Не страшись купели

Г. Солодников

НЕ СТРАШИСЬ КУПЕЛИ

1

И все-таки речной трамвайчик нагло показал Лешке Дударову корму. Словно нарочно дразня, он медленно отвалил от пристани, нехотя развернулся и побежал по течению, горько чадя отработанным газом.

Последний ночной трамвайчик в Нижний Затон.

Лешка был виноват сам. Спохватился слишком поздно — лишь увидев круглые часы на перекрестке главных улиц города. Но откуда он мог знать, что уже так много времени?

Целых три квартала Лешка бежал. Бежал прямо по булыжной мостовой, распахнув бушлат и зажав в руках мичманку. В мгновение проскочил маленький сквер и загромыхал ботинками по деревянной лестнице. Она казалась бесконечной. Внизу ступени ее терялись в полумраке около железнодорожного полотна. И за ним — снова ступени. И от веранды дачного вокзальчика к плавучему причалу — дебаркадеру — опять эти коварные ступени, до гладкости затертые сотнями тысяч ног. Чуть оскользнулся ботинок, чуть споткнулся на бегу — и полетишь вниз, считая боками обитые железным уголком выступы.

Но Лешка бежал, перепрыгивая через одну, а то и через две ступеньки. Иначе он просто не мог. Ему нельзя было, никак нельзя опаздывать на этот, последний трамвайчик.

Он мог бы еще перескочить с разбега полоску воды между причалом и бортом отходящего катера. Но в посадочном пролете, где в этот поздний час не было уже ни пассажиров, ни провожающих, возилась грузная женщина-матрос, задергивая поверх перил брусчатую перекладину. Лешка чуть не сшиб матроса и повис грудью на брусе, весь сразу обмякнув и плетьми расслабив руки.

— Откуль сорвался? — по-мужицки ругнулась женщина. Но, видимо разглядев в тусклом свете фонаря форменные пуговицы на бушлате, закончила поспокойней: — Раньше-то где был, гулеван?

Она ушла, что-то ворча себе под нос, и Лешка тут же забыл про нее.

Отчаяние охватило его, суматошно закрутило, как щепку в водовороте. Хотелось что-то делать, опять куда-то бежать, хоть вслед трамвайчику по воде, если б это было возможно. Словно какая-то пружина упруго распрямилась в нем, приводя в движение скрытый механизм, требовала от его рук и ног шевелиться, двигаться, действовать. И он бы снова побежал, пошел вдоль реки, если б путь этот не пролегал по большому, полосой растянувшемуся городу, не был полон тупиков и если б позарез нужный ему сейчас затон не лежал на противоположном берегу Камы.

Лешка совсем очумел от бессмысленного метания по маленькому квадрату палубы и плюхнулся на решетчатую скамью. От воды тянуло мозглой прохладой. Темная, маслянистая под редкими огнями, река катила мимо и, отдавая остатки накопленного за лето тепла, курилась чуть заметными струйками пара и зябко ежилась под ветром-низовиком.

Весь в черном — в наглухо застегнутом бушлате с поднятым воротником, нахлобученной на уши мичманке, — он сидел, словно нахохлившийся галчонок. Там, вверху, за береговым откосом в глуби города, позванивали последние трамваи. В заречном поселке, затянутом зыбким туманом, лениво взлаивали собаки; глухо, на холостых оборотах, урчал мотор небольшого катеришки, и мужской голос, усиленный рупором, протяжно звал какого-то Антона, требовал поторопиться и грозился отчалить без него.

Вот и завтра, точнее, уже сегодня, на рассвете, может статься так, что караван из затона уйдет без него, Лешки. Ох и будет тогда! Ведь получится прогул, форменный прогул: Лешка может опоздать на свою дневную вахту… Да и только ли на дневную? Когда и как еще он догонит своих? Правда, повести караван должны вроде недалеко, на один из перекатов ниже затона. Но Лешка не знал — на какой.

Беспокойным, хлопотным был прошедший день.

На землечерпалке подошел срок плановой чистки котлов. Ее можно было сделать как обычно — во время буксировки к новому месту работы. Но Федя, багермейстер, в обиходе попросту — багер, посоветовался с «дедом», старшим механиком, и уговорил командира встать на сутки в затон: все равно проходить мимо. У Феди на то были свои расчеты и веские причины. До конца навигации еще два месяца, самых нудных и тяжелых с учетом осенней непогоды, а черпаковая цепь ненадежна, нуждается в переборке. Пальцы, втулки да и соединительные, холостые, звенья местами так истерлись, что черпаки по раме ходят как по мертвой зыби: вверх-вниз… О запчастях можно было лишь тихо мечтать. Все, что изнашивалось в черпаковой цепи, при случае приходилось наваривать, слегка зачищать и снова час за часом, день за днем грызть речное дно. Движение судов не должно было прерываться даже на малое время. По Каме на Волгу шел густой поток грузов и плотов с древесиной, так необходимой для восстановления разрушенных и сожженных сел и городов. Сколько их, печальных и героических пепелищ, лежало по всему западу страны!

Отец Лешки об этом точно сказал, когда вернулся домой после долгого лежания в госпитале. Он толком не отдохнул и двух недель. Еще протез не был готов, и вскорости его не обещали, а отец приладил к культе самодельную извечную деревяшку-ступу и отправился слесарить в мастерские. Мать на радостях уговаривала месяц-другой отдохнуть после «этакого смертоубийства»: вполне б протянули на ее зарплату и его пенсию. Но отец с укоризной поглядел на нее:

— Пол-России в головешках да битом кирпиче, а я на печке нежиться буду. Не-ет, мать, рано меня в инвалиды описывать. Я ж все-таки классный механик. А пока и за верстаком постою потихонечку.

Лешка кое-что перенял из отцовского мастерства, пацаном крутясь возле него. И потом не зря две зимы обивал в мастерских пальцы на руках. Вот и сегодня они с Федей в основном делали всю главную работу. От женщин тут толку было немного. Правда, и без них тоже ничего бы не получилось. Подать, поднести, поддеть ломиком, приподнять черпак — все они, безотказные и усердные. А уж впрямую с железом, больше возились мужики. Федя часто вынужден был отлучаться в мастерские: уламывать мастера, подлаживаться к сварщикам. Он относил изношенные звенья, сам таскал их обратно, уже подлатанные, с шероховатыми буграми наплыва, подернутого сизым налетом. Лебедчица Нюра, невысокого росточка, вся ладненькая, плотная, поначалу кинулась было ему помогать, тоже взвалила на плечо соединительное звено. Федя аж крякнул от возмущения:

— Брось сейчас же! Ишь, удумала. Мало вам достается? У нас пуп иной раз от натуги трещит, а вам каково?

— Так оно ж — холостое, не в тягость. Да и от меня не убудет, — со скрытым вызовом ответила ему Нюра. Но металлическую пластину с плеча все-таки сбросила. Поправила свой неизменно чистенький головной платок, ставший на солнце за лето белее белого, не удержалась и кинула Феде вслед:

— Ты бы вот сам поберегся: молодой, израненный, хвать семью заводить — сила-то и понадобится.

Товарки ее, подружки-работницы, — в хохот, кто руки в бока, кто себя ладошками по бедрам хлестать. Дескать, так его!

А Федя споткнулся на ходу, обернулся, глянул из-под шрама-надбровья. Потом принял незлобивую подначку, расцвел всем скуластым лицом.

— Ох, Нюрка, Нюрка, не о том печалишься. Надо будет — спроворим.

Посмеялись женщины, расслабились чуток и опять стали шабрить грубыми рашпилями, стачивать на звеньях неровности, заглаживать бугры. А Лешка и рашпилем до онемения рук работал, и самолично соединял заново черпаки; проворачивал истертые втулки, вбивал металлические пальцы-вкладыши, крепил их чеками.

На помощь ребят из машинной команды надеяться не приходилось. Они сами, грязные, очумелые, лишь на считанные минуты выскакивали из плохо остывшей кочегарки, чтоб хватить свежего воздуха да затянуться разок-другой цигаркой. Топку загасили, стравили пар и заполнили котел холодной водой лишь после того, как вытянули лебедкой на берег разъединенную черпаковую цепь. И сейчас всем им хватало дел не только по уши, а буквально по самую макушку. Кто чистил колосники в топке, кто, задыхаясь от жары и едучей окалины, зубчатыми шарошками на упругих стеблях-тросах шуровал внутри водогрейных трубок, соскабливая нагар. Сам «дед» с помощником снимал тяжеленные цилиндровые крышки, проверял поршни в главной паровой машине.