Страница 26 из 41
— Да, да, долой предателей Томаса, Макдональда, долой Болдуина и Хигса, да здравствует советская Англия!
Мы все оборачиваемся от неожиданности. Оказывается, что на боковом диване давно уже сидят делегатские коммунисты: Ллойд Дэвис, Уильямс и редактор «Сэндей Уоркер» Поль. Это Ллойд Дэвис истекает теперь энтузиазмом.
Англичанам-социалистам становится неудобно.
— Да, конечно, мы против этих социал-предателей.
Тут Слуцкий дергает за поплавок:
— Так вы вставите этот пункт в свою резолюцию? Иначе русские рабочие подумают, что вы поддерживаете предателей рабочего класса, что вы на стороне твердолобого правительства, а ведь наши рабочие урывают деньги из своей заработной платы, чтобы помочь теперь вашим бастующим братьям. Русский рабочий класс ожидает от вас свержения вашего буржуазного правительства. Ведь если в Англии будут Советы, мировая революция и торжество рабочего класса обеспечены, тогда Советский Союз не будет так изолирован.
Англичане мнутся, несмотря на солидное количество выпитого коньяку. Ллойд Дэвис, конечно, заранее прорепетировавший свою роль с тем же Слуцким, подбегает к столу с бумажкой в руке.
— Вот я здесь сформулировал этот пункт. Посмотрите, товарищи, ведь так будет вполне приемлемо? Раз русские рабочие от нас этого ждут, простое чувство пролетарской солидарности заставляет нас вставить это.
Мистер Джонс надевает очки и пытается прочесть написанное. Но он умен и проницателен — этот шахтер-ветеран, ему под семьдесят, он видал виды, и, несмотря на дьявольскую хитрость большевиков, он до сих пор не поддался ни на одну из их провокаций. Так и теперь он спасает положение.
— Я сейчас плохо вижу, позвольте взять этот пункт к себе в вагон, завтра мы посмотрим с товарищами и решим, подписать его или нет,
Слуцкий чувствует, что почва уходит у него из под ног и пытается настоять на своем:
— Но ведь этот пункт всецело отражает настроения делегации, ведь вы только что были совершенно согласны с товарищем Джеймсом? Не стоит оставлять на завтра.
Но если британец на чем-нибудь уперся, его трудно сдвинуть с места. Любезно улыбаясь, все три делегата встают, жмут руку Горбачеву, его соседу — коммунисту и Слуцкому и уходят к себе в вагон. Коммунисты остаются. Представление окончено. Занавес спущен, и режиссер накидывается на незадачливого статиста.
— Ну и зачем ты раньше времени выскочил! Я же тебе говорил, что я знак сделаю рукой, когда тебе говорить. Теперь старик заупрямился, а завтра и совсем раздумает, ты же знаешь, какие они все осторожные.
Ллойд-Джордж моргает глазами и пытается оправдываться.
— Я думал, что как раз время, мне показалось…
— Показалось, показалось! Ни в чем на вас нельзя положиться, того и гляди в лужу сядете.
И Слуцкий, теперь говорящий на английском языке с акцентом Сохо-Сквера испускает площадное английское ругательство.
Я спешу скрыться, чтобы меня не заметили.
Ибо не дай Бог беспартийной, если она нечаянно узнает секреты посвященных. Она тогда становится опасной и с ней могут посчитаться.
На следующее утро делегаты оживленно обсуждают резолюцию, спорят, переделывают ее по своему, женщины принимают в дискуссиях самое живое участие. Ни к какому определенному тексту они еще не приходят. О пункте, обсуждавшемся в прошлый вечер, Слуцкий вопроса пока не поднимает. Он понимает, что сейчас еще не время.
Поезд мчится и мчится, англичанки умиляются величине России. Они уже устали от поездки и хотят на родину. Кроме того, в Москве их ожидает почта, и им хочется поскорее ее получить.
Вечером повторяется та же история, что и накануне. Только, вместо первых трех делегатов, приглашаются следующие три. Женщин Горбачев игнорирует, он считает, что мужчины на них, конечно, повлияют, и что те подпишут все, что подпишут председатель и секретарь делегации. Снова те же бессвязные речи, снова коньяк в самых невероятных количествах, снова попытки Слуцкого провести пункты, резко отмежевывающие делегацию от лейбористской партии. Так постепенно приготовляется окончательный текст резолюции, которая должна быть подписана в последний день путешествия, так как в Москве уже будет некогда, и делегаты будут отвлечены мыслями об отъезде.
Последний день — самый трудный. Текст почти готов. Покидая пределы СССР, делегаты благодарят советское правительство и народ за оказанный им прием, считают, что советская власть ведет страну к прогрессу, что здесь действительно осуществляется на практике социализм, что в области социального страхования, отпусков, пособий по беременности, охраны материнства и младенчества, и прочее, и прочее, достигнуты огромные успехи. Имеется также пункт о проклятом царском наследии, о гражданской войне, которая, дескать, разрушила страну и до сих пор задерживала развитие дорог, городского благоустройства и т. д. Имеется пункт о лжи и клевете буржуазной прессы, каковые ложь и клевету делегаты обязуются опровергать во всех своих докладах на шахтах. Но большевикам никак не удается заставить англичан принять пункты о предательстве их профсоюзных вождей, о желании превратить Англию в страну советов. Тут не помогли ни лукулловские пиры, ни ликеры, ни коньяки, ни самовары. Мало того, они хотят даже вставить свои собственные пункты о замеченных ими на шахтах непорядках, но против этого и Горбачев, и Слуцкий так настойчиво возражают, что делегаты из вежливости уступают. В одном они ни за что не хотят уступить — это в пункте об антисанитарных условиях в Донбассе и на нефтяных промыслах. И так как резолюция, при небольшой критике, приобретет безусловно большую аутентичность и правдоподобность, наши «вожди» соглашаются. Делегатки почти довольны и горды: все-таки и свой пункт удалось вставить.
На четвертое утро мы подъезжаем к Москве. На вокзале нас встречает Гецова с букетом цветов и представители ВЦСПС. Предстоит еще посещение Большого театра, последний прощальный ужин и завтра делегация покинет пределы СССР.
В гостинице «Балчуг», где делегация снова разместилась, мне приходится невольно быть свидетельницей подкупа большевиками английских коммунистов. Уилльямс и Ллойд-Дэвис обращаются ко мне с просьбой сказать Гецовой, что у них не осталось ни гроша в кармане и что у одного порвались брюки, а у другого башмаки. Я передаю их просьбу Гецовой. Ей, видимо, очень неприятно, что они обратились к ней именно через меня. На следующее утро мы с Софьей Петровной сидим в номере и разговариваем, когда появляется Гецова и просит Софью Петровну позвать Ллойд Дэвиса и Уильямса. Те приходят, и я вижу, что Гецова смотрит на меня как то недовольно выжидающе. Не могу понять в чем дело. Наконец, она говорит:
— Товарищ Солоневич, выйдите, пожалуйста, на минутку, нам нужно поговорить с товарищами.
Выходя, я слышу:
— Соня, скажи им, что я фунтов не достала, придется им дать долларами.
Вечером мы все на Белорусском вокзале провожаем делегацию. Объятия, рукопожатия, пожелания счастливого пути. Делегаты получили на память со снимками их маршрута альбомы, им дали отдельный вагон до Негорелого и снабдили всем необходимым. Гудок, оркестр рабочих завода «Динамо» играет «Интернационал», и поезд гладко отходит, увозя милых англичан в далекую и такую недоступную Европу.
При прощании миссис Честер и мистер В. просили меня писать им, и мы затем несколько лет переписывались. На следующий год к октябрьским торжествам мне сообщили, что один из делегатов просит меня зайти к нему в номер. Я зашла, и к моему величайшему удивлению получила от Миссис Честер отрез на синий шевиотовый костюм. Оказалось, что она два раза высылала его мне простой посылкой и оба раза получала обратно с надписью «к ввозу запрещено». Она и представить себе не могла, что мануфактура многие годы не пропускалась из заграницы в Россию, и, наконец, решила передать мне этот отрез через делегата. С каким трепетом я выносила его из отеля — один Бог знает, И мне до сих пор удивительно, как меня при выходе не остановили и не арестовали. Бывают чудеса на свете! Милая добрая миссис Честер она видела бедность моего костюма и решила меня порадовать подарком. О том, как я ей за этот подарок была благодарна, не буду и говорить.