Страница 56 из 244
Чутьё не обмануло: веселье, как и ожидал, было. Оно началось с момента, когда всех участников "процесса" пригласили в зал судебного заседания. Странности начались с того, что меня, "общественного защитника", подсудимого и "жертву" усадили рядышком на одну скамью. Такое размещение развеселило, но чуть-чуть. Скамья была настоящей "скамьёй подсудимых": длиною мета в четыре, шириною сантиметров в сорок с толщиною доски для сидения в полных шесть сантиметров. Изделие было окрашено суриком.
И тогда подумал, что "процесс" закончится не иначе, как полюбовно: с чего бы это вдруг усадили истца и ответчика рядом? Они никак не походили на тяжущиеся стороны, они скорее были похожи на людей, встретившихся после долгой разлуки, и "общественный" в моём лице между ними был явно лишним. Хватило бы и одного профессионального защитника, но тот почему-то сидел в сторонке. Не было видно и человека в синей униформе с погонами работника прокуратуры. Тех, что всегда и упорно требуют для виновных максимального срока наказания.
Итак, подсудимый и его "общественный" сидели на скамье перед судейским троном и ждали. Судьёй была женщина, и она с умным видом что-то рассматривала в тощей папке с надписью "Дело" Справа и слева от него, как "символы законности", восседали "народные заседатели", лица которых я так и не запомнил. Это были разнополые старички, верившие в "справедливость советских судов". Бывали простаки в своё время.
Наступила тишина, и первый судебный процесс, где я был призван защищать, начался. Сделал серьёзное лицо, но, понимал, что "делаю лицо" и оттого веселился больше. А тут ещё вспомнился анекдот о кавказце-защитнике, и губы неудержимо потянуло в улыбку. Только этого не хватало! Надо же такой неприятности случиться! Чему улыбался? Судьёй была женщина под пятьдесят, защитнику-профессионалу — не менее того и под действие анекдота, коим вчера веселил мастер, эти двое судейских никак не подпадали. И всё же хотелось заржать, только моего ржания и не хватало "при всём трагизме ситуации".
Но знал, что нужно делать, когда весёлая мысль тянет рот улыбкой от уха до уха, а улыбаться — нельзя! Нехорошо! Верх неприличия! — от анекдота следовало избавиться, как и от вещи: рассказать его кому-то, отдать его и пусть кто-то другой улыбается, а я останусь строгим и серьёзным. Хотя бы внешне.
Но как рассказывать анекдот во время судебного разбирательства? Каково: решается "судьба человека", а "защитник от коллектива" что-то шепчет на ухо соседу и улыбается!? Чему, позвольте спросить, вы улыбаетесь!? Что нашли весёлого в столь грустном деле, как покушение на мягкие части тела женщины с применением "режуще-колящих" предметов? У вас "все дома"?
Мастер оказался прав: процесс был скучным и предсказуемым. Когда пришла очередь говорить защитительную речь, то от волнения мои голосовые связки так "задубели", что первые слова были похожи на хрип астматика со стажем. Мало того, что подвижность голосовых связок была почти нулевой, так они к тому же ещё и "мандражировали".
Как, похожее по звучанию французское "мандраже" получило прописку в русском языке — тому где есть объяснение, но искать нет желания, а потому выскажу своё объяснение: "мандраже" — это французский брат русского похмельного "колотуна". Это когда всё тело колотит неуёмная дрожь. В лечении похмельного "колотуна" применяется любое лекарство на спирту. От большого "перебора" — и дрожь бывает крупная, того гляди рассыплет в прах, от малого — и дрожь такая, но обе тяжело переносятся, обе подлые и ужасные!
А "мандраже" рангом выше! Если русский "колотун" терзает тело, а речь не трогает, то "француз", мало ему, подлому, понуждает вибрировать не только тело, но и "струны души": голосовые связки!
"Мандраже", этот чужой ужас, надёжно прижился в рабочих коллективах отечества.
Привожу текст моего первого и единственного "мандражирования" на адвокатской ниве:
— Граждане судьи! — применить "ваша честь" не решился: на то время "честь" не имела хождения по причине отсутствия чести — не следует "отваливать на полную"… то есть, осуждать моего подзащитного на реальный срок! — с места в карьер запустил "мандраж" — мой товарищ (врал, каюсь!) глубоко, так глубоко, что глубже не бывает, раскаивается в совершенном деянии! Он в полной мере осознал своё недостойное поведение в быту, собственный поступок оказался для него истинным потрясением! Его отношения к супруге за последние две недели в корне изменились, и чтобы так кардинально измениться в сторону улучшения, стать иным человеком, он должен был совершить столь недостойное званию "советского человека" деяние! Многое осознал подзащитный за две недели, но главное понимание, основное, таково: "портить супругу таким манером — себе дороже! Надолго жены не хватит"! Трудно представить, а ещё труднее — предсказать, чем может оказаться для него раненая супруга в последующей совместной жизни! Какова может быть степень раскаяния столь злого и некрасивого деяния? Глубочайшая! Достаточно не особо внимательно посмотреть на моего подзащитного и вам станет ясно, что это так! Её и наблюдаем в данную минуту! Если осудите моего подзащитного на лишение свободы, то таковым решением вы разрушите ещё одну "ячейку социалистического общества".
Также прошу заострить ваше внимание на общий уровень культуры подзащитного. Если осудите его на пребывании в колонии обычного содержания, то не исключено, что таковое наказание он расценит как полностью исходящим от супруги! С полным основанием можно заявить, что мой подзащитный будет держать в сознании упрёк в адрес супруги следующей редакции: "не простила!" и это может явиться причиной окончательного разрушения ещё одной "ячейки социалистического общества"! Я кончил! — никого не было рядом, кто мог бы спросить:
— За каким хреном было выпускать в "эфир" классику "я кончил"!? Не хватало после "Л" мягкий знак пустить на манер кавказца из анекдота, тогда бы совсем было хорошо! Анекдот твой!? Нет! Имел "лицензию" на "дубляж" прилюдно пользоваться словами из анекдота? Чтобы, в который раз! давиться смехом? Почему бы скромно не закончить речь одним упоминанием о "ячейке социалистического общества"!? Эффектно, "в тему" и вполне бы хватило! Так нет, вот вам! — к чему приводит копеечный выпендрёж!
И чтобы не засмеяться в полное горло, не заполучить репутацию "ненормального", стал искусственно кашлять. Смею заверить, что искусственный кашель — второй из лучших способов подавлять смех в неподходящем месте и в ответственный момент!
Аплодисментов за речь не "сорвал".
Потом говорил профессиональный защитник. Он оперировал статьями законов, кои большинство присутствующих в зале не знали, и всё это мне показалось похожим на чтение молитв на латыни. А когда кто-то говорит непонятно, то остальные в такие моменты или впадают в сон, или начинают думать, как я: "очень хотелось бы знать: по каким законам и правилам люди выбирают в жизни занятие для прокорма? Почему я электрослесарь цеха нестандартного оборудования, а он — адвокат? Наверное, потому, что он долго учился ремеслу защиты граждан от законов, кои не в ладах с законами. Почему его потянуло посвятить себя защите "преступивших закон", а меня — нет? Какие причины понудили его
заняться юриспруденцией? Почему я предпочёл иметь дело с железом, а он — с людьми? Да с какими людьми! Для общения с публикой, коя проходит в судах, и самому нужно иметь натуру! Особую. Изо дня в день копаться в человечьем дерьме — на такую работу способен не каждый, от такой работы с ума сойти можно! И никаких гонораров не захочется! От каждого рубля гонорара несёт нестерпимой вонью!"
Окончил речь и профессионал. И он "не сорвал" аплодисментов, и такое совпадение, как бы уравнивало меня с профессионалом. Льстило и радовало: "знанием законов и точным их применением человек добывает "хлеб насущный", но моя речь, думаю, была сильнее"! — что ещё оставалось думать?
Тогда никто не был награждён овациями, и в таком безразличии зрителей и слушателей, что разевали рты в зале, усмотрел жестокую обиду всему цеху судейских защитников. Как!? Только за одно перечисление параграфов закона, по которым коллегу по работе не следовало "изолировать от общества", адвокату следовало аплодировать, но присутствующие молчали!