Банда гиньолей

— Наипрекраснейшее в мире путешествие — таков мой подарок, дорогуши вы мои! Да, да, кругосветное! Уж я в этом что-нибудь да смыслю! Куда угодно, вдоль и поперек!.. Балуют вас! Больше никакого метро, Фердинанд! Никакого метро во всю жизнь! Забираю у тебя все метро, какие есть!

Необыкновенно остроумно! Засим следуют пять минут хруста и кастаньетного щелканья суставов.

— Что там твой пароход, милейший? Каюты будут обиты шелком! Так что по ночам полное блаженство: будете вкушать любовь, девочка!

И, смеха ради, строфа из модной песенки:

Ужасно доволен собою… угощает сигарами направо и налево… возится под столом… стол качается, подрагивает… Он щекочет бедра Вирджинии. Она вскрикивает, но не убегает… Даже, для вида, слегка шлепает его по щеке. Он просто счастлив! А я со своим брюзжанием… Он опять принимается за свое, на ощупь шарит под столам, хватает мою ногу… Наклоняюсь, смотрю — он ищет ее ногу. Она похохатывает, заигрывает… В точности, как тогда на площади… Возмутительное свинство!..

Я принимаю решение:

— Ну, довольно! Пошли отсюда!

— Пошли, пошли… Куда это ты так спешишь?

— Куда пошли?

— На улицу!

У меня одно на уме.

— Но послушайте, Фердинанд, — с грустной укоризной скрипит он. — Я раскисаю на улице, мне худо от тепла, от света… Я и так уже не очень хорошо себя чувствую… Раскисаю от всего! Жестокосердый вы человек, Фердинанд! Мне нужна сырость… подвал… потемки… Как можно больше потемок!

Он подзывает официанта.

— Три бенедиктина, waiter!

И не собирается уходить, сидит основательно.

— Довольно света, довольно уличной суеты! Сидите смирно, военнослужащий без денежного довольствия! — Это он мне. — Сидите, неуемный! Слушайте голос хозяина!

Утихомиривает меня, видите ли.

Ах, шалун ты наш неугомонный! Я начинаю закипать… Нет, остынь!.. Лучше уйти… Я опять за свое:

— Ну, двигаем!..

— Прекрасно, очень хорошо! Как вам угодно! Скрежещет еще громче прежнего, трясется — осердился… Так разволновался, что начал заикаться:

— Я н…н…наивеличайший в-в-властитель с-с-с-сверх-страстей!

Произнося сии слова, он привстал на стуле. Пусть его порет чушь, лишь бы все это кончилось! Он простирает длинную, тощую свою руку… Опять речь, думаю я… Знак публике подает… Он опустил руку и — ба-бах! — грянул гром… Гляжу, боюсь снова остаться в дураках… Может, думаю, это у меня в голове? Слуховая галлюцинация?.. Но нет! Полыхает так, что гудит… Языки огня перекидываются от стены до стены… Как же они взвыли! Не только я! Все охвачено огнем… повисло багровое облако… Пылает весь ресторан… Взрыв, шквальный порыв… Цзынь-нь-нь!.. Посуда… Женщины воют — хоть уши затыкай!.. «Цепеллины!» — голосят. Ждать нечего! Помчался сломя голову, даже про лапочку мою забыл, враз лишился хладнокровия… Проклятье! Поистине, громы — суть мой удел!.. Та же злосчастная судьбина, что и у Бена, мелькнуло у меня в мозгу… Беги, куда глаза глядят, милок! Куда глаза глядят! По счастью, толпы нет — всего-навсего кучка ценителей изысканной кухни… «Бомба с цепеллина! Бомба с цепеллина!»… Стиснулись в дверях, крик стоит… Давка все-таки страшная… А, вот мы и снова вместе… все трое! Стало быть, и переживать нечего!.. Вирджиния, Сороконожка… Волосы малышки растрепаны, а он искрит отовсюду… Торжество потустороннего!.. Этот затейник-канатоходец и устроил всю эту заварушку… Публика, сидевшая за ужином, решила, что это бомба, и, в полной уверенности, что это именно так, орет: «Цепеллин, цепеллин!» Совсем перестали двигаться вперед, славились в дверях из-за тройных створок. Тут Сороконожка заворочался, уплощился и… сделав усилие… у нас на глазах превратился в тонкую пластинку чего-то вроде желатина… Куда только подевался его костяк… Он скользнул в дверную щель… Невероятно!.. Глянцевитый студень… Юркнул без сучка, без задоринки. Он уже снаружи, в непроглядной уличной темени… А мы тем временем протискиваемся, обдираясь… Слышится его смех… Наконец выбрались к нему. Я отыскал его по смеху… Шакал! Как же рада малышка! Бросается ему на шею… Нахожу их на ощупь… Оба в чудесном настроении…

— В путь! Вперед!

Я расклеился, хромаю, ворчу, тюк с товаром потерял — забыл на банкетке… Нет уж, возвращаться не буду! Да и чует мое сердце, что без полиции здесь не обойдется. Не угодить бы нам в засаду. Ну же, пошли! Надо бы воспользоваться темнотой… тем, что они толком не знают, где находятся… Только он ни о чем не печалится: резвится, кружится волчком, скачет меж кучек людей, затеял в прятки играть — дело несложное с его-то светлячками… Малышка гоняется за ним… Подкалывают меня за то, что брюзжу.

— Look at Ferdinand! Look at him!

— Что невесел, Фердинанд? Что невесел, герой смерти? А что ответишь?

— Ладно, давайте сюда! — решает он.

Сразу — бразды в руки. И вновь это отвратительное зловоние… К черту! Плюнуть на все!.. Нет, нет, не поддаваться!..

— Я за тобой, скрипун! — кидаю в ответ… Натерпелся я от этой гадины… Пусть не воображает, что всегда будет брать верх!.. Иду за ним следом в ночном мраке… Он блеет, шагая вдоль лавок… Слышу его — не умолкает… Пусть знают, им НС оторваться от меня! Не отстаю от них, иду как привязанный… Клацают его мослы, звучит гиений хохот… Разудалое веселье!

Раздаются восклицания: «Очаровательная красавица! Божественная! Дивная!» Артист!.. А что вытворял! Ни грамма стыда!.. Еще хуже Боро!.. Ни капли почтения!.. Такое же чудовище!.. После тех злосчастных происшествий не осталось ни на йоту стеснения — вообще ничего… Томится похотью, тискает, и кого?.. Ребенка!..

Знай, воркует: «Очаровательная красавица! Божественная! Дивная!» На миг оборачивается ко мне. «Тебе слышно, дружок? Слышно, ворчун?» — доносится до меня из непроглядной тьмы… Приглашает веселиться вместе с ним… Прибавляю шагу, догоняю их… Запыхался… «Вот тебе подарок, братишка!» Схватил меня за руку, сжал, тряхнул сильно… Неотерпимо больно давят его кости, хоть криком кричи! Но Я не пикнул… Продолжаем шагать… Он что-то сунул мне в руку… в темноте не видно… что-то теплое… какая-то мерзость… Я вида не подаю… Достал кусок собственной требухи из портков… Чувствую, как он роется… Что-то наподобие шланга или колбасы… Мягкое, округлое… Хочет, верно, чтобы мне стало дурно, чтобы в обморок грохнулся, чтобы взмолился о пощаде. Как же, дожидайся, шалунчик!: — Ты сгнило, привидение! — говорю ему, — И суешь мне свою гниль!

Любезность на любезность!.. Захихикал… Пусть его хихикает! Напрасно старается!

— Какая же вы пакостная сволочь! — отбриваю его среди мрака, ночи, вони и так далее… Больше ему меня не сбить! Вышел весь его номер… Ни за что не отстану от него, хоть на край света… Пусть катится к едрене фене!..

Он прибавляет ходу… Быстро шагаем, но я не отстаю ни На вершок. При переходе улиц из него возникают болотные огоньки… Из тряпья его, изо всех мест… В пути вещь удобная…

— «Туит-Туит-клуб!» — дребезжит он. Туда, надо думать, и ведет нас… Ночной клуб, какое-то сомнительное заведение… Начнутся всякие излишества, безудержный загул… С самого начала было ясно! Кутеж престолонаследных князей! Он верещит как нанятый: «Yap! Yap! «Туит-клуб!» Чтобы мы ликовали в предвкушении, чтобы голова кругом пошла… Ну, нет! Не уйдет от меня эта вонючка!.. Что-то варится в его котелке, дружком он просто прикидывается… Ему нужно, чтобы девчонка принадлежала ему одному… Новая вампирская хитрость… На какое-то дельце меня заманивает… Какая-то подлая преступная затея… Что-то особенное собирается отмочить. Ох, чую, какая-то жуткая месть! Только я начеку! Черта лысого он получит, вот что!.. А сам все думаю, думаю… О моем мешке со скобяной всячиной-перевсячиной… Когда он бултыхался у меня на спине, мне сопутствовала удача. Нельзя было бросать его! Глупость я сморозил!..

Тем временем наш пройдоха-заводила все покрикивал, резво поспешая: «Night-club, children! Night-club!» На ходу кружит, приплясывая, вкруг меня… Сущий мальчишка в нашей троице. Темно — хоть глаз выколи… Без конца воздушные тревоги. Каждую ночь, вот уже целый месяц. Должна ведь когда-то кончиться война… Такие мысли вертятся в моей голове. Скажу, справедливости ради, что не будь его болотных огоньков, ну и запаха, нельзя было бы и шагу ступить… Любопытно, что думают прохожие. Наверное, что затеяли какую-то игру, спичечками чиркают. У Нельсона был свой прием: он собирал и вел людей голосом. Всяк чародей устроен на свой особый лад… А этим все мало: так расшалились, так разыгрались, что и меня хотят заставить скакать вместе с ними… Эдаким резвым козликом! Ну, на что это похоже? Толкать людей! Нет настроения, игрунчик… Кончаем, хватит! А наша парочка водит хоровод!.. Как же я мог забыть барахлишко? Долг для меня превыше всего…