Страница 19 из 47
«Понимаешь ли ты это, - говорит Иван, - когда маленькое существо, еще не умеющее даже осмыслить, что с ней делается, бьет себя в подлом месте, в темноте и в холоде, крошечным своим кулачком в надорванную грудку и плачет своими кровавыми, незлобивыми, кроткими слезками к «Боженьке», чтобы Тот
«защитил его», - понимаешь ли ты эту ахинею, друг мой и брат мой, послушник ты мой Божий и смиренный, понимаешь ли ты, для чего эта ахинея так нужна и создана? Без нее, говорят, и пробыть бы не мог человек на земле, ибо не познал бы добра и зла. Для чего познавать это чертово добро и зло, когда это столького стоит? Да, ведь, весь мир познанья не стоит, тогда, этих слезок ребеночка к «Боженьке». Я не говорю про страдания больших, - те яблоко съели, и черт с ними, и пусть бы их всех черт взял, но эти, эти! Мучаю я тебя, Алеша? Ты как будто бы не в себе? Я перестану, если хочешь». «- Ничего, я тоже хочу мучиться», - пробормотал Алеша.
«Одну, только одну еще картинку», - продолжает неудержимо Иван и рассказывает, как в мрачную пору крепостного права один дворовый мальчик, лет восьми, за то, что зашиб нечаянно ногу камнем любимой гончей собаке помещика, был, по приказанию этого последнего, растерзан псами на глазах матери Факт этот действителен, как, впрочем, и все приведенные; он сообщенбыл в одном из наших исторических журналов.. С бесчисленными собаками своими и псарями проживавший на покое генерал выехал в морозное утро на охоту. Собрана была «для вразумления» вся дворня, и впереди ее поставили мать ребенка: сам он был взят от нее уже с вечера накануне. Его вывели и раздели донага; «он дрожит, обезумел от страха, не смеет пикнуть». - «Гони его», - кричит генерал; «беги, беги!» - кричат псари, и, когда он в беспамятстве бежит, генерал бросает на него всю стаю борзых и через минуту от мальчика даже клочьев не осталось. «Ну… что же его? Расстрелять? Для удовлетворения нравственного чувства - расстрелять? Говори! -
Расстрелять, - тихо проговорил Алеша, с бледною перекосившеюся какою-то улыбкой, подняв взор на брата. - Браво, - завопил Иван в каком-то восторге, - уж если ты сказал, значит… - Я сказал нелепость, но… -
То-то и есть, что но… - кричал Иван. - Знай, послушник, что нелепости слишком нужны на земле. На нелепостях мир стоит, и без них, может быть, в нем совсем ничего бы и не произошло Параллельное место см. в «БратьяхКарамазовых», главу «Кошмар Ивана Федоровича», где бес объясняет шутливо,что он существует «единственно для того, чтобы происходили события», и,несмотря на желания свои, никак не может примкнуть к «осанне» остальнойприроды, ибо тогда тотчас же «перестало бы что-нибудь случаться».. Мы знаем, что знаем!» «- Я ничего не понимаю, - продолжал Иван, как бы в бреду, - я и не могу теперь ничего понимать. Я хочу оставаться при факте,
Я давно решил не понимать. Если я захочу что-нибудь понимать, то тотчас же изменю факту, а я решил оставаться при факте… - Для чего ты меня испытуешь? - с надрывом горестно воскликнул Алеша, - скажешь ли мне наконец? - Конечно, скажу, к тому и вел, - говорит Иван и выводит свое заключение: - Слушай, я взял одних деток для того, чтобы вышло очевиднее.
Об остальных слезах человеческих, которыми пропитана вся земля от коры до центра, - я уж ни слова не говорю, я тему мою нарочно сузил. Я - клоп и признаю со всем принижением, что ничего не могу понять, для чего все так устроено… О, по моему, по жалкому, земному, эвклидовскому уму моему, я знаю лишь то, что страдание есть, что виновных нет, что все одно из другого выходит прямо и просто, что все течет и уравновешивается, - но ведь это лишь эвклидовская дичь, ведь я знаю же это; ведь жить по ней я не могу же согласиться! [Это - чрезвычайно высокое место, одно из грустных и великих признаний человеческого духа, справедливости которого нельзя отвергнуть.
Его мысль состоит в том, что есть дисгармония между законами внешней действительности, пo которым все течет в природе и в жизни человеческой, и между законами нравственного суждения, скрытыми в человеке. Вследствие этой дисгармонии, человеку предстоит или, отказавшись от последних и с ними от своей личности, от искры Божией в себе, - слиться с внешнею природою, слепо подчинившись ее законам; или, сохраняя свободу своего нравственного суждения, - стать в противоречие с природою, в вечный и бессильный разлад с нею. Первый проблеск этой мысли у Достоевского мы находим в 1864 г., в
«Записках из подполья» (отд. I, гл. IV, стр. 450 - 451, т. Ill, изд. 82 г.), где она выражена нервно и беспорядочно, но очень характерно: «Боже, да что мне за дело до законов природы и арифметики, когда мне почему-нибудь эти законы и дважды два четыре не нравятся? Разумеется, я не пробью такой стены лбом, если и в самом деле сил не будет пробить, но я не примирюсь с ней потому только, что тут каменная стена, что у меня сил не хватило. Как будто такая каменная стена и вправду есть успокоение, и вправду заключает в себе хоть какое-нибудь слово на мир, единственно только потому, что она - дважды два четыре?! О, нелепость нелепостей! То ли дело все понимать, все сознавать, все невозможности и каменные стены; не примиряться ни с одной из этих невозможностей - каменных стен, если вам мерзит примиряться; дойти путем неизбежных логических комбинаций до заключений на вечную тему о том, что даже и в каменной стене как будто чем-то сам виноват, хотя опять-таки до ясности очевидно, что вовсе не виноват, и вследствие этого, молча и скрежеща зубами, сладострастно замереть в инерции, мечтая о том, что даже и злиться тебе выходит не на кого; что предмета не находится, а может быть, и никогда не найдется; что тут подмен, подтасовка, шулерство («дьяволов водевиль», в «Бесах»), но, несмотря на все эти неизвестности и подтасовки, у вас все-таки болит, и, чем больше вам неизвестно - тем больше болит». В издевательстве и страдании последних слов уже лежит зародыш идеи «Легенды о
Великом Инквизиторе». См. Приложения.] Что мне в том, что виновных нет и что я это знаю, - мне надо возмездие, иначе ведь я истреблю себя Т. е.при страдании и преступности если нет возмездия и с ним удовлетворения, тоя, ища удовлетворения, истреблю свою плоть как преступную и страдающую.Здесь объяснение самоубийства. Параллельные места в «Дневнике писателя»,1876 г., октябрь и декабрь. См. Приложения.. И возмездие не в бесконечности, где-нибудь и когда-нибудь, а здесь уже, на земле, и чтоб я его сам увидал. Я веровал, я хочу сам и видеть; а если к тому часу буду уже мертв, то пусть воскресят меня, ибо если все без меня произойдет, то будет слишком обидно. Не для того же я страдал, чтобы собой, злодействами и страстями моими, унавозить кому-то будущую гармонию. Я хочу видеть своими глазами, как лань ляжет подле льва и как зарезанный встанет и обнимется с убившим его. Я хочу быть тут, когда все вдруг узнают, для чего все так было. На этом желании зиждутся все В этих словах признается, что религии,и без какого-либо исключения, вытекли из недр человеческой души, изприсущих ей противоречий и жажды хоть как-нибудь из них выйти, а не данычеловеку извне. Т. е. их происхождение признается мистическим только лишь втой степени, в какой мистична самая душа человека, но не более. Этот взглядпротиворечит всем обычным теориям о происхождении религии, как абсолютномистическом, так и натуральном. религии на земле, а я - верую. Но вот, однако же, детки, - и что я с ними стану тогда делать? Это вопрос, который я не могу решить… Если все должны страдать, чтобы страдать, - чтобы страданиями купить вечную гармонию, то при чем тут дети, скажи мне, пожалуйста? Совсем непонятно, для чего должны были страдать и они и зачем им покупать страданиями гармонию? Для чего они попали тоже в матерьял и унавозили собою для кого-то будущую гармонию? Солидарность в грехе между людьми я понимаю, понимаю солидарность и в возмездии, но не с детками же солидарность в грехе?! И если правда, в самом деле, в том, что и они солидарны с отцами их во всех злодействах отцов, - то уж, конечно, правда эта не от мира сего и мне непонятна. Иной шутник скажет, пожалуй, что все равно дитя вырастет и успеет нагрешить В философии и так называемом"нравственном богословии» существует подобное объяснение, но оно,действительно, совершенно неудовлетворительно.; но вот же он не вырос, его восьмилетнего затравили собаками. О, Алеша, я не богохульствую! Понимаю же я, каково должно быть сотрясение вселенной, когда все на небе и над землею сольется в один хвалебный глас и все живое и жившее воскликнет: Прав Ты,