Страница 7 из 7
Император захлопал в ладоши.
- Достойный ответ.
Да, достойный ответ. Нам нравятся красивые слова и мудрые истории, словно в пустых фразах и содержится весь мир. Говорят (опять - говорят!) бог восточных варваров создал все своим словом, неудивительно что ему потом пришлось пожертвовать своим сыном и влить в слово живую кровь. Ничто не создается воздухом и ничто им не уничтожается. Коан Томаги забавен и, может быть, даже мудр, но он лишь только начало и война покажет сколько в нем правды, сможет ли он удержать в прихотливых фразах всю пролитую кровь.
- Благодарю, мой господин.
Томага ушел к своим мечам и войне. Решение принято и восточные варвары вскоре узнают, что такое атака панцирной конницы. Их оружие эффективно, но слишком медленно. Сегун не колеблясь накормит его вдоволь свежим мясом, чтобы оно захлебнулось и замолчало... Насколько долго? Никто не подскажет ответ. Слепая Богиня не лишила себя языка, но дала обет молчания. Она слышит вопросы и внимает молитвам, но рот ее запечатан...
Неведомыми путями кобыла все-таки вывезла О к трактиру. Пару раз на дороге неумелый наездник упал, не в силах вырваться из липких объятий дремоты, очень похожие на объятия Тян, считающей, что в основном на этом покоятся отношения между мужчиной и женщиной. О как-то слышал от старухи, что самураи умеют мочиться на полном скаку и не слезая со своего коня, но что до него, то ему была затруднительно даже на смирной лошади, да на прямой дороге досмотреть удивительно яркий сон в котором он предстал самому себе Императором.
Потирая ушибы и еще не совсем отойдя от видений, О с изумлением осматривал ветхий трактир, падающие ворота с почерневшими резными стойками и злыми ками, восседавшими на самом верху. Из-за ширмы, расписанной поблекшими журавлями, доносился довольный храп Тян - из-за отсутствия хозяина она решила рано не вставать. Обиженные куры бродили по двору и тыкались в пустые кормушки. Воняло передержанным пивом и лесом.
Будь О самим собой, он не медля бы взял палку и погнал глупую и ленивую девчонку на работу, поддавая ей по тощему заду и кривой спине, но проклятый сон определенно околдовал его. Он привязал кобылу к изгороди, распинал голодных птиц и уселся на порог, прислушиваясь к женскому храпу.
Трактирщик никак не мог разобраться в собственных ощущениях и воспоминаниях - духи леса тщательно перемешали их и сложно было понять - где кончается ничтожный простолюдин О и начинается Император. Или наоборот? Однако взболтанные чаинки постепенно осаживались на дно, голова О очищалась и согревалась поднимающимся солнцем, свежим ветерком, яркие воспоминания выцветали и рассыпались подобно песку и их теперь уже нельзя было отличить от впечатлений от сказок старой ведьмы.
О закурил, грустя над навсегда покинувшим его сознанием собственной значимости и выдуманности окружающей сейчас жизни с трактиром, храпом, курами и Тян. Повседневные заботы пролезали в голову, словно хитрые крысы в амбар (загнать кур, отдубасить Тян, напоить и покормить лошадь, подмести двор), но окружающий мир еще не приобрел в полной мере плоть и кровь творения Великой Аматерасу, и поэтому О никак не мог преодолеть собственное бессилие, загасить трубочку, загнать кур, отдубасить Тян...
Старик, возникший в проеме распахнутых ворот, готовых упасть от ветра на голову проходящего под ними, был самым обычным и сослепу О решил, что это Дзе заявился в такую рань, чтобы похмелиться после вчерашней пьянки.
- Здравствуйте, уважаемый, - поклонился гость и трактирщик окончательно убедился, что это не Дзе - таких слов тот отродясь не произносил и вряд ли знал.
- Заходите, - пригласил О старика, торопливо выбивая трубочку и отыскивая глазами палку поувесистее, чтобы лентяйка Тян сейчас же не только забегала, но и залетала. - Я приготовлю вам воды и покушать.
- Не стоит спешить, - мягко, но убедительно сказал старик, подходя к трактирщику и только теперь тот смог его рассмотреть. Старик как старик - морщинистое лицо, спокойные глаза, мудрая улыбка, простая, грубая, но чистая одежда, босые крепкие ноги, котомка через плечо. Смахивал он не столько на простолюдина, сколько на бывшего прислужника в господском доме - слишком уж холеная кожа, какой никогда не бывает у деревенских, большую часть жизни ковыряющихся на поле под солнцем и на ветру.
Старик тоже разглядывал О, и пауза в их вежливом разговоре затянулась настолько, что трактирщик завозился, похлопал себя по коленям, открыл рот, чтобы что-то сказать, передумал, но потом вновь нашелся:
- Может быть, трубочку хотите выкурить?
- Табак изобрел дьявол, - наставительно ответил старик, - но нам ведь он не грозит, не так ли, О?
Теперь О был точно уверен, что имя свое он гостю не называл, и ему вдруг показалось, что он опять спит, но снится ему не Императорский дворец, а он сам, отчего стало совсем грустно. Он заправил трубочку, раскурил и протянул старику. Тот вежливо поклонился, принимая подношение, втянул табачный дым, сбросил мешок на землю, из которого, оказывается, выглядывали садовые инструменты, и уселся рядом с подвинувшимся О. Пахло от него дорогой.
- Хорошо здесь у вас, - сказал гость. О осмотрелся, стараясь понять, что именно так ему нравится, но ничего кроме деревьев, раскачивающихся на ветру ворот, хмурой кобылы увидеть от дома было нельзя. Однако трактирщик подтвердил, что да, мол, просто замечательно.
Смутные тени воспоминаний, или даже легкой уверенности в том, что О не первый раз видит сидящего рядом старика заставили его беспокойно завозиться. Он потряс головой, перекатывая шар опустошающей дремоты, пока наконец не пришел к выводу, что вся утренняя сцена и разговор ему были знакомы, словно он переживал их не раз. Ощущение потянуло за собой обязанность что-то немедленно вспомнить, но ничего особенного не вспоминалось, кроме проклятых кур и Тян, продолжающей храпеть.
- Не получается? - сочувственно спросил старик, докурив трубочку и выколотив пепел на землю. - Так обычно и бывает, когда пытаешься вмешиваться в предопределенное задолго до нас и без нас. Ходят странные слухи, что у некоторых это получается, но сам я таких еще не встречал. Поверь, О, мне самому грустно. Я хожу, прошу прощения, я даже хитрю, давая возможность исправить неизбежное, но ни у кого не получается. Что же ты решишь на этот раз?
О молчал.
- Ну что ж, проводи тогда меня, подставь мне свое плечо.
Около деревни старик разжал пальцы, отпустив ноющее плечо О, выпрямился и вышел на улицу самостоятельно, шаркая по пыли и придерживая свой тяжелый мешок. Никто из деревенских не спал. Они стояли у своих домишек и смотрели как впереди медленно идет старик, а позади него тащится О с виноватой улыбкой. Древние деды и старухи, зрелые мужчины и изможденные уже с самого раннего утра женщины, подростки и совсем несмышленые крохи. Старик шел, теперь словно не замечая никого, а люди молча вглядывались в каждое его движение. Когда О пытался поймать чей-нибудь взгляд, то видел в нем только обреченную пустоту.
Их целью было святилище. Храм оказался уже украшен разноцветными ленточками, шуршащими на ветру, перед запертыми воротами стоял монах, сжимая увесистую дубину и блестя в рассветном солнце своей лысиной, покрытой то ли росой, то ли потом. Он грозно смотрел на подходивших людей, но старик и не пытался войти. Отбросив мешок, он кряхтя опустился на четвереньки и подполз поближе к монаху, уже занесшему свою дубину, положил что-то у его ног, отполз и растянулся на земле, раскинув руки и ноги, прижавшись к ней щекой. Дубина выпала из рук служителя, он поднял лежащее у его ног и показал столпившимся на площади людям две ветки ярко-красных с желтыми прожилками орхидей.
Тишина разбилась стоном. Две ветки. Два поколения. Дети и внуки. Император просил прощение за их жизнь, которые забирал с собой.
На следующую ночь Императору уже не приснился скромный и глуповатый трактирщик О. Ему снилось, что в его безымянную деревушку ворвались рекрутские отряды и сгоняют на площадь мальчиков и мужчин. Словно черные тени ками носились из дома в дом, разыскивая прячущихся будущих солдат Империи, пинками и ножнами сбивая их в толпу и отталкивая цепляющихся за руки мужей и сыновей воющих женщин. А около пылающего храма на смирной кобыле сидел в полном облачении Томага и хохотал в лицо Императору.