наши земли располагались в холодной гористой местности, и мы никогда не пользовались особым почётом.

Предание повествует, что наш предок разделил владения между двумя сыновьями; старший получил пахотные земли, младший – камни. От этих сыновей пошли две ветви семьи: богатая жила в низовьях и покрыла себя боевой славой, вторая обитала в горах и не отличалась ни верностью правителям, ни воинской доблестью.

История двух кланов охватывает столетия и не менее сложна, чем история самой Японии, – когда-нибудь в долгом морском путешествии я расскажу её подробнее. Существенно, что в горах нашли серебро и медь. Было это примерно двести лет назад, когда сёгун устранился от государственных дел и Япония надолго стала раздробленной, как нынешняя Германия. Власть ушла из Киото в провинции, к даймё – это что-то вроде немецких баронов. Даймё постоянно сталкивались и бились между собой, как галька на морском берегу. Более успешные возводили замки. Под стенами замков возникали рынки и города. Рынкам требовались деньги, и каждый даймё начал чеканить свою монету.

То было опасное время для воинов, но благодатное – для владельцев копей. Как сказали бы мои предки-буддисты, два клана находились на разных сторонах колеса жизни, и колесо повернулось. Воины из низин примкнули к даймё, не стоившему их доверия, и два поколения их мужчин пали в боях. Мои предки – горцы – перебрались в замок другого даймё, неподалёку от Осакского залива и Сакая, который в то время был вольным торговым городом вроде Генуи или Венеции. Это произошло лет сто пятьдесят назад, примерно тогда же, когда в Японию начали заходить португальские корабли.

Португальцы завезли христианство и огнестрельное оружие. Мои предки приняли и то, и другое. Тогдашним жителям Сакая выбор должен был казаться разумным. В гавани теснились европейские корабли с пушками на бортах и христианскими стягами на каждой мачте. К тому же иезуиты учреждали миссии в бедных районах, а земли моих предков, несмотря на серебряные рудники, оставались бедными. Когда, по приглашению моего прапрадеда, там открыли миссию, крестьяне и рудокопы без колебаний перешли в христианство. Проповедь обращалась к нищим и смиренным, а тамошние жители такими и были.

Тогда же мой прапрадед научился ружейному делу и научил ему местных ремесленников. Люди, чьи отцы ковали кирки и лопаты, теперь делали ружейные замки, стоившие в сотни раз больше.

Тем временем наши низинные родичи теряли власть над своими крестьянами. Многие землепашцы приняли ненавистное нашим родичам христианство, другие не желали повиноваться господам, утратившим небесный мандат. В те времена часто проводились катана-гари, то есть «охоты за мечами», когда самураи обыскивали крестьянские дома и изымали оружие. Они начали находить не только мечи, но и ружья.

Наши родичи пошли на службу к могущественным людям, стремившимся объединить Японию. Эта история охватывает три поколения и столько же сёгунов – из них первые два были Ода Нобунага и Тоётоми Хидэёси. Изгибов и поворотов у неё не меньше, чем у горной дороги. Если рассказывать коротко, то они примкнули к Токугава Иэясу, который сто лет назад выиграл битву при Секигахара отчасти потому, что вооружил свою пехоту ружьями. В той битве мои низинные родичи покрыли себя славой. Позже они вновь отличились при штурме и разрушении замка Осака. Это случилось в лето Господне 1615-е. Моему отцу было тогда восемнадцать лет. Он вместе с другими воинами защищал замок и семью Тоётоми, последние представители которой были перебиты в тот день.