Страница 4 из 8
X
Вот Сам с Торбьёрном заходят в землянку. Там все спали. Вскоре они увидели, где лежит Торгейр. Старый Торбьёрн пробирался впереди, спотыкаясь. Подойдя к спальному мешку, он упал прямо на подставку для ног, схватился за больной палец и дернул. Торгейр проснулся, вскочил и спрашивает, кто это ходит тут, не разбирая дороги, и наступает людям на ноги, которые и без того болят. И Торбьёрн с Самом не нашлись, что ответить.
Тут в землянку вбежал Торкель. Он сказал Торгейру, своему брату:
— Полно рвать и метать, родич, ничего с тобой не случится. Многие хотят одно, а выходит другое, и трудно бывает за всем уследить, когда на душе большая забота.
Понятно, у тебя болит нога, которая так сильно нарывала, и никто не чувствует этого лучше тебя. Но может статься, что этому старику доставляет не меньшую боль смерть его сына, ведь он не получил за нее возмещения, а сам он беспомощен. И он чувствует это, как никто другой. Неудивительно, что человек с такою заботой на душе не может равно за всем уследить.
Торгейр говорит:
— Я не думаю, что он может поставить мне это в вину, ведь я-то не убивал его сына, и поэтому он не мне должен мстить за это.
— Он и не собирался тебе за это мстить, — говорит Торкель. — Он налетел на тебя с такою силой нечаянно и поплатился за свою слепоту: ведь он ждал найти у тебя помощь. И это благородно — помочь в нужде старому и беспомощному человеку. Долг, а не корысть побуждает его судиться из-за убийства сына, а все знатные люди отказали им в поддержке, выказав тем самым большое неблагородство.
Торгейр спросил:
— Кого обвиняют эти люди?
Торкель ответил:
— Храфнкель Годи убил ни за что сына Торбьёрна. Он совершает одно преступление за другим и никому ни желает платить виры.
Торгейр сказал:
— Я присоединяюсь к остальным. Насколько я знаю, я ничем таким не обязан этим людям, чтобы пойти на распрю с Храфнкелем. Он, по-моему, каждое лето одинаково расправляется со всеми, кто затевает с ним тяжбу; большинству эта тяжба приносит мало почета или вовсе никакого, и со всеми бывает одно и то же. Вот, думаю, почему те, кого не вынуждает долг, не расположены ввязываться в тяжбу с ним.
Торкель говорит:
— Быть может, и я повел бы себя так же, имей я власть. И мне казалось бы, что мало хорошего в распре с Храфнкелем. Но сейчас я смотрю на это иначе: по мне, лучше уж потягаться с тем, от кого все терпят. И мне кажется, что возросло бы уважение ко мне или к кому другому, кто сумел бы взять верх над Храфнкелем, и меня бы не стали меньше уважать, если бы и со мною вышло, как с другими. Ведь что случается с большинством, может быть и со мною. Но не рискнешь — не получишь.
— Вижу, — говорит Торгейр, — что ты склоняешься к тому, чтобы помочь этим людям.
Тогда я, пожалуй, передам тебе свою власть годи. Пусть у тебя будет все то, что доныне было у меня, и таким образом мы поделимся поровну. Тогда помогай им, если тебе нравится.
— Я считаю, — говорит Торкель, — что будет лучше, если власть годи как можно дольше останется у тебя. Никто мне так не по душе на этом месте, как ты, потому что тебе дано больше разума, чем любому из нас, братьев. Я же все никак не решу, за что мне теперь приняться. Ты ведь знаешь, родич, что я мало к чему приложил руку с тех пор, как вернулся в Исландию. Но теперь я вижу, во что ставят мои советы. Я высказал пока все, что хотел. Что ж, Торкель Светлая Прядь пойдет туда, где будут больше ценить его слова!
Торгейр говорит:
— Теперь мне ясно, к чему все клонится, родич. Ты разобиделся, и напрасно. Если тебе так хочется, мы поможем этим людям, к чему бы это ни привело.
Торкель сказал:
— Я прошу только о таком, что, по-моему, лучше исполнить.
— А на что считают себя способными сами эти люди, — спрашивает Торгейр, — чтобы добиться успеха в своей тяжбе? — Я уже говорил сегодня: нам нужна только поддержка знатных людей, а ведение тяжбы я беру на себя.
Торгейр сказал, что это облегчает помощь.
— А теперь дело за тем, чтобы получше подготовиться к тяжбе. Мне кажется, Торкель хочет, чтобы вы зашли к нему раньше, чем откроется суд. И тогда одно из двух: ваше упорство принесет вам либо утешение, либо унижение больше прежнего, горе и разочарование. Теперь же ступайте домой и будьте веселы, потому что, если уж вы затеваете тяжбу с Храфнкелем, вам все это время надо держаться стойко. И никому не говорите, что мы обещали вам поддержку.
И они пошли к себе в землянку и стали пить пиво и веселиться. Все удивлялись, как это у них так скоро переменилось настроение, ведь, уходя из дому, они были совсем не веселы.
XI
И вот они ждут, когда откроется суд. Тогда Сам созывает своих людей и идет к Скале Закона, где тогда совершался суд. Сам начинает тяжбу решительно, тотчас называет свидетелей и возбуждает дело против Храфнкеля Годи по законам страны, без запинки и веско изложив свое дело. Тут скоро подоспели сыновья Тьостара и множество их людей. Их поддержали все, кто приехал с Западного Побережья, и сразу стало видно, что сыновья Тьостара не имели недостатка в друзьях.
Сам говорил до тех пор, пока не настало время вызывать Храфнкеля защищаться, если только на суде не окажется человека, кто пожелал бы выступить в его защиту, как это полагалось по закону. Все громко выражали одобрение словам Сама, и никто не вызвался защищать Храфнкеля.
Люди прибежали к землянке Храфнкеля и рассказали ему, что происходит. Он не стал мешкать, созвал своих людей и направился к суду, ожидая, что не встретит большого сопротивления. Он хотел отвадить этих людишек от тяжб, думая сорвать суд и посрамить Сама. Но теперь об этом не могло быть и речи. Впереди собралась такая толпа, что Храфнкелю не удалось подойти к суду. Его оттеснили назад, и он даже не слышал речи тех, кто его обвинял. Поэтому ему было невозможно отвести от себя обвинение.
А Сам с таким знанием дела провел тяжбу, что Храфнкель на этом тинге был объявлен вне закона.
Храфнкель тут же вернулся к себе в землянку, велел седлать коней и пустился прочь с тинга, очень недовольный исходом тяжбы: никогда с ним не случалось прежде подобного. Едет он на восток к Перевалу Вересковой Долины, а там на восток к Побережью и нигде не останавливается, покуда не приезжает домой, в Долину Храфнкеля. Там он живет на Главном Дворе как ни в чем не бывало.
А Сам остался на тинге и ходил, задрав нос. Многие очень радовались тому, что все так сложилось и Храфнкель посрамлен: теперь вспомнили, что многих он обижал.
ХII
Сам дожидается окончания тинга. Люди снаряжаются домой. Он благодарит братьев за поддержку, а Торгейр спрашивает его, смеясь, что он думает обо всем случившемся.
Сам сказал, что, на его взгляд, все сошло хорошо.
Торгейр сказал:
— Думаешь, ты чего-то добился по сравнению с прежним?
Сам сказал:
— По-моему, Храфнкель наконец посрамлен, и позор его не скоро забудется. И тут идет речь о немалых деньгах.
— Человек еще не полностью осужден, пока не состоялось изъятие имущества. И полагается, чтобы это было в собственном его доме через четырнадцать ночей после взятия оружия.
А взятием оружия назывался общий разъезд с тинга.
— И думаю, — говорит Торгейр, — что Храфнкель уже вернулся домой и намеревается удержаться в Главном Дворе. Думаю, что он сохранит там власть над вами. Ты же лучше всего поезжай домой и сиди у себя на хуторе, если сумеешь. Мне кажется, ты достиг своею тяжбой лишь того, что его объявили на суде вне закона. Но думаю, что он и теперь будет не меньше, чем прежде, держать всех в страхе, если тебе не придется и похуже.
— Меня ничуть это не заботит, — говорит Сам.
— Ты храбрый человек, — говорит Торгейр, — и, кажется, родич мой Торкель не думает оставлять тебя на произвол судьбы. Он хочет помогать тебе до тех пор, пока все не решится между тобой и Храфнкелем, и ты сможешь быть тогда спокойным.