Страница 4 из 7
Но вряд ли этого можно было добиться. Кому-то выпало быть трактирщиком, кому-то самураем, а кому-то и земляным червем, и надо только благодарить Великую богиню, что выпало ему родиться незначительным, но все-таки человеком, а не отвратной болотной тварью.
- Разве ты не хотел увидеть Императора? - удивилась Одинокая Луна и О размахнулся, чтобы запустить комок грязи ей в голову, но передумал.
Все шутят. Все шутят в деревне, где лица земляков становятся уже настолько знакомыми и опостылевшими, что кажется смотришь в озерную гладь и видишь собственную физиономию. Ни с кем нельзя поговорить о чем-то возвышенном, о красоте, наполняющей мир, так что иногда захватывает дух от плывущего по ручью ярко-красного листика, или от облаков, цепляющихся толстыми брюшками за вершины деревьев, о поэзии великого Басе, о театре, о политике, о столице, о заморских варварах, о лошадях, о...
И зачем он только ходит сюда? Раньше ему было интересно, он словно глотал свежую воду, впитывая рассказы проклятой лисицы, обернувшейся мирной старухой для того только, чтобы по кусочкам пожирать его душу. Сказки переполняли его, кипели, текли из глаз и изо рта, он не мог сдержать их и захлебываясь делился с той деревенщиной, для которой всходы брюквы намного дороже Императора и Империи, будь они неладны.
Но теперь что-то изменилось, как будто лиса добралась до самого донышка его души и прогрызла, наконец, в ней дырку, куда все и утекло, пропало, потеряло смысл. Она стала как треснувшая бочка, только и способная, чтобы вонять. О поморщился. Как все вокруг воняет!
Старуха хихикала, прислушиваясь к его горестным мыслям.
- Ну хоть один счастливый человек будет в этой деревне, - проскрипела она, словно засохшая ива под ударом зимнего ветра.
Ведьма просто напрашивалась на побои. Только руки у тебя коротки, вздохнул О. Если кого и стоит побить в первую очередь, так это себя самого, да неряху Тян, поразводившую пауков по всем углам трактира. Точно, взять палку, зажать ее голову между коленей и хорошенько огреть по заднице, чтобы сидеть не смогла, а смогла только летать - заодно и потолки подметет. Вид парящей Тян, похожей на ободранную ворону, неожиданно развеселил О.
- Так что ты там толковала про Императора? - почти благодушно переспросил трактирщик.
Старуха, как обычно, сидела к нему спиной, рассматривая гору, и сосала пустую трубочку.
- Волосатые слушали ветер и тот принес недобрые вести, - наконец ответила она. - Великая богиня Аматерасу решила преподать урок воспитания своему народу и упокоила океан. Теперь степные варвары вновь могут строить корабли и всеми копытами встать на землю островов.
О махнул рукой.
- Император напустит на них божественный огонь, а самураи довершат дело. Собаки и вороны обожрутся мясом.
- Обожрутся, - согласилась старуха. - Я вижу этих тварей с распухшими животами, вот только пожирают они наши кишки, а узкоглазые демоны пируют в Киото и насилуют придворных дам. Глупец ты, О, и всегда им был...
Слова старухи не тронули его сердца. Мало ли что болтает ведьма. В конце концов, бремя годов должно было окончательно лишить ее разума, так почему бы этому не случиться сейчас? Печально будет без источника, воды которого собираются со всей Империи, но О уже сам настолько пропитался всеми этими сказками, что без труда мог придумать такое, отчего у деревенских слюни изо рта пойдут пуще прежнего. Немного надо, чтобы сочинить очередную историю о летающей обезьяне, или о Гэнзи.
- Ты сегодня что-то не в духе, бабушка, - задумчиво сказал О. - Рис недоварился, или дура Тян опять испорченной редьки тебе положила? Нет, пора приниматься за ее воспитание, найти палку побольше...
Старуха затянула что-то заунывное, раскачиваясь как последний листок под дуновением зимнего ветра. О и сам почувствовал, как скатившийся с горы холод ткнул его в грудь, запустил ледяную лапу под одежду и вежливо поскреб живот. Словно ничего не произошло в окружающем мире - деревня, люди, лес с его волосатым племенем остались на месте, сказки и воспоминания кипели и бурлили в голове, брызгая на скуку дней, но трактирщику показалось будто он умер, прихватив с собой все, что окружало его, и вот-вот это хрупкое наваждение, так наскучившее ему за все годы, наконец-то разобьется, рассыпется, выпуская страшных чудовищ, скрывавшихся под оболочкой обычных вещей и старых знакомых.
Он скрючился на узком пороге, обхватив колени руками и вжимая их в грудь, стараясь согреться, раздавить озноб, вернуться в свой скучный, но такой теплый мирок. Но его продолжали держать, и сквозь зажмуренные глаза О видел, как собирается, сгущается вокруг него вселенная Божественной Аматерасу, как печальная и слепая богиня взирает на него с улыбкой и продолжает танцевать сама с собой, и вода с яркими лепестками расходится волнами, брызги летят ему в лицо и налипают красными каплями, похожими на кровь. Она смеется тысячью своих лиц, с каждым из которых ничтожный трактирщик оказывается иероглифом, и их глаза пробуждают его память, и он вспоминает другие времена, через которые все так же идет дорога, где стоит старый, покосившийся трактир, и где он обречен искупать свою вину, но никак не может сделать этого, погибая и возрождаясь, возрождаясь и погибая, проходя сквозь превращения, но вновь рождаясь в глухом лесу у подножия Священной Горы. И богиня, которой не нужно глаз, грозит ему полушутливо, полупечально своим пальчиком...
Наверное глупая Тян ощущает нечто подобное, когда не уследит за пивом, и перебродившее пойло выбьет пробку из бочки и прольется на землю, распространяя удушливо кислый запах на всю деревню, - ее куриные мозги не в силах связать прутик в руках О и боль в спине с ее собственной ленью и невнимательностью. Поэтому к чувству повиновения и благоговения перед своим господином, воспитанному тысячью предков этого глупейшего создания из глупейшего племени женщин, примешивается удивление и легкая обида - почему ее все-таки наказали?
Слюна стекала изо рта на руку, совсем как у пьяного Дзе, трубочка валялась в грязи и молодая курочка пыталась склевать с нее нечто съедобное. О вяло отогнал птицу, обтер мундштук и жадно затянулся остатками холодного дыма. Старуха все так же сидела к нему спиной и не шевелилась.
- Бабушка... эй, бабушка..., - тихо просипел трактирщик, но ведьма не двигалась, как каменное изваяние.
В который раз за этот день О стало страшно. Больше всего ему хотелось встать и уйти, а точнее - побежать отсюда и никогда не возвращаться, но в ногах и в теле не было и капли силы - он совсем перестал их ощущать, будто бы превратился в бестелесного ками и еще не научился двигаться одним усилием воли. О наклонился вперед, упал на руки и на четвереньках подобрался к старухе.
Он поначалу не касался ее, а только прислушивался, стараясь уловить дыхание, но возможно шум ветра в кронах деревьев мешал ему, и трактирщик тогда тронул ведьму за плечо и легонько потряс. Этого оказалось достаточно, чтобы глиняное изваяние, облаченное в ветхую одежду, опрокинулось на спину, подставляя небу грубо вылепленное безглазое лицо с воткнутой в еле намеченный рот трубочкой, из которой еще вился табачный дымок. Потом по глине пошли многочисленные трещины, жуткая маска ввалилась внутрь, фигура опала, пожелтела, и вот уже ветер гоняет по двору легкий песок, а О продолжает сжимать в сведенной судорогой руке старушечье серое платье.
Наглая курочка клюнула его палец, и О завыл. Теперь это был даже не страх и не ужас. Это был просто вой - он рвался наружу, разрывая грудь и горло, отталкиваясь от языка большими когтистыми лапами, раздирая рот, протискиваясь сквозь зубы, и взлетал к сумрачному небу, роняя на землю мелкие капельки крови. Теперь пришла очередь О опасть, сдуться, только не глиной, а большим и неуклюжим мешком с костями. А когда сквозь ночь проклюнулись первые звезды, трактирщик ощутил ледяное спокойствие.
Он встал, повесил тряпки старухи на шест и тщательно осмотрел дом и хозяйство. Никакого особо ценного имущества он не нашел, а если бы и обнаружил что-то полезное, то все равно не осмелился бы взять. Зимнее безразличие в груди покрывал легкий налет любопытства посмотреть как же жила ведьма. Рваные бумажные загородки беспрепятственно впускали ветер в дом и внутри все покрывалось пылью, стародавней листвой, и в грудах мусора что-то шевелилось - выводки змей или мышей. Нельзя было даже представить, что ведьма провела тут хотя бы одну ночь.