Всадники бури

— Звезды рассказали мне о том, — все так же, как будто вовсе не торопясь, начал старец, — что маленькая вендийская принцесса в Туране. Ездигерд велел своим людям похитить ее.

Глаза Зулгайена зло блеснули при упоминании йелайским отшельником имени правителя.

— Ездигерд?! — недоумевая, переспросил киммериец. Из его горла вырвался гневный смешок. — Нет! Я не могу этому поверить! Два дня тому назад ты твердил о непричастности ко всему этому туранского правителя.

— Я ошибался, — жестким голосом произнес отшельник.

— В таком случае, чего же он добивается?! — спросил Конан. — Если выкупа, то почему Ездигерд до сих пор не ответил на послание вендийского правителя? Насколько мне известно, Джайдубар готов на все ради того, чтобы вернуть домой дочь.

— На все ли?! — с нескрываемым сомнением усмехнулся в ответ отшельник. — Ездигерд нарочно тянет время. Он надеется получить гораздо больше, чем думает Джайдубар.

— Что именно? Восточные провинции Вендии?!

Старец негромко засмеялся.

— И восточные провинции тоже… — наконец, все еще смеясь, проговорил он.

— Я ни за что не поверю этому! — решительно вмешался тут в разговор Зулгайен. — Я хорошо знаю Ездигерда и согласен, что он не заслуживает получить в свой адрес ни единого доброго слова. И все же… уверяю, он не опустился бы до того, чтобы ради политической выгоды похитить ребенка.

В отличие от Зулгайена Конан не был так близко знаком с Ездигердом и потому, конечно, не мог сложить уверенного мнения по поводу причастности того к пропаже маленькой вендийской принцессы.

Однако слова туранского полководца звучали настолько убедительно, что Конан с несравненно большей охотой согласился бы принять его сторону, нежели сторону йелайского отшельника. Тем более, прежде тот говорил совсем иное!

— И, правда, это было бы слишком жестоко: похитить у родителей ребенка для того, чтобы оправдать свои политические амбиции, — не очень решительно произнес он. Откровенно говоря, киммериец назвал бы немало людей, которые бы опустились до подобной жестокости. Но если Зулгайен утверждал, что туранский правитель был не из числа таковых, стоило ему все же поверить. Этот человек умел отвечать за свои слова.

Старца, казалось, несколько обидело как явное недоверие Зулгайена, так и замешательство Конана. Однако он не собирался сдаваться.

— Ездигерд не сам решился выкрасть маленькую принцессу, — начал отшельник. — На это его подтолкнули жрецы.

Зулгайен нахмурился.

— Туранский правитель слишком слаб против жречества, — уверенно продолжал старец. — Оно не позволило ему вызволить из плена своего лучшего полководца, — взгляд отшельника метнулся в сторону Зулгайена. — Оно же заставило его похитить вендийскую наследницу. Подлинная власть Ездигерда в Туране совсем невелика. Почти все вместо него решают служители Эрлика.

Зулгайен, соглашаясь, кивнул черноволосой головой. Кому, как не ему самому, хорошо было известно все это.

И тут — Конан вдруг встретился с глазами стоявшего прямо перед ним старого отшельника. Они были огромные и… темно-зеленые. Он мог чем угодно поклясться, что еще какое-то мгновение назад глаза старца были совершенно черными, такими же, как в ту ночь, когда они разговаривали у костра возле входа в пещеру. Теперь же их цвет был точь-в-точь таким, как у крылатой твари, что преследовала Конана в Химелийских горах.

Киммериец тотчас же вытащил из ножен свой двуручный меч.

— О, Кром! Да ты вовсе не йелайский отшельник! — воскликнул он.

В темно-зеленых глазах отшельника или, вернее, того, кто скрывался под обликом отшельника, появился мимолетный проблеск испуга. Но он тут же исчез, и вместо него появилось зловещее торжество. В один миг улица опустела. Куда-то исчез весь люд. А затем — Конан не успел даже и глазом моргнуть, — как лже-отшельник вдруг превратился в огромную черную птицу. Только глаза остались теми же. О, Конан узнал бы эти глаза из миллиона других. Громко прохрипев, птица взмыла вверх.

Киммериец не сдержал ругательство. Задрав голову, он взглядом следил за птицей в небе. Его ладонь крепко сжимала рукоять меча. Тварь поднялась не очень высоко, всего локтей на десять над головой Конана. Расправив длинные черные крылья, она беспрестанно описывала круги. Потом, будто выпущенная кем-то стрела, снова ринулась вниз, к киммерийцу. Тот успел увидеть только летевшие прямо на него два огромных зеленых глаза и длинный загнутый крючком клюв твари, как им вдруг овладела невыносимая слабость. Он покачнулся и, не в силах более владеть собой, упал наземь. Меч с громким лязгом отскочил в сторону. В ушах у Конана что-то отвратительно трещало, а глаза с трудом различали солнечный свет. Сердце колотилось у него в груди с бешеной скоростью. Между тем, рассудок не покинул киммерийца. Но оттого-то еще мучительнее переносилось его состояние.

Внезапно раздался отчаянный птичий крик, такой громкий, что его звук перекрыл даже треск в ушах Конана. И от этого душераздирающего крика внутри киммерийца, казалось, все вдруг содрогнулось. Невыносимо болезненная судорога пробежала по его ослабевшему телу. Однако сразу после этого Конан почувствовал, как медленно, но уверенно стали возвращаться к нему прежние силы.

Первое, что Конан увидел, это Зулгайена, по-прежнему стоявшего подле него и державшего в руке огромное черное перо. Обнаружив на себе взгляд синих глаз киммерийца, полководец с искренним сожалением в голосе произнес:

Вот и все, что мне удалось, — кивком головы он указал на перо. — Хотя, должен признать, проклятая тварь вопила так, будто я ободрал ее всю, от головы до самого хвоста.

— Я слышал, — тихо ответил ему Конан, поднимаясь на ноги.

— Это был косальский гриф, — не без некоторого суеверного страха в голосе произнес туранец.

Конан, соглашаясь, кивнул.

— Я уже второй раз встречаюсь с этой тварью, — гневно говорил он. — Первый был несколько дней назад в Химелийских горах.

— Так вот в чем дело, — многозначительно произнес Зулгайен. В его глазах на мгновение блеснул странный огонек, будто полководцу стало вдруг известно нечто очень важное. Губы задела грустная улыбка. — Теперь я понимаю, почему отшельник из пещеры Йелай так настаивал, чтобы ты вызволил меня из плена.

— И в чем же причина? — в голосе Конана звучало нетерпение.

Но Зулгайен был столь потрясен своим недавним открытием, что, казалось, не обратил на тон киммерийца никакого внимания.

— Садись в седло! — сказал он. — Мы должны поспешить. А по дороге я постараюсь объяснить тебе все.

Когда они уже сели на лошадей и потянули поводья, Зулгайен снова заговорил:

— Известно ли тебе что-нибудь о религии Тарима?

— Совсем немного, — искренне ответил Конан. — Насколько я знаю, эта религия очень древняя. И к нашему времени сохранилась лишь в редких местах.

— Верно, — согласился полководец. — В моей стране, как нигде больше, культ Тарима считался главенствующим еще несколько поколений назад, до правления Оскавиота, прадеда Ездигерда. — И снова, как только Зулгайен упомянул о своем правителе, в его черных глазах мелькнула гневная искорка. — К тому времени жречество Тарима утвердило свою верховную власть в Турана, равно как и сейчас это сделало жречество Эрлика. Оскавиот, конечно, не желал мириться с этим. Ему нужна была полная власть. — Зулгайен улыбнулся. — Не буду утверждать, что он был в чем-то неправ. В конце концов, плох тот правитель, что довольствуется лишь вторым местом в своей стране! Оскавиот запретил поклонение Тариму. И любое непослушание преследовалось и подвергалось жесточайшим наказаниям. Тогда по воле правителя пострадало очень много людей, единственной виной которых была лишь их приверженность к религии Тарима, — полководец тяжело вздохнул. — Между тем, среди туранцев и до сих пор можно найти достаточно поклонников прежней веры, правда, мало кто из них отважится признать за собой это. Я сам был воспитан в храме Тарима и по сей день почитаю только этого бога, — не без гордости произнес он. — Но в отличие от других нисколько не скрываю своей приверженности к религии Тарима.