Страница 37 из 107
Ужасающее запустение царило в доме, покинутом почти всеми его обитателями. Как, должно быть, страшно было жить в таком месте столь юному существу!
Введя гостя в те же передние покои, Сёнагон, обливаясь слезами, рассказала ему о последних днях старой монахини, и рукава его невольно увлажнились.
– Некоторые дамы считали, что юную госпожу следует перевезти в дом принца, – сообщила кормилица. – Но ушедшая никогда с ними не соглашалась: «Во-первых, мать юной госпожи, будь она жива, вряд ли позволила бы отдать дочь в дом, где с ней самой когда-то обращались столь жестоко, – говорила она. – Во-вторых, выйдя из младенческого возраста, девочка еще не приобрела достаточного опыта в житейских делах и не научилась читать в сердцах людей. Ей наверняка трудно будет ужиться с другими детьми принца, в которых она встретит скорее презрение, нежели приязнь». Она была права, и мы имели немало возможностей в этом убедиться. Поэтому ваше милостивое предложение – пусть и сделанное мимоходом – явилось для нас великой радостью, и хотя невозможно поручиться за будущее… Но, к сожалению, наша юная госпожа вряд ли подойдет вам, она еще слишком мала, да к тому же наивна – более, чем положено в ее возрасте, и мы просто в растерянности…
– Неужели вы до сих пор не верите мне? А ведь я столько раз уже давал вам понять… Нет никаких сомнений в том, что судьбы наши связаны, иначе меня вряд ли пленило бы такое дитя. О, когда б я мог поговорить с ней сам, без посредников!
Не слишком ли вы безжалостны? – сетует Гэндзи.
– В самом деле, такая милость… И все же:
– Увы, не стоит и говорить об этом… – привычно быстро отвечает Сёнагон, и сердце Гэндзи смягчается.
– Отчего ж неприступна… (46) – произносит он нараспев, и молодые прислужницы внимают, затаив дыхание.
Девочка, которая в последние дни, оплакивая умершую, почти не вставала, услыхав от юных наперсниц своих: «Приехал какой-то человек в носи. Уж не господин ли принц?», поднимается и выходит.
– Сёнагон, где человек в носи? Это господин принц приехал? – спрашивает она, приблизившись. Какой нежный у нее голосок!
– Нет, я не принц, но и мной пренебрегать не стоит. Подойдите же, – говорит Гэндзи.
«Ведь это тот господин, которого приезд так взволновал тогда всех! – узнает его девочка. – Наверное, дурно, что я так сказала», – смущается она и, прильнув к кормилице, просит:
– Пойдем же, мне спать хочется.
– Для чего вы прячетесь от меня? Прилягте лучше здесь, положите голову мне на колени. Подойдите же, не бойтесь, – говорит Гэндзи.
– Вот вы и сами изволите видеть. Совсем дитя неразумное… – жалуется кормилица, пытаясь подтолкнуть к нему девочку.
Та простодушно приближается, и Гэндзи, просунув руку за занавес, касается ее волос, ниспадающих блестящими прядями на платье из мягкого шелка. Нетрудно себе представить, сколь прекрасны эти волосы – густые вплоть до самых кончиков, распушившихся под его пальцами. Гэндзи берет ее руку в свои, но девочка, испугавшись внезапной близости этого чужого ей человека, вырывается:
– Я же сказала: хочу спать!
С этими словами она поспешно скрывается во внутренних покоях, но Гэндзи проскальзывает за ней:
– Теперь о вас буду заботиться я. Не надо меня бояться. Кормилица в растерянности:
– Но как же… Разве можно… Какое безумие! Ведь она даже не поймет ничего из того, что вы ей изволите сказать…
– Пусть это вас не волнует. Я прекрасно все понимаю. Мне просто хочется, чтобы вы еще раз убедились в том, сколь необычны мои намерения.
По крыше стучит град, кромешная тьма окружает дом.
«Нельзя ей жить в таком унылом, безлюдном месте», – думает Гэндзи, и слезы навертываются ему на глаза. Разве может он оставить ее здесь одну?
– Опустите решетки. Видно, ночь предстоит тревожная. Я останусь здесь и буду охранять ваш покой. Собирайтесь-ка все поближе, – распоряжается Гэндзи и привычно, словно делает это каждый день, проходит за полог.
Дамы, ошеломленные столь невероятной дерзостью, провожают его изумленными взглядами. А кормилица, как ни велико ее возмущение, только вздыхает. Впрочем, ничего другого ей и не остается, ведь в таких обстоятельствах вряд ли стоит поднимать шум.
Юная госпожа, растерявшись, дрожит, ее прекрасное тело покрывается гусиной кожей, словно от холода. Растроганный Гэндзи закутывает ее в нижнее платье и пытается успокоить нежными речами, хотя в глубине души не может не признать, что его поведение и в самом деле граничит с безрассудством.
– Приезжайте ко мне в гости. У меня много красивых картин, можно играть в куклы.
Он старался говорить о том, что, по его мнению, могло привлечь внимание столь юного существа, и ему удалось настолько расположить к себе девочку, что страх почти покинул ее, но совершенно успокоиться она так и не сумела, и сон не шел к ней. Всю ночь напролет бушевал ветер.
– Право, если б не господин Тюдзё, мы бы всю ночь тряслись от страха. Да, не будь наша госпожа так мала… – тихонько перешептывались дамы.
Обеспокоенная кормилица легла поближе к пологу. Под утро, когда ветер наконец стих, Гэндзи покинул их дом, и могло показаться, будто что-то было меж ними…
– Госпожа ваша так дорога сделалась моему сердцу, что теперь я буду тосковать и на самый краткий миг расставаясь с ней, а потому я хочу перевезти ее в жилище, где в печали влачу свои дни и ночи. Подумайте сами, могу ли я оставить ее в этом доме? Неужели вы не боитесь здесь жить? – сказал Гэндзи на прощание, а Сёнагон ответила ему так:
– Господин принц тоже высказывал намерение забрать ее к себе, мы думаем, что это произойдет после того, как закончатся положенные сорок девять дней[30].
– Принц, несомненно, будет для нее надежной опорой, но ведь она уже привыкла жить с ним розно, и для нее он такой же чужой человек, как и я. Поверьте, хоть я совсем недавно познакомился с вашей юной госпожой, мои чувства уже теперь настолько глубоки, что наверняка окажутся сильнее отцовских.
Погладив девочку по голове, Гэндзи вышел, то и дело оглядываясь.
Небо было затянуто густым туманом, а земля побелела от инея. Этот ранний час таил в себе особое очарование, и Гэндзи с некоторой досадой подумал о том, что теперь весьма кстати было бы и настоящее любовное свидание. Вдруг вспомнилось ему, что по этой дороге он не раз пробирался тайком к одной из своих возлюбленных. Не долго думая, Гэндзи послал телохранителя постучать в ворота ее дома, но на стук никто не отозвался. Тогда Гэндзи велел одному из своих приближенных, у которого был самый красивый голос, произнести:
Дважды были произнесены эти стихи, и вот из дома выслали миловидную служанку.
ответила она и тотчас скрылась. Больше никто не вышел. Досадно было Гэндзи уезжать ни с чем, но небо быстро светлело, делая всякое промедление нежелательным, и он поспешил домой. Уединившись в опочивальне, он долго лежал без сна, с нежностью вспоминая милое детское личико, и невольно улыбался.
30
…после того, как закончатся положенные сорок девять дней. – В течение сорока девяти дней после смерти совершались поминальные обряды (считалось, что в течение сорока девяти дней душа человека остается в этом мире и только потом возрождается в новом обличье)