Всадники бури

После него в храме устраивалось такое неистовое веселье с музыкантами, полуобнаженными танцовщицами, вином, играми и прочими забавами, что обо всех строгостях забывалось до утра. Подобные ночные празднества были очень любимы Айодхийской знатью. Участвовать в них позволялось только мужчинам. Благородные дамы обязательно должны были покинуть храм сразу же после завершения молельной церемонии — и это, пожалуй, было единственным незыблемым правилом…

Однако сегодняшнее празднество разительно отличалось от всех предыдущих. Подавленные пропажей дочери, правитель и Дэви противились участвовать в церемонии. Такой отказ должен был быть расценен всеми только как категорическое нежелание королевской четы вообще устраивать празднество. Но не знавшая ни сострадания, ни вежливости (просто человеческой, а не установленной холодными правилами этикета) айодхийская знать жаждала увеселений. И, в конце концов, не без участия жречества удалось-таки склонить Жасмину к участию в ритуальной церемонии. А Джайдубар, вышедший из провинции и относившийся к столичным забавам с нескрываемой холодностью, не думал уступать ни знати, ни жречеству. Впрочем, на его обязательном присутствии в храме никто долго и не настаивал, ибо жрецы согласились (еще бы, ведь в ночь рождения нового месяца их казна неизменно пополнялась щедрыми приношениями), что для совершения обряда вполне было достаточно и одного из царственных супругов — Дэви Жасмины.

Дэви закончила молиться. Но стояла, как и прежде, неподвижно, со смиренно опущенной головой. Жрецы разом ударили в свои гонги. В зал вбежали две молоденькие девушки — храмовые танцовщицы с накрашенными губами и обильно подведенными сурьмой глазами и бровями. Они танцевали под громыхающие звуки гонгов, и их гибкие, облаченные в тончайшие А шелка тела извивались, словно змеи. И при всяком движении девушек взволнованно дрожали, увешивавшие их руки, грудь, голову бесчисленные золотые украшения. Все с упоением глядели на танцовщиц. Наверное, поэтому почти никто и не заметил появления в храме еще одного человека, невысокого темнокожего в убогой грубой одежде. Поскольку же вошедший вернее всего походил на раба, то даже те немногие из присутствовавших в храме, кто увидел его, тотчас же не без брезгливого пренебрежения отвели глаза в сторону. Между тем один человек — из тех наиблагороднейших господ, которым по праву была оказана честь стоять подле самой Дэви, — все же украдкой наблюдал за появившимся в храме рабом. Это был дядя Жасмины принц Шэриак.

Вошедший показал стражникам кольцо на правой руке (по вендийским законам, на среднем пальце правой руки рабам полагалось носить кольца с гербовыми печатями своих господ). Стражники безо всяких вопросов и прочих церемоний пропустили его. Темнокожий, однако, не присоединился к теснившимся кучкой рабам, а направился в эту, самую отдаленную от главного входа часть храма, где в культовой нише на подиуме стояло изваяние Асуры.

Он шел у самой стены, за спинами глядевших на танцовщиц аристократов. Ступал медленно и по-воровски крадучись. А на темном, почти черном лице его выражалось настораживающее смешение отчаянной решимости, страдания и обреченности.

Это было лицо человека идущего на смерть. Приговоренного к ней самим собой.

Все учащеннее и громче становилось резкое неугомонное биение гонгов в руках жрецов. Все неистовее становились движения храмовых танцовщиц. Тела девушек трепетали. В огромных черных глазах, таких божественно прекрасных и всегда будто чуточку влажных, какие бывают, наверняка, только у вендийских женщин, появилось что-то исступленное, даже безумное. Все глядевшие на молоденьких танцовщиц, медленно, но неотвратимо отдавались во власть сладостного упоения. Их губы беззвучно шевелились. Веки лениво наползали на глаза. А в ушах, не ослабевая ни на йоту, гремели удары гонгов.

И вдруг — все звуки перекрыл короткий женский вопль. В один миг смолкли гонги жрецов, замер танец храмовых служительниц. У подиума со священным изваянием Асуры в мучительных конвульсиях извивалась Дэви Жасмина. Она лежала ничком.

На спине молодой женщины, на белоснежном шелке ее одеяний вызывающе проступало огромное кровавое пятно. Бессознательно пытаясь подняться, Дэви, едва не запутавшись в своем пышном кисейном покрывале, оперлась на локти. Приподняла голову. И тут же, не найдя в себе силы удерживаться в таком положении, снова поникла. Из ее горла вырывались негромкие стоны.

Однако не только раненая (вернее всего, смертельно раненая) Дэви Жасмина привлекла к себе всеобщее внимание. Рядом с лежавшей на полу Дэви сошлись в схватке двое мужчин. Один из них был хорошо известный всем принц Шэриак. Другой — темнокожий раб. Огромная рука второго сжимала окровавленный кинжал. Противники крепко сцепились.

Не позволяя друг другу вырваться, они беспомощно топтались на одном месте.

Шэриак удерживал сжимавшую кинжал руку темнокожего таким образом, чтобы предупредить всякую попытку противника направить стальное острие в его сторону, и вместе с тем решительно стремясь самому завладеть оружием. Вся эта борьба заняла не больше трех-четырех мгновений.

И когда к дерущимся подбежали стражники, Шэриаку удалось уже не только выхватить кинжал, но и успешно поразить им своего противника. Раб открыл рот, при этом не издав ни звука. Его темное лицо неестественно напряглось, но всего лишь на миг.

Потом мускулы расслабились, придав лицу спокойное, как будто даже умиротворенное выражение. И только в широко раскрытых глазах его застыло что-то мученическое и одновременно с тем… да, изумленное, точно раб никак не ожидал быть поверженным от руки принца. Его худое, жилистое тело обмякло и бессильно повисло на Шэриаке. Тот брезгливо оттолкнул его. Тело рухнуло на пол.

— Он мертв, — хрипло произнес Шэриак. Затем наклонился к поверженному рабу, небрежно снял с его руки кольцо с печаткой и, уже значительно повысив голос, сказал: — Это раб Джайдубара! — Шэриак с подчеркнутым отвращением бросил снятое им только что с руки убитого кольцо к ногам подбежавших стражников.

Люди толпились вокруг лежавшей неподвижно Жасмины.

Знатные женщины то отчаянно вопили, то возмущенно причитали. Жалобно поскуливали рабыни. Ближе всех к мертвому телу Дэви (в смерти ее вряд ли кто-либо из присутствующих сомневался — слишком глубока была нанесенная кинжалом рана!) подступили жрецы. Один из них наклонился и повернул Жасмину на спину, причем проделал это хоть и осторожно, даже бережно, но с поразительным хладнокровием.

И тут… кисея королевского покрывала соскользнула в сторону, обнажив лицо мертвой. Все, кто увидел это, в один голос ахнули, удивленно, растерянно, хотя, наверняка, и не без некоторого облегчения. Убитая молодая женщина была не Дэви.

— Да это же Танар! — взволнованно произнес кто-то.

— Да, Танар, придворная дама и подруга Дэви Жасмины, — дрожащим от волнения голосом добавил другой.

— Бедняжка! — шептали все разом. Несмотря на самую искреннюю жалость, которую присутствующие в храме испытывали к убитой Танар, открывшаяся вдруг правда о том, что Дэви все же не пострадала, безусловно вызвала всеобщее воодушевление.

Сквозь толпу протиснулся Шэриак. Бесстрастным взглядом коснулся лежавшей на полу мертвой женщины и громко сказал:

— На жизнь Дэви покушались! — его голос звучал ровно. — Но Асура уберег Жасмину. Защитил ее, взамен взяв жизнь этой несчастной девушки, — Шэриак указал в сторону мертвой Танар. — И все же Дэви по-прежнему угрожает серьезная опасность! Мы не должны допустить этого!

— Не должны! Не должны! — повторяя за принцем, шептали все.

— Жестоко убивший бедняжку Танар, ошибочно приняв ее за Дэви Жасмину, был раб Джайдубара, — решительно продолжал Шэриак, и при упоминании правителя глаза его гневно сверкнули.

По толпе прошла волна возмущенного ропота.

— Чтобы ни у кого из вас не оставалось сомнений в причастности к этому покушению Джайдубара, — еще громче, почти крича, вещал принц, — предлагаю всем взглянуть на перстень с гербовой печаткой, который я собственноручно снял с пальца этого раба! — с брезгливой миной на лице Шэриак покосился на убитого им темнокожего.