Банда гиньолей

— Он любит поболтать по-французски… Десять лет уже, как не представлялось случая… Говорила по-французски только супруга… Хозяйка, одним словом… Любопытны, кстати, обстоятельства ее смерти… Не слышал?

— Вы не теряете времени, Состен! Что же вам еще известно?..

— Ах, да!.. Девчонка должна стать наследницей…

— Балует он ее, балует!

— Только, знаешь ли, тут не совсем чисто: ведь он собирается усыновить племянника, совсем мальца, всего шести годов…

А тебя он не собирается, случаем, усыновлять, трепло? Глядишь, плетку тебе вручит! Вы теперь вроде как родные души — до мордобоя докатились!

Что-то я не очень понимал.

— Словом, идут, идут дела!

Надо же и съязвить.

— В общем, послушай меня, Состен. Я его терпеть не могу и рожу ему набью, вот увидишь, тем более, что ему нравятся побои!..

— Он тебя тоже не переносит… не заблуждайся на сей счет!..

— Почему он в таком разе держится за нас?

— Может быть, потому, что хочет нас угробить! Любопытно, любопытно!..

— Меня это не удивило бы — вполне в его духе!..

Он вновь переводит разговор на порку. Пропойца, он и есть пропойца!.. Какая, все-таки, скотина: высечь племянницу перед холуями!..

Завелся Состен — не остановить… «Хлыстом — вжик, вжик!» Видно, находился под сильным впечатлением… Что ж он и его, Состена-то, не позвал?..

— Что, нервишки щекочет, поганец?.. Но ему было плевать на мои чувства.

— Дерьмо ты, Китаец! Вам двоим просто на роду было написано снюхаться… В общем, обойдетесь без меня!..

Но нет у него ни на грош самолюбия… Можно было не стараться.

— Обо мне ничего не говорил? Кое-что все-таки нужно было разузнать.

— Ничего, клянусь! Ни словечка!..

Воплощение искренности.

— Не собирается рассчитать меня?

— Что ты! И в мыслях нет!..

— Кому как не тебе знать — вы с ним словно спелись!..

— Нет, Фердинанд!.. Клянусь, нет!.. Пришли сюда вместе, говорит, вместе и уйдете… Together!.. Да, together! «Мне нужны испытания, все до единого. Я нанял вас до конца!» — вот его слова.

Снова за свое. Чуял я, куда он клонит. Коварство!

— Нет, Состен, нет! Слышишь?.. С меня взятки гладки! Я здесь затем только, чтобы бегать на посылках!.. Зарубите себе на носу, господин Состен: на посылках!.. Ничего вдыхать не собираюсь, я уже говорил. Я страдаю одышкой, мне плохо делается!..

Чтобы не воображал бог знает что! Чтобы не брал себе в голову всякого вздора!

— Никаких противогазов! Никаких противогазов, господин Состен!..

— О себе только и думаешь! Так, конечно, удобнее… Ответ у него один: чуть что не по нем, как уже язвит и оскорбляет.

На другой день моя обожаемая точно выглядела бледненькой… Вид — как у побитой собачонки… За столом я избегал смотреть на нее, разве что мельком…

Но все равно это была она. Я чувствовал себя счастливым подле моей любимой. Но до чего ее довели! Жалкий взгляд, жалкое личико… Сердце разрывалось!..

Этот скот, полковник-дрессировщик, тоже сошел к столу… Они вернулись к полудню. Гнали, видно, как на пожар — успеть обежать все торговые кварталы!.. Уж я-то знал, какие концы пришлось делать… Даже если они взяли такси, надо было умудриться… Как ни прикидывай, обернулись они за рекордное время, и еще не все захватили с собой — кое-что ему должны были доставить на дом… Полковник выказывал признаки нетерпения, уже порывался вновь ехать в город на закупки. Вечно его зуд разбирал… Раздражал он меня: насвистывал, покачивался на стуле, то вынимал, то вновь вставлял монокль, щелчком — чик! — сбрасывал соринку, вздергивал брови… Я рта не раскрывал, все во мне кипело от бешенства, но обстановка была чересчур накалена — он выместил бы злость на моей голубушке!.. Так что я прикусил язык. Но не приведи его, Господи, сделать малейшее замечание — с ходу врежу по морде!.. Мне показалось даже, что он сам это понимал… Лакеи подносили кушанья. Из-за покалеченной руки я попросил обслуживать меня… Ужасно болело — в особенности после вчерашнего. Новое обострение, очередное. Нестерпимо мучительно было просто пошевелить ею… Искоса взглядывал на дядю… Какой мерзкий тип! Отвратительно скрытный нрав, совершенно непредсказуемый придурок!.. Мое отношение к нему вполне определенное: на дух его не переносил!.. Состен — тот вполне к нему приноровился, даже находил его забавным, считал, что в работе он находил любопытные решения. Словом, каждый держался своего мнения.

Я болезненно переживал порку несчастной девушки… она, наверное, тоже… Можно вообразить, как она нас всех ненавидела, меня в том числе! Из-за меня все случилось, на мне лежала вина… Никак не мог взять в толк, зачем потащил ее за собой?.. Со времени нашего возвращения никто не сделал ни единого намека, не обмолвился ни словом, за исключением Состена с его дворецким… Все видевшая, ставшая свидетельницей экзекуции прислуга держалась безукоризненно, прислуживала безупречно… Вела себя так, что и заподозрить ничего нельзя было… По счастью… Хотя, в здравом размышлении, они, вероятно, чувствовали себя весьма неловко… А впрочем, как знать? Может быть, они, напротив, находили в этом удовольствие? Может быть, все были того же пошиба, что и Состенчик? Порочны насквозь?.. Стоит вам нарушить правила благопристойности, как вам начинают грозить гибельные опасности… Вы лишаетесь уверенности, начинаете спотыкаться, и вот уже — плюх! плюх! — барахтаетесь… Я всегда и везде утверждал, что нельзя пренебрегать приличиями… Стоит дать себе потачку, перестать относиться к людям с должным уважением, и уже ни за что нельзя будет поручиться, уже не разбери-пойми… Тут уже недалеко и до крайностей… Правила добропорядочности и честности писаны не про поганых псов… Растоптаны, извращены… Беда! Мать в Пассаже, в мои младые дни, говаривала одно в виде лекарства от порока… Эти слова еще звучат в моих ушах… правда-матка: «Яйцо украдешь, потом коня сведешь, а там и мать родную убьешь!..» Ясно и четко!.. Тут дело в закоренении, думалось мне… в смятении духа моего, они растленны… В целом я все хорошо понимал, вот только в мелочах сбивался… плохо улавливал разницу между «за» и «против»… Мало терся между людей, недоставало опыта, не чувствовал обманчивости изысканных домов… А тут еще особенности дяди, его английские причуды… Получалось много, непомерно много… В такую лихую годину, когда война перевернула все вверх дном, весь жизненный уклад, когда исчезли нравы, обычаи людского общежития… Все говорили о том, в том числе Каскад. Стоит ступить на кривую дорожку, становится ох как трудно не погрязнуть в диких нелепостях… Приходится держаться изо всех сил, чтобы не заплутаться в лабиринтах и миражах!..

Пропало всякое желание что-либо говорить. В конечном счете и по здравому раздумий, заведение «Туит-Туит» ничего чрезвычайного, может быть, собой и не представляет… Просто веселенькое местечко, бойкое, гостеприимное, с раскованными нравами, и ничего больше! Всего-навсего один среди самых разухабистых погребков… А может быть, и О'Коллогем входил в число его посетителей, состоял почетным и восторженным его членом? Взять да спросить… Бог его знает, всякие предположения лезли в голову… А вдруг и он тоже сходил по ступеням, чтобы хорошенько развлечься, знал Сороконожку, его запах, его трескучий голос?.. Может быть, эти резвунчики вместе куролесили?.. Может быть, меня, по несчастью, постигла какая-нибудь зловредная хандра?.. Может быть, я — неведомо откуда взявшийся, жалкий, дурацкий, совершенно неуместный меланхолик?.. Печальный, обременительный сеятель скуки?.. Брюзгливый хромоног?.. Путающийся в ногах хлюпик? Нелепый субъект?..

Как же зануден я был!

Может быть, я плыл против течения?

Незаметно, уголком глаза, я следил за полковником. Вот его начинало вдруг корчить, принимался нещадно драть себе руки ногтями снизу — хрясь! хрясь! — а рожа перекошена. От неистовых сотрясений вся сервировка, все разложенное на столе подскакивало… Монокль, ложки, штопор — все летело в соусники… Ну, в точности приступ почесухи у мартышки… И вдруг становился вновь приятным господином, в мгновение ока! Зуд прекращался вдруг… и он начинал расточать улыбки. Все длилось буквально несколько секунд! И каждый раз я заливался краской: что подумает малышка? Глядел на нее… красный, как рак… Положение совершенно невыносимое после происшедших событий. Наконец, не выдержав, я вставал из-за стола, выходил в коридор и принимался расхаживать направо-налево, взад-вперед, чтобы оправиться от смущения. Именно из коридора, разгуливая по нему в очередной раз, я и подсмотрел нечаянно тайный сговор Состена с полковником: они переглядывались с плутовским видом. В зеркало увидел. Эти негодяи, считавшие себя великими хитрецами, готовили мне работенку. Меня точно в сердце толкнуло. Сомнений быть не могло: заговор против меня! Да только я не так прост, как кажусь. В самых крайних, казалось бы, безвыходных обстоятельствах я доверяюсь своему звериному чутью… становлюсь невероятно упрямым… невообразимо жестоким… до предела взвинченным. Натолкнувшись на препятствие, вцепляюсь с ходу мертвой хваткой, и худо тому, кому вздумается посмеяться надо мной! Вы у меня, гаеры, поплачете кровавыми слезами! Так и будет, даже если их заявится дюжина дюжин… в сто тысяч раз более пройдошливых! Заставлю их жрать собственное говно, на коленях будут ползать, слезно молить! Вот она, истинная суть! Вопль души! Вера нерушимая!