Страница 3 из 20
— На… на… гляди. — Поворачивался то одним, то другим боком, подставляя карманы кургузого ватничка. — Проверяй…
— А ну вас! — опять заматерился Тырча и пошел, потирая ухо. По дороге он все-таки не выдержал, обернулся, погрозил издали кулаком:
— Ладно, чинарик, ты у меня умоешься!
— Что, правда, кастет был? — суетился простодушно Семка, еще не остывший от возни.
Пашка молчал, отводя глаза.
— Отстань, не приставай. — Левка легонько хлопнул Семку по лопаткам, понимающе посмотрел на Пашку. — Пошли, что ли?
Кататься всем расхотелось.
Ходко шли дни, отсекая вчерашнее, заполняя жизнь новизной. Апрель вытопил снега по угорам. Нагретые проплешины дружно взялись зеленью. Пашка уже забыл мартовскую стычку. Видел Тырчу несколько раз издали, и ничто не шевельнулось в нем: ни сожаление, ни боязнь встречи. И вдруг столкнулся с ним нос к носу в садике за старой церковью — мастерскими ремесленного училища.
Тырча был не один. Еще два парня из ремеслухи. Пашка остановился. Страха не было. Лишь до предела обострился слух. Даже шуршание грубошерстных шинелей рэушников не ускользнуло от его внимания. Парни заходили с боков, и под их ботинками в подмерзших к вечеру лужах со звонким хрустом дробились льдинки. Тускло отсвечивали на шинелях форменные пряжки.
— Так это и есть тот герой. Герой кверху дырой, — услышал Пашка. Успел подумать: «Только б не пустили в ход бляхи». И принял первый удар. Он пришелся скользом по склоненной голове и сбил шапку.
Пашка не сопротивлялся. Плотно сжав зубы, он прикрывал лицо руками, увертывался, не давал свалить себя с ног. Когда у него носом пошла кровь, парни отстали. Боли Пашка не чувствовал, только тупое безразличие ко всему. В ушах глухо гудело. Он постоял, запрокинув голову, потом подобрал шапку, прополоскал в луже руки, утерся. И лишь тут отметил про себя, что Петька-Тырча, кажется, так ни разу и не ударил его. Стоял в стороне… Наслаждался местью, старался ничего не пропустить? Или пожалел? И так двое против одного, да и постарше, посильнее.
Жалостливые причитания матери, грубые насмешки отца — все перенес Пашка. Предстояло самое трудное — школа. Нос у него вспух, глаза заплыли в окружении радужных кровоподтеков. Можно было не ходить на уроки, но Пашке, как сказанула рассерженная мать, словно шлея под хвост попала. Пойду — и все!
Класс встретил его недоуменной тишиной. Потом пошло-поехало: девчоночьи соболезнующие взгляды и хихиканье, подначки парней, их фальшиво участливые расспросы. Конец всему положил Левка.
— Хватит! — хлопнул он крышкой парты. — Если кто хочет позубоскалить, обращайтесь ко мне. Ясно?
И Семка, маленький тщедушный Семка, тоже встал, развернув плечи и дерзко поглядывая на всех: и он, мол, кое-что значит.
После Левка только и опросил:
— Тырча?.. Ладно, вернем должок. Устроим!
— Не надо, — устало сказал Пашка. — Мы с ним квиты.
3
Повезло Пашке на друзей в этой школе, крупно повезло. Два года — неразлучной троицей, два года, как один день, — всегда вместе. Неизбежные и скоротечные размолвки проходили безболезненно, не выливались в серьезные разногласия, а, наоборот, казалось, лишь укрепляли тройственный союз. В школе, как должно было случиться по обыкновению, их не называли ни тремя мушкетерами, ни триумвиратом — никак. А могли бы что-нибудь придумать: поводов для этого они давали немало. Ну, хотя бы на худой конец — «три пирата».
Это они отчудили в шестом классе на школьном бал-маскараде. Поветрие какое-то захватило тогда всех троих. Начитались книжек и бредили морями, путешествиями. Семка раскопал у какой-то родственницы несколько десятков выпусков жюль-верновских романов. Тоненькие невзрачные книжонки на серой оберточной бумаге, в мягких, тоже серых переплетах, издательства «Земля и фабрика». Прочитали их все — от корки до корки. А потом еще и «Остров сокровищ» Стивенсона, другие книги о «джентльменах удачи». И заболели этим. Когда стали думать, кем нарядиться на новогодний вечер, единодушно решили: пиратами. Необычно и неожиданно.
Левка к тому времени вычитал в одном из довоенных детских журналов, как самому делать маски из папье-маше, и закипела у них работа.
Повозился Пашка со своей масочкой до одури — самая трудная вещь во всем костюме. Средь зимы надо было достать хорошей глины, замесить ее с небольшой добавкой песка, вылепить на дощечке-основе человеческое лицо своих размеров. При сушке болванка эта трескалась, кололась до самого основания, распадалась на отдельные куски. То ли глина не та, то ли песку многовато — попробуй пойми. До всего пришлось доходить на ощупь, делая слепок за слепком. Потом тот же Левка помог. Кто-то, видимо, ему подсказал, а может, снова в книжке вычитал. Оказывается, перед сушкой поверхность формы надо натереть густо разведенной золой — своеобразным цементирующим составом. Дальше уж легче пошло… Нарви мелкими клочками бумаги и клади на форму слой за слоем до нужной толщины. Первый слой, на глину — мокрую бумагу, а затем уж на клейстере из картофельного крахмала. Высохла маска, легко снялась с формы — подрежь неровности, загрунтуй, раскрась. Посмотреть любо-дорого!
Левка, правда, хитрец этакий, все равно их с Семкой обскакал. Ну и выдумщик! Уговорил брата — тот чуть помоложе его — потерпеть тридцать-сорок минут. Вылепил маску прямо на его лице, сразу же снял влажной, подбил снизу ветошью, чтоб не просела, и так высушил. Маска у него получилась самая живая.
О приготовлениях не знала ни одна посторонняя душа, поэтому на бал-маскараде они прошли коронным номером. Девчонки восторженно взвизгивали и ахали, мальчишки смотрели с завистью. Еще бы! Пашка сам собой восторгался, осмелел и разошелся вовсю, что с ним случалось редко. Просторные шаровары, старенькая тельняшка с закатанными рукавами — одолжил у соседа, бывшего моряка. За широким кушаком кривой нож-ятаган, выструганный из деревяшки и раскрашенный. В руках пистолет с раструбом на конце ствола. На голове красная косынка, повязанная концами назад. Наискось маски по глазу — черная перевязь. Все, как на картинке! И песню они рванули во все лёгкие, старинную пиратскую: «Пятнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо, и бутылка рома…» С притопываньем, с приплясываньем. Распорядитель бала, молоденькая учительница, кое-как утихомирила их.
В общем, были героями вечера. А вот премию получили лишь третью — по коробке цветных карандашей. Первая досталась привычной уже не то Снегурочке, не то Василисе Прекрасной. Пашка воспринял такое решение с кровной обидой. Потом только дошло до него, что пиратам первых премий не дают. Пиратам и — премия! Нелепо. Конечно, лучше дать светлой Снегурочке… А Левка, тот рассудил по-своему:
— Маханя это все. Ее работа. Пока вы со мной, никогда не будете первыми.
Маханя, маханка — иначе Левка при ребятах не называл — это мать его, директор их школы Антонина Федоровна.
Шебутной был Левка и упрямый в пустяках. Находило иногда на него. Учел горький опыт и настоял-таки на своем. На другой год, в седьмом уж классе, подбил ребят нарядиться тремя богатырями. Маски ладить не стали, наклеили лишь усы да бороды из кудели. А вот над снаряжением потрудились на славу. Фанерные гнутые щиты с набойками из блестящей баночной жести. Шлемы из папье-маше. Картонные панцири, тоже сверкающие фольгой и жестяными обрезками.
Не устояло жюри перед знаменитыми русскими воинами: богатыри — не пираты… Больше всех радовался Левка, ходил гоголем. Даже пришлось по-свойски одернуть его слегка. Так уж было у них заведено и раньше: не таиться, высказывать напрямик, помогать другу. И радости, и огорчения — на всех троих.
И первый Пашкин пастушеский день не обошелся без дружеского участия ребят.