Страница 54 из 73
Уже в палатке Аргалья при мигающем свете лампы сумел разглядеть его получше. Герцогу Джулиано, младшему отпрыску Лоренцо Медичи, было за тридцать. Лицо вытянутое, меланхоличное, и, похоже, слабое здоровье. Вряд ли ему суждено дотянуть до глубокой старости. Наверняка любит литературу, искусство. Наверняка умен и неплохо образован. В трудных ситуациях с таким будет сложно. Ему лучше сидеть себе дома и предоставить делать свое дело профессионалам, тем, чья школа — поле битвы, тем, которые под искусством понимают умение убивать. Племянник, названный в честь деда Лоренцо, — смуглый, с мрачным лицом и с вызывающими манерами, — на взгляд Аргальи, был заурядным двадцатилетним шалопаем, каких во Флоренции тысячи.
Аргалья заранее продумал свою речь. За время долгих скитаний по чужим краям, скажет он, ему стало ясно одно: где бы он ни был, всюду его преследовала мысль о Флоренции. О ней и о ее великих правителях Медичи, которые созданы, чтобы властвовать, и всегда умели настоять на своем, которые всегда могли мечту сделать явью с помощью своих установлений. Но вокруг существовали и другие — «плакальщики» (Аргалья уже не застал правления флорентийских «плакальщиков», но вести о монахе по имени Савонарола разнеслись по всему свету), — и они тоже жаждали власти, ибо считали себя избранниками Божьими, что, разумеется, не так. А еще везде и повсюду есть люди, которые думают, будто умеют управлять, хотя в действительности делать это не в состоянии. Эта, третья, группа настолько многочисленна, что ее можно считать неким средним классом, скажем классом Макиа, — служащими, которые возомнили себя хозяевами положения, пока им не была явлена горькая правда. Этим людям нельзя доверять, именно они-то и представляют наибольшую опасность. Принц должен быть всегда готов подавить недовольство этих внутренних смутьянов, усмиряя их наряду с врагами внешними. Для выполнения этих двух задач во всем мире принято брать на службу опытного, закаленного в битвах человека. Именно таким человеком и является он, Аргалья. Он готов установить спокойствие и порядок в своем родном городе, как это ему уже доводилось делать в разных краях для других правителей.
Несколькими месяцами раньше Медичи помогли утвердиться в городе испанские наемники, так называемые «белые мавры», под командованием некоего генерала Кардоны. С гордостью Макиа — отрядом флорентийской милиции — они встретились под стенами красивейшего города Прато. Силы милиции превосходили их численностью, но уступали в подготовке и решительности. Их ряды смешались, они обратились в бегство, и город был сдан в первый же день, почти без боя. Разграбление, которому подвергли город «белые мавры», настолько потрясло флорентийцев, что они тотчас же отменили республиканское правление и на коленях стали умолять Медичи вернуться к власти. Разграбление Прато продолжалось три недели. Четыре тысячи его жителей, включая женщин и детей, были сожжены, изнасилованы, изрублены на куски. «Мавры» не пощадили даже монастыри. В самой Флоренции в ворота Прато ударила молния, и это знамение не предвещало ничего хорошего. Но самый главный аргумент против испанских наемников Аргалья приберег напоследок. Он сказал, что «белые мавры» вызвали к себе у населения такую ненависть, что оставлять их у себя на службе было бы для Медичи самоубийством. Ему нужны хорошо обученные профессионалы, которые станут во главе милиции и укрепят в ней дисциплину — этого ей явно недостает, — чего по понятным причинам не удалось достичь такому крючкотвору и далекому от армии человеку, как Макиа.
Таким образом, дипломатично дистанцировав себя от впавшего в немилость старого приятеля, Турок Аргалья получил искомую должность. Самому Аргалье назначили щедрое по тому времени жалованье. Вдобавок герцог Джулиано подарил ему просторный особняк на Виа Порта Росса, с полным штатом прислуги, присовокупив к этому щедрую сумму на его содержание. «Адмирал Дориа, должно быть, отрекомендовал меня вам наилучшим образом», — всего лишь и сказал Аргалья, услышав об этом. На что герцог любезно ответствовал: «Он заявил, что ты единственный из подонков-варваров, с кем ему не хотелось бы повстречаться один на один ни на суше, ни на море, даже если ты будешь гол как новорожденный младенец и при себе у тебя будет всего лишь обычный кухонный нож».
Легенда гласила, что в семействе Медичи хранилось волшебное зеркало, в котором правитель из этого рода мог узреть лик самой желанной в мире женщины. Говорили, что именно в этом зеркале предыдущий Джулиано, приходившийся нынешнему дядей и убитый заговорщиками, впервые увидел лицо Симонетты Веспуччи. После ее смерти, однако, зеркало помутнело и утратило волшебные свойства, словно оно не пожелало оскорблять ее память отражением менее, чем у нее, совершенной красоты. В период изгнания семьи зеркало продолжало висеть на стене спальни Джулиано-старшего в семейном особняке на Виа Ларга, однако, поскольку оно не только упрямо отказывалось проявлять магические свойства, но и перестало отвечать своему прямому назначению, его убрали в крошечную кладовку при спальне, где держали всякий хлам. После избрания Папы Льва Десятого зеркало вдруг снова заблестело. Передавали, что ненароком заглянувшая в каморку девушка-служанка упала без чувств, когда увидела, что сквозь паутину из угла на нее смотрит совершенно незнакомая женщина — словно гостья из иного мира. «Во всей Флоренции нет женщины, равной ей», — заявил герцог Джулиано, когда ему показали это чудесное видение. Он заметно взбодрился духом и телом, велел снова повесить зеркало в спальне и пообещал золотой дукат тому, кто доставит это чудо пред его ясные очи.
Призвали живописца Андреа дель Сарто, и ему было велено запечатлеть на полотне сию неземную красоту, но зеркало недаром было волшебным: оно не позволило копировать магическое изображение, и когда дель Сарто глянул в него, то увидел только себя. Джулиано был разочарован. «Оставь, — бросил он. — Нарисуешь с натуры, когда я ее отьпцу». После его ухода у Джулиано зародилась мысль, что, возможно, дело в самом художнике, что зеркало просто невысокого мнения о его искусстве. Другого, лучшего, у него под рукой не оказалось. Рафаэль находился в Риме, где ссорился с Буонарроти, а Филипепи, который был настолько одержим Симонеттой, что хотел быть похороненным у ее порога (в чем ему, разумеется, отказали), давным-давно умер. К тому же задолго до смерти он впал в нищету, стал ни на что не годен и мог стоять лишь опираясь на две палки. Его ученик Филиппино Липпи был популярен среди любителей парадов и уличных шествий; он угождал вкусам толпы, но абсолютно не подходил для целей Джулиано. Так что оставалось довольствоваться дель Сарто, хотя теперь эта проблема приобрела чисто академический характер, поскольку изображение появлялось лишь тогда, когда Джулиано оставался в комнате один. В последовавшие за этим дни было замечено, что герцог все чаще стал искать уединения у себя в спальне, чтобы без помех любоваться неземной красотой незнакомки, и близкие к нему вельможи, и без того немало обеспокоенные состоянием его здоровья, начали с тревогой и страхом коситься на его возможного преемника Лоренцо. И вот тут-то неземное создание собственной персоной явилось в город в сопровождении Турка Аргальи — и наступила новая эра.
Она была на четверть века моложе его, ей исполнилось всего лишь двадцать два, и когда она попросила его показать окрестные рощи, Макиа отозвался на ее просьбу с готовностью влюбленного юнца. То, что его друг Аго повел себя точно таким же образом, отчего-то вызвало его крайнее неудовольствие. «При чем тут этот нахал? — подумал Макиа. — Неужели он тоже собрался за нами увязаться?» Это было весьма досадно, но, приходилось признать, в данных обстоятельствах неизбежно. И тут впервые стало очевидным, что принцесса обладает необыкновенным даром очаровывать: супруга Никколо, Мариетта, обычно ревновавшая мужа к любой юбке, отнеслась к намеченной прогулке с изумившим его энтузиазмом. «Разумеется, ты обязательно должен показать девушке наши владения», — проворковала она и тут же вручила им для пикника корзинку со съестным и бутылку доброго вина. Макиа мог найти этому лишь одно объяснение: «Мариетту кто-то околдовал», — решил он и даже нашел для себя ответ, кто именно мог это сделать: две колдуньи, которые появились в его доме. Однако, памятуя об известной пословице про дареного коня, он отбросил черные мысли и взыграл духом по поводу предстоящего развлечения. Через полчаса он вместе с Аго уже вышагивал рядом с принцессой и ее фрейлиной к дубовой роще их детства. Позади, на почтительном расстоянии, за ними следовал Константин с дюжиной янычар.