Банда гиньолей

А вы уж семь раз отмерьте, прежде чем отрезать.

Прекрасно! Превосходно! Мое решение принято. Я напрягаю волю, начинаю лицемерить. Цыплят по осени считают! Меня посылают с поручениями, которые я исполняю неукоснительно — тютелька в тютельку… одна нога здесь, другая там… верчусь меж автобусов, мчусь, лечу во весь опор, насилую мою покалеченную ногу, не теряю зря ни секунды. Сам себя не узнаю… это уже не я, а совсем другой молодой человек: расторопный, точный, опрятный — комар носа не подточит.

Вирджиния более не сопровождает меня. Кончились шальные выходки!.. Вижу ее лишь во время трапез, сидящей на противоположном конце стола. Два-три учтивых слова — и точка, как ни в чем не бывало. Благонравие в повседневной жизни — вещь тошнотворная. Полковник исподтишка следит за мной… оба мы начеку. Кошки-мышки. Состену весьма неуютно оттого, что я не желаю раскрыть рта.

Вечерами, когда мы укладываемся в постель, он что-то рассказывает… а я молчу, набравши в рот воды. Он злится и продолжает трепаться в пространство.

Если во время беготни по лавкам мне случается оказаться поблизости от Ротерхайта, я заглядываю к Пепе. Она все та же: пьяная, или почти… и неизменно влюбленная.

— Где же Состен?

Не дает это ей покоя.

— Он превратил мою жизнь в крестный путь… и должен мне рай! Он — чудовище, молодой человек! Чудовище!

Каждую неделю я приношу ей пять шиллингов на содержание, но адреса в Уайлсдене не даю — это стало бы концом всего. Ни Нельсон, ни юный молочник более мне не встречались. Так время и уходит, неделя за неделей… Не стану разумеется, утверждать, будто недели эти исполнены приятности. Недоверие и тревога. И все же, что ни говори, кров над головой, приличный харч. Да и дурака не валяем — оба, в сущности, при деле: Состен хлопотал по механической части, я же благоразумно исполнял возлагавшиеся на меня поручения. Скандалы и всяческие склоки совершенно прекратились. Состен допоздна засиживался в мастерской на чердаке, а я к десяти часам отправлялся спать. Он садился за поздний ужин с полковником и ранее полуночи в спальне не появлялся. Однажды вечером, когда я уже задавал храпака, он в необычайном волнении, просто вне себя, принялся трясти кровать подо мной: я непременно должен был выслушать его!

— Ты что, не знаешь? Через неделю уже испытания!

— Да что ты? — я ему в ответ. — Благая весть! Поди, рад?

— Ну как же, рад-радешенек!

Он просто задохнулся от моей наглости, считая меня настоящим чудовищем.

— Значит, отправляешь меня на смерть? Вот так, не моргнув глазом?

— Да никуда я тебя не отправляю!

— Ах, никуда! Сударю угодно еще и циником себя выставлять! Вот здорово будет, ежели я околею! Туда мне и дорога, верно? Так, да? После своего загула… ты и двух слов мне не сказал! Что, разве нет? Обращаешься со мной хуже, чем с псом бездомным. Меня просто нет!.. А между тем, господин Ромео, именно на мою долю выпали все опасности! А вы тем временем предаетесь пороку, господин Волокита!.. Вы были в восторге, если бы я протянул ноги! Меньше хлопот. Позвольте мне сказать вам, господин Ромео, что в вас не слишком много уважения к людям!..

Перебарщивает, перебарщивает! Ответ мой скор:

— А я, господин Мученик, откуда, по-вашему, взялся? Едва ноги унес из бойни! Паршивый бездарный путаник! Что-то вас не было там вместо меня! Проваливайте, проваливайте! Я не дипломированный инженер… это уже по вашей части. Оставьте меня в покое!

Ясно, внятно и вразумительно. Все точки над «i» поставлены.

— Да что уж, вам ведь неплохой кус отломился, и делиться ни с кем не желаете! — бросает он мне в ответ. — Ведь так, репей? А уж ублажают его! И по женской части, да во всем!.. А разодет — ни дать ни взять особа знатного рода!

Вот как он меня поливает грязью!

— Не увлекайтесь, господин Состен Жопкинс! Вы переходите всякие границы… я накажу вас!

— Скажите, какие мы чувствительные! А как же девочка, примерный вьюноша? Ребенок! Красиво, ничего не скажешь! Сатир — он и есть сатир в любом возрасте… или я ничего в этом не смыслю! Не обязательно быть инженером, господин Болиголов! Ваши достоинства опережают годы!

Вот такие держит речи.

Раздумываю, не заехать ли ему хорошенько, но образумливаюсь. Лучше потолкуем. Хотелось мне порасспросить его о малышке. Это, пожалуй, поважнее будет. Почему она совсем перестала говорить? Может быть, дядя запретил?

— Она с тобой говорит?

— Нет, сокол мой, ни словечка! Зад еще, видно, припекает! Ох, дядя! Боится она повторения! Розга-то фьюить-фьюить! Свистела долго. Добрая наука! Несладко пришлось ее задку. Ты ведь из кавалерии — знаешь, поди, каково это!

С каким смаком он вспоминал подробности! Знатное было представление — все холуи, вся челядь в первых рядах!

— Вообрази, все халдеи до одного! Надо же было такое придумать!

Он сожалел о том, что не участвовал лично!

— Да замолчи ты! — обрываю его. — Замолчи! Он начал раздражать меня.

— Замолчи, Состен! Говорю тебе по дружбе, не зарывайся! Не дури сверх меры, здоровью вредит. Знавал я чудиков, настоящих хохмачей, каких раз-два — и обчелся… Так вот, это все очень плохо кончается. По-дружески говорю тебе, не увлекайся!

— Это я дурю сверх меры? — ухмыляется он. — Ну, это ты лишку хватил, Фердинанд! Плохо глядел!

И понес в запальчивости невесть что:

— Ну, посуди сам, как тут не смеяться? Это и есть признак здоровья, бодрого духа! Ну, подумай, если бы «анкл» отстегал тебя — фьюить, фьюить! — по заднице, ты бы не смеялся? Еще как корчился бы! Вот эдак!.. Вот эдак!..

И соответственно дергал тыльной частью.

— С вами тяжело, Состен! Вы тяжеловесный и глупый человек!..

— Со мной тяжело? Со мной?..

Он уставился на меня немигающим взглядом… совершенно сбитый с толку тем, что я назвал его тяжеловесным.

— Это я тяжеловесен? Я, сопляк? Что за чушь! Он яростно заспорил:

— Я потусторонний… слышишь? Потусторонний!.. Никак не мог опомниться: уязвил я его в самое сердце!

— Никогда вам этого не понять… засранец, деревенский недотепа! Потусторонний, потусторонний!..

Он даже заикаться начал от растерянности. Ох, как осердился!

— Ес-с-сли б-бы в-вы м-м-меня н-н-немн-н-ного с-с-слуш-ш-шали, а н-н-н-е с-след-д-довали с-с-своим инс-с-с-стин-н-нктам!.. Вор! Гра-грабитель! Ох-х-хлам-м-мон!

Нет, он не считал себя тяжеловесным! В голове у него это никак не укладывалось!

— Потусторонний! Невесомый! Вот каков я, несмышленыш!

— На вашем месте я не стал бы кипятиться, господин Состен… не стал бы поучать других… Постарался бы не мозолить глаза.

— Вот как! Не мозолить глаза! Очаровательно!.. Послушайте меня, сопляк! Вы что, жалкая шпана, глаз не мозолили? Хотите знать? Хотите, чтобы я сказал? Вы меня просто бесите! Так я вам кое-что скажу… Знайте же, что вас ждет! Вас вышвырнут за ворота! Неблагодарный!.. Гаденыш!.. На улицу!.. Свинья!.. В сточную канаву, откуда вы вылезли!..

Он не на шутку разозлился.

— Завидуете, господин Состен, — спокойно отвечаю ему, — за свои слова уже не отвечаете. Но коли вы уж так разоткровенничались, отвечу откровенностью на откровенность… и вот что вам скажу, господин Состен де Роденкур: если вы добьетесь, чтобы меня вышвырнули за дверь… то вас повесят, господин маркиз де Состен… вас, отъявленного мерзавца!

Той же монетой!

— Да, повесят, дорогой Учитель! — продолжал я. — Именно повесят! И это еще мягко сказано: высоко и накоротке! Это я вам обещаю: высоко и накоротке! Вот что вас ждет!..

— Не надо орать, господин Соглядатай! Мы не у себя дома!

— Вы туго соображаете, вы тяжеловесны, господин Состен! Могу лишь повторить то, что уже говорил. Это из-за вас мне приходится орать.

— Мы в чужом доме, а вы ведете себя по-свински, как хамло! Тотчас видно, что из борделя!

Я — хвать его за грудки, благо недалеко — кровати впритык.

— Ах, из борделя! Ну, погодите, я вам сейчас покажу бордель!