Страница 1 из 3
Клод Сеньоль
Трактир в Ларзаке
I
В ту осень 1828 года я пересекал мрачное известняковое плато Ларзак, борясь с западным ветром, который усиливался и нагнетал в небе плотные тучи. Близился вечер. Окрестность была пустынна и одновременно полна враждебными силуэтами. Такое явление часто встречается с наступлением сумерек, хотя на самом деле это просто кусты, сотрясающиеся под порывами ветра и пугающие редких путников в этих безлюдных местах, отданных во власть вечным скалам.
Природа здесь не ведает полумер: если наступает тишина, то она тяжело сжимает в объятиях путешественника; если с севера проникает зимний холод, то от него растрескиваются камни, а если разливается летнее солнце, оно заживо печет растения и людей. Сейчас октябрьский ветер пришпоривал Ларзак, злясь на меня и мою кобылу и пытаясь доказать нам, кто истинный хозяин этого горного плато в Центральном массиве. Изо всех сил ветер старался столкнуть меня с дороги.
Склонив головы, мы почти не продвигались вперед, и я сомневался, что доберусь к вечеру в Милло, на новое место службы. Но, поскольку меня ждали только завтра, я решил заночевать в Оспитале, надеясь найти там койку.
Внезапно полил ливень. Ветер яростно подхватывал рои тяжелых капель и загонял их под одежду, в самые, казалось бы, защищенные места. Тучи почернели, сузив горизонт до сотни метров. Вскоре я различал лишь дорогу, ленточку размолотых булыжников и луж. Оспитале находился примерно в лье отсюда, а укрытия я никакого не видел. Моя седельная кобура наполнилась водой, как ведро, а одежда походила на губку. Но небо уже не впервые подвергало испытаниям мою персону драгунского офицера — крепкое тело, познавшее немало приключений, так и не поддалось напастям.
Ночь заключила нас в свои объятия. Я не отрывал взгляда от сероватой земли, которая еще вела меня, но вскоре из-за колебаний и пронизывающей сырости потерял терпение и подстегнул кобылу, словно именно она была виновата во враждебности, окружающей нас.
Кобыла взвилась на дыбы и, пытаясь увильнуть от моих ударов, пустилась в галоп в полном мраке. Меня едва не выкинуло из седла, я с трудом сумел удержаться, вцепившись лошади в гриву, выкрикивая проклятия и моля Небо, чтобы на пути не оказалось ни единого препятствия.
Благодаря Господу мы не наткнулись ни на одну скалу и не провалились в расщелину, но меня унесло далеко в сторону от дороги, бывшей единственной связью с несколькими обитателями этого проклятого места.
Наконец мне удалось остановить лошадь, я спешился и с трудом успокоил животное. Теперь мы наверняка заблудились во тьме под непрекращающимся дождем. Было очевидно, что в этой незнакомой местности мне не стоило рассчитывать на чью-либо помощь. Оставалось лишь одно — устроиться на ночь под открытым небом, как бывало во время тяжелых военных кампаний.
Так я и сделал, крепко привязав поводья лошади к выступу скалы, а сам свернулся калачиком между несколькими крупными камнями и накрылся промокшей шинелью, дающей хоть какую-то иллюзию защиты. Заснуть я, конечно, не заснул, но задремал — лучше было провести ночь так, чем в тщетных и утомительных плутаниях.
Сколько времени я пролежал, раздавленный усталостью, вдыхая назойливый аромат тимьяна и сырой земли, не знаю, как вдруг моя кобыла привстала, заржала, беспокойно оглядываясь по сторонам, словно кто-то кружил вокруг нас.
Я всегда чутко ощущал присутствие постороннего и на сей раз не ошибался — мы были не одни.
Ветер стих, ночь сгустилась, дождь превратился в моросящую пелену. Кто же находится рядом, столь бесшумный? Человек? Люди? Такое предположение показалось маловероятным — они бы уже либо подошли, либо напали на нас. Наверное, мы привлекли внимание каких-то зверей… Быть может, волков?
Обеспокоенный такой возможностью, я привстал и извлек свой седельный пистолет. Но, коснувшись дула, понял, что пистолет наполнен водой. Порох подмок, а значит, оружие стало бесполезным.
Кобыла просто бесновалась от страха. Вскоре она начала брыкаться, нанося удары копытами в разные стороны, словно ей угрожали отовсюду, и мне пришлось отойти, ибо она беспорядочно колотила копытами и могла ненароком переломать мне кости.
И тут же в свою очередь меня охватило чувство беспокойства. «Что-то» злое следило за нами. В этом не было никаких сомнений. Моя кобыла инстинктивно защищалась от скрытой агрессии, которую и я ощущал всем своим нутром. Да, «что-то» безжалостное пристально разглядывало нас, явно желая причинить зло.
Очевидная угроза, которую я ощутил как смыкающийся круг демонов, заставила животное порвать узду. Кобыла умчалась прочь, а я, подгоняемый колючей враждебностью, понесся сломя голову прямо вперед, подальше от неведомой опасности.
Вскоре я оказался на скале и испустил крик радости. Внизу спасительной звездой блистал огонек.
Я бросился на свет, несколько раз упав в спешке, и, едва дыша, добрался до гостеприимного здания, к которому меня привело светящееся окошко.
Это оказался трактир. Я вошел внутрь.
Там никого не было. Только догнивал стойкий и пронзительный запах былых времен.
Я позвал и призывно стукнул по длинному столу, который едва не рухнул под моим ударом. Трактирщик мог находиться в подвале или в одной из комнат. Но, несмотря на поднятый мною шум, никто не появился. Я был здесь явно в полном одиночестве и стоял, подрагивая от нетерпения, перед жадным очагом, где давно не разводили огонь — трубу закрывала густая паутина. Что касается длинной свечи, только что зажженной и укрепленной на полке, то ее присутствие вместо успокоения наполнило меня еще большим беспокойством, чем если бы в этом месте царили ночной мрак и полное запустение.
Я поискал бутылку водки, чтобы немного успокоиться и отогнать страх, который не позволял мне отправиться на обследование прочих комнат этого странного трактира. Но запыленные бутылки старинной формы, валявшиеся на полу, уже давно расстались со своим содержимым. Все они были пусты, давным-давно высохли даже последние следы напитков, некогда хранившихся в этих сосудах.
Странный трактир заставлял внимательно прислушиваться к малейшему шуму и навевал вопросы по поводу столь необычного места. У очага валялись сухие поленья. Я собрал их в очаг, уложил на сухое сено, лежавшее тут же, и с помощью сохраненного от дождя огнива высек искру.
Усевшись перед очагом, я впитывал его жар, решив сжечь всю мебель, только бы сохранить до зари это утешительное сообщество. Запах воспламененной смолы подбодрил меня, словно глоток неразбавленного спирта. Но, размышляя о потере своей лошади, я опечалился, хотя и надеялся, что инстинкт животного приведет кобылу ко мне.
И вдруг меня охватила противная дрожь, похожая на ту, которую я ощущал снаружи и которая пригнала меня сюда. «Что-то» вновь находилось здесь, причем совсем рядом!
И хоть с трех сторон меня защищали непрочные стены, высвеченный потрескивающим пламенем, я был открыт и уязвим для кого угодно, представлял собой прекрасную мишень, в которую легко попасть свинцом. Я вскочил — мышцы мои были готовы к новому бегству.
Но беспокойство сменилось вдруг острой тоской, такой, что я едва не задохнулся. Теперь «Что-то» окружало трактир и безжалостным в своих таинственных намерениях, невидимым, отчетливо ощущаемым взглядом всматривалось в меня через окно без ставень. «Что-то» с такой силой ненавидело меня, что от ужаса я покрылся потом.
Опасаясь своим криком побудить к действию силы, готовые раздавить меня, я едва сдержал вопль, призыв о помощи. Однако в зале трактира стучало лишь мое сердце да потрескивал огонь в очаге! Я был один, и меня защищала закрытая дверь. Ее предстояло сначала отворить, чтобы приблизиться ко мне. А если кто-то появится из двух других дверей в глубине комнаты, ему придется, добираясь до меня, пересечь всю комнату и только тогда предстать перед моими глазами. Но эта логика вовсе не успокаивала, потому что я все более ощущал не явную реальность, а истечение смертоносных флюидов.