Легенда о Великом Инквизиторе

- все это тоже приравняется завтра к тому же нулю. И хоть это почему-то там и необходимо, по каким-то там всесильным, вечным и мертвым законам природы, но поверьте, что в этой мысли заключается какое-то глубочайшее неуважение к человечеству, глубоко мне оскорбительное, и тем более невыносимое, что тут нет никого виноватого Последние слова повторяют собоюодно место в «Записках из подполья», и из этого видно, до какой степени этатеория самоубийства (она носит название «Приговор») есть продуктсамозаключения, приговор над собою всего цикла нами разбираемых идей,окончательным выражением которых служит «Легенда».. И, наконец, если б даже Отсюда начинается ход мысли, вошедшей и в «Легенду». предположить эту сказку об устроенном наконец-то на земле человеке на разумных и научных основаниях - возможною, и поверить ей, поверить грядущему наконец-то счастью людей, - то уж одна мысль о том, что природе необходимо было, по каким-то там косным законам ее, истязать человека тысячелетия, прежде чем довести его до этого счастья, одна мысль об этом уже невыносимо возмутительна. Теперь прибавьте к тому, что той же природе, допустившей человека наконец-то до счастья, почему-то необходимо обратить все это завтра в нуль, несмотря на все страдание, которым заплатило человечество за это счастье, и, главное, нисколько не скрывая этого от меня и моего сознанья, как скрыла она от коровы, - то невольно приходит в голову одна чрезвычайно забавная, но невыносимо грустная мысль: «Ну что, если человек был пущен на землю в виде какой-то наглой пробы, чтоб только посмотреть, уживется ли подобное существо на земле или - нет?» Аналогии этому см. в"Бесах» («дьяволив водевиль» Кирилова) и также в «Легенде» и в «Кошмаре Ив.Федоровича» (в «Бр. Кар.»). Грусть этой мысли, главное - в том, что опять-таки нет виноватого, никто пробы не делал, некого проклясть, а просто все произошло по мертвым законам природы Это - слова «Записок изподполья». Таким образом, этот приговор включает в себя мучительные мыслисамых важных произведений Достоевского и, конечно, - его собственныемысли., мне совсем непонятным, с которыми сознанию моему никак нельзя согласиться. Ergo: Так как на вопросы мои о счастье я через мое же сознание получаю от природы лишь ответ, что могу быть счастлив не иначе, как в гармонии целого, которой я не понимаю и, очевидно для меня, и понять никогда не в силах - Так как природа не только не признает за мной права спрашивать у нее отчета, но даже и не отвечает мне вовсе - и не потому что не хочет, а потому что и не может ответить - Так как я убедился, что природа, чтоб отвечать мне на мои вопросы, предназначила мне (бессознательно) меня же самого и отвечает мне моим же сознанием (потому что я сам это все говорю себе), - Так как, наконец, при таком порядке, я принимаю на себя в одно и то же время роль истца и ответчика, подсудимого и судьи, и нахожу эту комедию, со стороны природы, совершенно глупою, а переносить эту комедию, с моей стороны, считаю даже унизительным - То, в моем несомненном качестве истца и ответчика, судьи и подсудимого, я присуждаю эту природу, которая так бесцеремонно и нагло произвела меня на страдание, - вместе со мною к уничтожению… А так как природу истребить я не могу, то истребляю себя одного, единственно от скуки сносить тиранию, в которой нет виноватого». Там же, 1876, октябрь. «Приговор». Достоевскому казалось, что в переданном отрывке им доказано бессмертие души человеческой («если убеждение в бессмертии так необходимо для бытия человеческого, то, стало быть, оно и есть нормальное состояние человечества, а коли так, то и самое бессмертие души человеческой существует несомненно», там же, декабрь, курсив авт.). К счастью, идея бессмертия не относится к числу доказуемых, т. е. для нас внешних, нами усматриваемых идей; но благодатно она дается или не дается человеку, как и вера, как и любовь. Нельзя доказать любовь к ближнему, к ребенку своему или - основательность своей радости; еще менее можно, выслушав доказательство, действительно полюбить, начать радоваться.

Доказуемо для человека лишь второстепенное, «прочее», что так или иначе существует, - ему безразлично, истина их существования есть для него предмет любопытства. Что нужно ему, чем жив он - дано ему с жизнью, как легкие с дыханием, сердце с кровообращением. Есть люди, предназначенные к жизни, - они чувствуют бессмертие души, знают о нем; есть обреченные, без

Бога, без любви - они темны к нему. И, кажется, между первыми и вторыми нет общения, и доказательства как средства такого общения - исключены, ненужны. «Я жив, бессмертен; ты этого не знаешь о себе? Итак - умри, мне остается только похоронить тебя!» 189