В Москву!

Станица Старонижестеблиевская славится честолюбием и упертостью. Ей давно надоело быть самой большой станицей в мире. Она хочет быть городом. Уже много десятилетий ее жители добиваются городского статуса.

Все эти годы страна жила своей жизнью — голодала, сидела, сажала, победила фашистов, слетала в космос, купила видеомагнитофоны и посмотрела на них «Том и Джерри», в конце концов, развалилась, но и это стеблиевцев не отвлекло. Десятилетиями они строчат письма тем, кто теперь у власти, требуя справедливости.

Что изменится от того, что Старонижестеблиевская станет Старонижестеблиевском, никто в станице не знает. Но всем сердцем этого жаждет и завещает детям жаждать дальше. Такой в Старонижестеблиевской коллективный отцовский наказ.

Особенно волнуются станичники последние годы, потому что Стеблиевка на ровном месте вдруг стала самым продвинутым спортивным центром юга России. Может, если только Сочи к Олимпиаде действительно построят, то обгонят Стеблиевку. А пока — равных нет.

Все произошло случайно — из-за соперничества станичного председателя Стыцько и частного фермера Вольнодуренко. Станичники говорили про это соперничество: «Опять наши яйцами меряются».

Однажды Стыцько узнал, что ласковый рык демократии донесся и до Стеблиевки, и председателей будут теперь избирать на выборах, которые непонятно каким макаром надо провести в бывшем колхозном клубе. Раньше в клуб приезжали краевые начальники — встречались с народом, просили его не буянить, а за это обещали провести канализацию и, как только представится случай, отдать банду Ельцина под суд. Но давно уже никто не ездит: ветер гоняет по клубу засохшие презервативы, восьмиклассники по ночам оставляют грязные шприцы, и только в одном окошке с восьми до пяти сидит прыщавая девица под вывеской «Планета фото. Проявка и печать».

В общем, Стыцько узнал про выборы. И тут же понял, что единственный его конкурент — фермер Вольнодуренко. И тут же понял, что надо делать, чтобы его уничтожить.

Председатель не стал изобретать велосипед, а сделал все так, как сделал бы на его месте любимец всего края величественный Батько Демид, — открыл первый в станице телеканал и начал войну с сионизмом.

Канал назвали «Наш Батько», чтоб подчеркнуть связь председателя с губернатором.

Почти все время в «Нашем Батьке» вещал председатель, но еще иногда для поднятия рейтингов пожилая дикторша с начесом передавала от одних станичников другим поздравления с юбилеем и приветы.

Теперь каждое утро станичники шагали мимо редакции два километра до автобусной остановки и оттуда сорок минут тряслись по колдобинам, чтобы послать в редакцию свой привет. Вообще-то редакция располагалась в самом центре станицы. Но приветы принимала только по почте. А почта была только в райцентре.

Каждый вечер председатель сообщал землякам, что за минувшие сутки в Стеблиевке снова выросли надои и улучшились урожаи, почти никто не помер, на улицах стало меньше пьяных и нерусских, и только гадит вражье отродье клоп-черепашка, но и его победим.

И в каждой передаче Стыцько ругал частных фермеров, называя их сионистами.

— Вот здесь, — вещал председатель, тыча куда-то рукой, — здесь на платанах троих сионократов повесят, и народ спросит: «За что повесили?» А я скажу: «За предательство национальных интересов!» И народ скажет: «Правильно, надо и остальных повесить!»

Надо сказать, Вольнодуренко был единственным частным фермером во всей округе, поскольку не пил. Что может быть лучшим подарком небес в станице, чем анафилактическая реакция на спирт у мужа и отца? Про таких на Кубани говорят: «Чи хворый, чи падлюка». Фермер был именно хворый, и его семья молила Бога, чтобы Бог, не дай Бог, его не исцелил.

Тем временем волшебная сила телевидения взяла свое: народ невзлюбил фермера, зато полюбил председателя.

Вечереет в станице, кричит отец сыну со двора:

— Василий! А ну хорош там семки щелкать, пиды поможи мини синенькие розгрузыть!

— Ща, батя, телевизер тока додывлуся. Тут Стыцько такое кажэ!

— А шо вин кажэ?

— Ты бачил, вчора элеватор чуть не запалылы? Так то, оказывается, сионысты булы!

— Якись такы сионысты? Ты шо, сынок, сказывся? То сосиды на Выселках напылыся та стерню нэ с той стороны запалылы, вот и понэсло на элеватор!

— Та хто то брэшэ, батя?! Вот ты послухал бы, шо Стыцько тоби кажэ! Сионысты элеватор хотилы спалыть, шоб добро народно спортить! А ты — сосиды, сосиды! Телевизор нэ дывышься и нэ знаешь ничого с синенькими со своими!

Мало-помалу Стыцько перестали ругать клещом и собакой. Наоборот, встретив его на улице, почтительно замолкали и приподнимали кепки, здороваясь:

— Здоровеньки булы, Палыч. Жизня-то у нас какая пошла — совсем другой коленкор! Не воробьям дули крутить!

А среди фермерских работников, наоборот, даже случился бунт: заправившись для храбрости самогоном, пришли к нему в кабинет комбайнеры и потребовали, чтобы зарплату им теперь выдавали деньгами, а не зерном. Хотя раньше брали зерном и не жужжали, как точно подметила фермерова супруга.

Вскоре Стыцько, как Вася Пагон, разослал по станице собственный список сионократов. Никаких настоящих евреев в списке, ясное дело, не было, поскольку откуда настоящим евреям взяться в станице Старонижестеблиевской, даже если она уже почти город.

Надо ли говорить, что Вольнодуренко, потомственный казак с красной ряхой, с детства приученный семьей и школой не любить евреев, в списке станичных сионократов стоял первым.

Только после этого фермера наконец прошиб коварный Стыцьков замысел. Вольнодуренко крякнул, почесал кепку, а потом взял да и достроил в центре станицы еще при Горбачеве начатый Дворец спорта, явив тем самым первый и до сего дня последний в Стеблиевке пример социальной ответственности бизнеса.

Станица была потрясена. Здесь не строили ничего уже лет десять, если не считать фанерной будки с жестяной крышей под вывеской «Гипермаркет Сан-Франциско». Будку соорудила семья беженцев из южного государства, обретшего вожделенную независимость и не знающего, что теперь делать с населением.

Дворец спорта открыли с красными лентами и восторженными комментариями в эфире «Нашего Батька».

Теперь уже пришла очередь председателю чесать кепку и крякать. Его ответ был блестящим. Стыцько съездил в краевую столицу, с кем-то там пошушукал, кому-то подогнал фуру арбузов с лучшей бахчи, и, не успев еще опомниться от одного Дворца спорта, станица уже открывала второй!

Стыцьковский дворец сильно обошел вольнодуренковский. Тот теперь казался вонючим спортзалом, а не дворцом. А новый — это был настоящий фитнес-центр, с совершенно немыслимой роскошью — бассейном на три дорожки. Непьющих станичников обещали пускать в бассейн бесплатно по особым билетам с фотографией Стыцько. Оба непьющих станичника этим очень гордились.

Вольнодуренко с горя неделю гонял по двору жену, как Степан Аксинью. Хотел было нанять босяков поразбивать в фитнес-центре окна, но рассудил, что это некреативно, достал из-под кровати чемодан и укатил в Москву к двоюродному брату. В Москве фермер, стесняясь, пообедал в заоблачном ресторане с двумя мужчинами в запонках. Брат называл этих мужчин «инвесторами». Неизвестно, на что клюнули инвесторы, но в следующим октябре в станице открыли первый на юге России Ледовый дворец.

Ни в одной из российских южных столиц не было Ледового дворца. Даже просто катка не было — ни маленького, ни большого, ни крытого, никакого. И какой может быть каток в краю, где полгода в году лето, и такое лето, что асфальт плавится?

Сначала вообще было непонятно, что с этим катком делать, потому что ни в станице, ни в окрестностях, ни даже в самой краевой столице сроду не продавались коньки, и в глаза эти коньки никто не видел, кроме как по телевизору на чемпионатах по фигурному катанию. Но беженцы из южного государства смотались в Москву на Черкизовский и затоварили будку «Сан-Франциско» партией коньков.