Хлеб сатирика

Течение почти незаметно, оно угадывается по тому, в каком направлении протянулись водоросли. Решаю ехать налево, вверх по реке, в надежде найти подходящий для моих донок омут. Он возникает за третьим поворотом. Судя по всему, глубина здесь достаточная, но приткнуться совершенно некуда — берега сплошь поросли ивняком. Наконец, нахожу крохотную глинистую площадку. С грехом пополам тут можно разместиться, места для четырех донок хватит.

Когда я забрасывал вторую донку, удилище первой резко согнулось. Последовала сильная подсечка, и вот я уже держу в руках трепещущего окуня. Значит, место выбрано удачно, лов будет!

Окунь берет жадно, я еле успеваю менять червей. Поднимается солнце, но туман еще не рассеялся. Где-то рядом я слышу тяжелые шаги и громкое чертыханье. Вскоре в кустах вырисовывается фигура человека в ватнике и широкополой шляпе. Это Иван Семенович Колтышев. В руках у него спиннинг с солидных размеров «бородой»: катушка перебежала, и теперь леса безнадежно запуталась. Еще раз чертыхнувшись, Иван Семенович присаживается около меня.

— Ну, как, клюет?

Вместо ответа я молча показываю садок с окунями.

— А я вот связался с этим проклятым спиннингом, — ворчит Иван Семенович. — Надо бы тоже удочки взять. Когда теперь я распутаю…

И Иван Семенович с ожесточением принимается теребить злополучную «бороду». Но чем больше он нервничает, тем все больше запутывает лесу.

— Вы бы поспокойнее, Иван Семенович, — советую я. — А то вам так до обеда хватит распутывать.

Иван Семенович ничего не отвечает. До меня доносится лишь его громкое сопенье.

Подул предутренний ветерок, и сразу река очистилась от тумана. Засверкали белые кувшинки у берегов, заблистали заводи. Расправили крылья и взлетели быстрые стрекозы. Там и сям послышались громкие всплески. Начался утренний, самый интенсивный бой хищника: щуки, головля, шереспера.

Солнце поднимается все выше, начинает припекать. Поклевки становятся редкими, окунь выходит на отмели охотиться за мальком. Пора сматывать донки, мы условились собраться на нашей базе к полудню.

Здесь уже горит костер, около которого хлопочет озабоченный Степан Тимофеевич. Каждому вновь прибывшему члену артели он сообщает печальную новость:

— Индюка нет.

Разбирая утром все наше хозяйство, Степан ни в одном ящике не обнаружил обещанного диетсестрой лакомого блюда: жареная индюшатина с яблоками. Сообщение Степана у некоторых членов артели вызывает тревожный вопрос:

— Как же будем с обедом?

Но по мере того как на берег высаживается весь персонал артели, тревога рассеивается: на траве у костра растет груда окуней, подлещиков, плотвы. Уха состоится.

Последним прибывает Димка. Он небрежно сбрасывает с плеча рюкзак и подходит к костру.

— Что поймал? — спрашиваем мы.

Димка не отвечает, и тогда Иван Семенович берет его рюкзак. На траву падают щуки и огромный шереспер, «белизна» — как его называют местные рыбаки. Сегодня Димка победитель, быть ему председателем артели. Прочтя в наших взглядах восхищение, Димка уже начальническим тоном приказывает:

— Ну, нечего стоять без толку. Давайте рыбу чистить.

Без слов мы вынимаем ножи и, захватив рыбу, спускаемся к реке. Даже в самодеятельной артели должна быть дисциплина.

Каждый, кто бывал на рыбалке, охотно согласится с тем, что приготовление ухи не менее увлекательное занятие, чем сам процесс ловли. И не случайно то один, то другой член артели пытается задержаться у костра. Но Димка беспощадно гонит всех от большой обливной кастрюли, в которой уже закипает вода. По праву председателя он варит уху сам, оставляя на нашу долю лишь черновую работу: принести воды, наколоть дров, почистить картошку, подать соль, перец, лавровый лист.

Под влиянием волшебного аромата ухи у всех не на шутку разыгрывается аппетит. Степан, составив два ящика, накрывает стол. В это время до нас доносится урчание автомобильного мотора, и на поляну выскакивает наш «газик». Хлопает дверца, и к нам подходит Толик. Широко раскрытыми глазами смотрит он на содержимое кастрюли, на плавающие по поверхности воды глазки жира и изумленно произносит:

— Эх, уха!

В первую минуту никто не осознал всей значительности невольно вырвавшегося у Толика восклицания. Его оценили лишь потом, когда единодушно было утверждено название нашей артели: «Эх, уха!». Но не будем забегать вперед.

Толик постоял у костра и вернулся к машине.

— А я вам вот чего привез, — сказал он и открыл заднюю дверцу автомобиля. На землю вывалился огромный индюк.

Представитель семейства куриных, перенесший длительное путешествие в столь необычных условиях, переступал с ноги на ногу, сердито топорщил перья и кидал вокруг яростные взгляды.

— Вот так птица! — с восхищением произнес Иван Семенович.

— Это не индюк, а настоящий орел! — добавил Иван Филиппович.

Тем временем Толик сообщил следующее. Как было договорено, перед нашим отъездом из санатория на кухню доставили индюка. Приготовить его поручили молодой поварихе Маше. Это поручение совпало с другим — не менее ответственным — выступлением Маши, в концерте художественной самодеятельности в качестве исполнительницы русских народных песен. Маша была в ударе и пела замечательно. Потом состоялись танцы. Машу приглашали наперебой. Вечер закончился поздно. И когда Маша вернулась к себе, то с ужасом обнаружила, что вся кухня наполнилась едким дымом. Оставленный без присмотра индюк превратился в угли.

Наутро о происшествии доложили заместителю директора по хозяйственной части Тишкину.

— Значит, рыбаков отправили без горячей пищи? — грозно спросил он.

— Без, — виновато промолвила диетсестра. — Что ж поделаешь, такой случай.

— Безобразный случай, — резюмировал грозный администратор. — Строго внушите поварихе, а сейчас пошлите Толика на птицеферму. И непременно доставьте индюка рыбакам. Живого или мертвого.

Так индюк оказался на берегу Сейма. Теперь нам предстояло решить его судьбу. Конечно, ни у кого не было и мысли, чтобы принести гордую птицу в жертву алчным аппетитам. Но отправлять индюка обратно было бы бестактно.

— Я предлагаю приковать индюка на цепь, — сказал истый горожанин Иван Филиппович. — Так он проживет сколько угодно.

— Построим ему клетку, — предложил Иван Семенович.

— Да пусть так живет, что ему сделается, — сказал Степан.

«Пусть так» — эта формула оказалась наиболее приемлемой, и все вернулись к ухе, которая уже грозила перебежать через край кастрюли.

На Сейме мы прожили целую неделю. Поднимались в пять утра, ловили до двенадцати, варили уху, в три снова выезжали и возвращались лишь с наступлением темноты. После ужина и чая все забирались в спальные мешки. Впрочем, за одним исключением. Николай Петрович, убедившийся, наконец, в недосягаемости лещиного стада, загорелся новой идеей — ночной ловлей сома. Николай Петрович от кого-то узнал, что на Сейме водятся огромные сомы, и теперь каждую ночь отправлялся на омут. Ловил он на червя, на лягушонка, на пескаря. Мы посоветовали попробовать половить на жареного воробья. С помощью Степана Николай Петрович добыл несколько воробьев и зажарил их на костре. С ночной ловли он возвращался поздно, когда мы уже спали. Утром никто не задавал ему никаких вопросов. Это было излишне. Ясное дело, сомы не даются. Зачем же напоминать об этом лишний раз, зачем расстраивать человека?!

Персонал артели, включая сюда и индюка, чувствовал себя превосходно. Последний оказался очень покладистым малым. Ел все, что ему предлагали, днем не уходил далеко от стоянки, а по ночам спал у костра. Индюк особенно привязался к Ивану Семеновичу. Он не отходил от него буквально ни на шаг. Индюк очень любил моменты, когда на катушке у Ивана Семеновича образовывалась очередная «борода». Тогда индюк располагался рядом и пока Иван Семенович распутывал лесу, часами нежился в песке.

Наступил день отъезда. Когда мы погрузили вещи в прицеп и уселись в машину, то выяснилось, что поместить индюка решительно негде. Наш пернатый гость одиноко стоял у потухшего костра. Накрапывал дождь, и индюк чувствовал себя явно неуютно. Но делать было нечего, индюка можно было захватить лишь вторым рейсом, а пока наблюдение за ним поручить леснику. Так и условились.