Тётя Mina

— Этот паскудник Михель никому не даёт пощады! Сволочь, боится сильных трогать, на слабых отыгрывается! Нет от него покоя ни русским, ни немцам! Вот бы кого уничтожить!

Тут же сидела полячка, хорошо русский язык знала, девчата говорили, что она в любовницах у Михеля была, так она ему мои слова и донесла. С тех пор у Михеля на меня длинный "зуб" вырос. Когда нас после обеда на другую работу посылали посыпать территорию завода опилками и убирали, то Михель стал меня тычками в спину "угощать":

— Пся кревь, большевичка, ты есть свинья, ты у меня пойдёшь на шлам! — один раз такое спустила ему с рук, а после второго тычка взяла его за "душу" и говорю:

— Смотри, Михель, если ещё раз тронешь, то это будет твой аут! От тебя мокрое место останется! — укороченная немецкая лопата была у меня на изготовке. Нас растащили.

— Чтоб тебя разбомбило!

Потом, когда успокоилась, подумала: "Бог её знает, куда бы всё повернулось! Ведь могла бы его и рубануть!"

Проходил на тот момент старший мастер и нашу ссору слышал. Стал выяснять:

— Да вот, — говорю, — меня на "шлам" собирается отправить. А мне хоть к чёрту на рога, не страшно!" — следует пояснение "шлама":

не знаю технологию добычи угля в современной Германии, ничего не знаю и о том, как уголь добывался в те годы, но известно одно: уголь немцы почему-то промывали водой. Где его мыли? На месте добычи? Вот что пишет тетя:

"…уголь мылся, и вода с угольной пылью больше походила на чёрную грязь. Грязь поступала в громадные отстойники, вода уходила, а мокрый отстой угольной пыли оставался на дне бассейна. Девчата, обутые в резиновые сапоги, бросали лопатами "кашу" на конвейер, с конвейера — в вагоны, и всё это отправлялось на другой завод, где из пыли делали брикеты. Ничего у немцев не пропадало, они из угольной породы цемент делали. И вот тот мастер, что ссору с Михелем видел, говорит мне:

— Морген в контору! — ну, думаю, отправят меня на "шлам" лопатой угольную кашу на конвейер кидать в компании с молодыми девчатами. Э, ладно, чёрт с ними, ничего, не умру! Сожаление появилось: "уж если меня всё едино на "шлам" ссылают, так нужно было Михеля разок лопатой уважить!"

На утро прихожу в контору, сменный мастер и говорит:

— Айн момент папиер шрайбен — и тут вошёл штейгер и говорит мастеру:

— Не нужен "папиер" — и повёл меня.

А в конце двора шахты стояла фильтровочная станция, большое здание с подвалом. Насосы стоят. Из здания через дверь выход на железный мостик, который проходит через громадный круглый колодезь. Вокруг всего колодца — желоб, а в средине — будка, и от этой будки отходит крестовина с множеством небольших лемехов. Крестовину медленно вращает электромотор, и она лемехами перемешивает угольную пульп. Лишняя вода перетекает в желоб и уходит за очередной пылью.

На станцию меня и привёл штейгер. Там уже работала русская дежурная, и стала мне объяснять, что и как. Поняла я всё быстро и приступила к работе.

Так я начала управлять этим агрегатом. С чего, как, почему я была определена на такую работу — этого понять так и не смогла. Главная моя задача была такая: пришла на работу — включаю двигатель вращения крестовины и опускаю её в пульпу, а после окончания работы включить устройство для подъёма крестовины из пульпы. Запустить крестовину двигателем с опущенными в "жижу" лемехами могло закончиться поломкой. Аварией. При любой ситуации крестовина не должна лемехами-ножами оставаться в жиже, а иначе лемеха так заиливались в мокрой угольной пыли, что потом никакой силой их оттуда вытащить было невозможно. К бассейну подходила труба, и когда он наполнялся "жижей", я шла в подвал, включала насос и откачивала пульпу в бассейн на заводе. Следила за установкой"

Трудно понимать её описание технологического процесса откачки пульпы. Так она поминает о "муфте, которая не должна расходиться более, чем на четыре миллиметра" Что это за муфта? Регулировки глубины погружения лемехов в бассейн? Возможно. У крестовины был ограничитель глубины погружения? Пожалуй: немецкая техническая мысль не могла запустить в работу столь сложное и дорогое устройство без ограничителя подъёма и опускания крестовины с лемехами.

"…в процессе работы я должна была следить за муфтой, которая показывала, что вращающуюся крестовину с лемехами можно опустить ещё ниже…

…поставила к горячей трубе обогревателя стульчик, а дело было во вторую смену, сижу себе, посматриваю за работой агрегата. Свет выключила, оставила одну шахтёрскую лампу, да и ту прикрыла тряпочкой, чтобы в глаза особо не светила…"

…и под мирный звук работающего главного двигателя уснула. Да не просто уснула, а ещё какой-то сон ей приснился. И слышит она какие-то шлёпающие звуки, а когда открыла глаза, то пришла в ужас: яма была полной до края смесью воды с углём и представляла чёрное озеро! Она пишет, что в полубессознательном состоянии кинулась в подвал, включила двигатель насоса откачки пульпы, вернулась на основное место, подняла крестовину с ножами-мешалками и остановила двигатель привода:

"… ещё бы минут десять сна, и ножи-лемеха упёрлись бы в бетонное основание колодца, и чем бы это всё для меня кончилось — Богу было бы известно"

Тётушка приступила к сокрытию результатов "халатного отношения к порученной работе и нарушения трудовой дисциплины при работе на вверенном ей объекте" То есть, убирать угольную жижу немедленно и в темпе. Она относилась к породе таких людей, которые на переживания рода "делать, или расстраиваться" выбирали первую позицию. И ещё она хорошо знала наши пословицы и поговорки: "глаза боятся — руки делают" и вдохновлённая ими, приступила к работе:

"…работаю, горит карбидка, ночами запрещали включать электричество: "светомаскировку" соблюдали.

Для проверки соблюдения правил светомаскировки по двору ночами ходил полицейский из немцев. Увидел у меня свет, зашёл и ещё больше увидел: на полу станции чёрная жижа блестит!

— Во ист…

— Шлам!

— Шлам!?

— Я, я!

— Кто есть мастер?

— Во ист мастер.

— Русишен фрау мастер!? — взялся за голову и ушёл. Хорошо, что был водопровод и специальный колодезь, куда весь смыв уходил, а если бы не это — я бы и до утра не убралась"

Её менял немец, "интернациональный" был коллектив на той станции:

"…хороший был сменщик, спокойный человек. Никогда и ничего по работе не спрашивал, знал, что я в немецком языке "ни гу-гу". Не придирался при сдаче смены, посмотрит мельком, махнёт рукой — иди, мол, и принимает рабочее место. А в то утро пришёл менять, посмотрел на меня и засмеялся! Наверное, догадался, что у меня произошло. Обошлось. Поняла тогда: техника — это техника, и спать с ней в обнимку — рискованное занятие. Так и стала работать мастером.

Курить начала в Германии, там пристрастилась. Так тот охранник немец, что за голову брался, увидев мой "технический грех" в ту ночь, потом частенько заходил на станцию, когда дежурил в ночь, покурить. Сидим, толкуем о всякой всячине и прекрасно понимали друг друга: мои два десятка немецких слов, да его с полсотни русских нам вполне хватало для того, чтобы поругивать всё то, что принесла война: нехватки, бомбёжки"

Бог ты мой! Представители враждующих сторон сидят ночами, курят и ругают своих "отцов-командиров"! Как это всё нужно было понимать!? Кого они ругали? Только ли немецкое начальство? Эх, почему я не медиум? Почему я не могу спросить тётушку:

— Скажи, вы ругали только одну из воюющих сторон? Немецкую? В адрес другой вы выражали восторги?

"Я курила. После смены лампу сдавала, а в ламповой работал уборщиком поляк, крепкий мужчина. Любил ехидно поддевать, курение моё ему не нравилось. Тот самый, Михель, что над пленными издеваться любил. И я его "любила":

— Мина филь раухен! — "поддевал"

— Я! Их раухен фрау арбайтен мастер, ду — манн арбайт уборщиком! Баден пол"! — тётушке ещё бы пару лет работы на шахте — и её немецкий был бы неотличим от русского.

Беседу тётушки с Михелем переведу с искажённого немецкого языка на понятный: