Невидимое зло

— Что вы имеете в виду?

— Например, вашу дочь.

— Вы не тронете Кэролайн!

Он нетерпеливо вздохнул:

— Конечно, мы не тронем Кэролайн. Потому что вы никогда и ни с кем больше не будете говорить о «Лагербонде». Даже со своим мужем. Это так?

Я молчала.

— Это так? — повторил он, и его голос, бывший удивительно мягким в течение всего допроса, вдруг стал жестким.

— Так, — прошептала я.

Он внимательно смотрел на меня, чтобы убедиться в моей искренности. Я не лгала.

— Замечательно. Я вижу, что у вас нет причин волноваться относительно безопасности вашей дочери. А теперь вам пора вернуться домой. Вас отвезет Илайя. Но вам придется снова надеть на голову мешок.

Через час меня высадили на дороге за полмили до «Хондехука». Финнис появился часа через два после меня. У него были сломаны два ребра и выбит зуб.

За эти годы я много раз говорила о борьбе с режимом. И только сейчас начинаю понимать, что на самом деле это означает.

13

Сэнди Уотерхаус стояла в очереди на паспортный контроль на третьем терминале аэропорта Хитроу. Ее самолет из Нью-Йорка приземлился одновременно с рейсами из Пакистана и Ямайки, и очередь двигалась очень медленно. После полета она чувствовала себя разбитой — на борту удалось только немного подремать и голова была тяжелой.

Она знала, что эта поездка очень важна, но только теперь, стоя на британской земле, начала это чувствовать. Она боялась, но в то же время ощущала подъем и нетерпение. Карты были сданы, и ей не терпелось узнать, как они легли.

Формально она прилетела в Лондон на три дня для работы с клиентом — крупной американской страховой компанией, покупавшей британскую фирму по управлению инвестициями. Но на одиннадцать часов у нее была назначена встреча с руководителем лондонского отделения ее фирмы. Она посмотрела на часы: сейчас около семи часов утра. До встречи в Сити оставалось полно времени, чтобы успеть устроиться в гостинице и принять душ.

Фирма, где она работала, считалась средней по масштабам Нью-Йорка, но пользовалась отличной репутацией, расширялась и вела много дел в Лондоне. Они набирали дополнительный персонал в Англии и намеревались направить туда для постоянной работы двух старших партнеров из Нью-Йорка. Кроме того, им требовались опытные и способные младшие партнеры, которые знали бы особенности юридической практики в США и Англии. Сэнди надеялась, что она вполне для этого подходит.

В свое время она проработала в Англии два года, и ей там не понравилось. У нее не было друзей, а огромная загруженность и ненормированный рабочий день не оставляли свободного времени, чтобы их завести. Исключение составляла Джен, и ее смерть явилась для Сэнди настоящим шоком. И еще был Алекс. Алекс Кальдер.

Они сблизились после смерти Джен, когда Алекс пытался самостоятельно выяснить, что произошло с его сотрудницей. Он ей нравился. Очень. И не только потому, что был физически привлекателен — сильный, с хорошей фигурой, внимательным взглядом все понимающих серо-голубых глаз и мягким голосом с легким шотландским акцентом. Он был готов рисковать — причем серьезно рисковать — ради дела, которое считал достойным, этим он отличался от многих на Уолл-стрит, рисковавших ради того, что сами они не считали правильным и достойным.

Она не прилагала усилий, чтобы закрепить отношения, если их можно так назвать: она понимала, что ее рабочая неделя в восемьдесят четыре часа никак к этому не располагает. Они провели вместе потрясающую неделю в Италии, но с тех пор их встречи оборачивались сплошными разочарованиями и общением урывками. И наконец этот ужасный уик-энд, когда он приехал повидаться с ней в Нью-Йорк, а ее срочно отправили в Даллас. Конечно, Алекс разозлился, но неужели он не мог понять, что она ничего не может сделать — сделка завершалась и никто из других сотрудников не знал документов так, как она. Если бы она отказалась, то потеряла бы работу в адвокатской конторе «Трелони-Стюарт». Она тоже так ждала этой встречи! Неужели ей хотелось просиживать дни и ночи уик-энда, споря до четырех утра о деталях гарантийных обязательств в юридических договорах? Но он этого не понял.

Вывод из всего этого не вызывал сомнений у обоих — их отношения не имели будущего. Сэнди ужасно из-за этого злилась. Злилась на себя, злилась на Алекса. Но прошли недели, и злость уступила место грусти и печали. Такие, как Алекс, встречались в жизни очень редко. Могла ли она хоть что-то сделать? Она понимала, что это будет нелегко, и прекрасно представляла, какой будет реакция старших партнеров «Трелони-Стюарт». Они посчитают ее пустышкой, ставящей личную жизнь выше карьеры, решат, что она скоро выйдет замуж и нарожает детей. Они в этом никогда не признаются даже в личных беседах в самом тесном кругу, но так подумают.

И почему чем-то жертвовать должна она? Почему Алекс не может переехать в Нью-Йорк? Она отлично понимала причины его нежелания работать в сфере финансов, но он мог бы найти что-нибудь связанное с полетами. По крайней мере попытаться. Или хотя бы поговорить с ней об этом. Она почувствовала прилив новой волны злости и разочарования, которые мучили ее с того злополучного уик-энда.

В конце мая Сэнди летала к родителям на День поминовения. За ужином отец спросил ее об Алексе. Она рассказала, что произошло, и объяснила, почему у них ничего не получится. Она думала, что на этом разговор и закончится: обычно отец проявлял только вежливый интерес к ее ухажерам, и она сама не знала, было ли это связано с тем, что ему все равно, или с тем, что он уважал ее право на частную жизнь. Однако на этот раз она ошиблась.

— Тебе он нравится? — спросил отец.

— Да. Нравится.

— Сильно?

Услышав такой необычный для отца вопрос, Сэнди покраснела.

— Думаю, да. Сильно.

— Тогда почему ты не поговоришь со своим начальством в «Трелони-Стюарт»? Может, там пойдут навстречу?

— Я знаю, как работают эти фирмы, папа. Они просто расценят это как проявление слабости. Сейчас у меня все складывается очень удачно, и я не хочу ничего портить.

Отец обменялся взглядами с матерью. Сэнди насторожилась — она заподозрила, что мать с отцом сговорились. Все продолжили молча есть.

— Однажды банк «Стэнхоуп-Мур» захотел отправить меня в Сидней, — наконец произнес отец. — Они хотели развернуться в Австралии и поручить мне руководство местным отделением. Это был потрясающий шанс для карьерного роста. Мне тогда было тридцать пять лет, а тебе — три года.

— Я не помню, чтобы мы жили в Сиднее.

— И не можешь помнить. Твоя бабушка Пибоди тогда очень болела. У нее был рак, и мама проводила с ней много времени. Я сказал, что не могу поехать. Тогда они предложили мне оставить семью в Штатах, проводить в Австралии один месяц, а потом приезжать на две недели сюда. Они очень настаивали и старались убедить как могли. Но твоей матери я был нужен здесь.

— Понятно, но ведь это не помешало твоей карьере?

— Еще как помешало! Меня не повысили ни в тот год, ни на следующий. Чтобы восстановить утраченные позиции, мне потребовалось три или четыре года.

— Но ты совсем другое дело, — возразила Сэнди. — Ты мужчина! А я женщина! Женщины не могут позволить себе ставить личное превыше работы.

Отец пожал плечами:

— Не понимаю, с чего ты это взяла. Я тогда не уехал в Сидней. А говорю тебе это, чтобы ты знала, что сейчас ничуть об этом не жалею.

Сэнди взглянула на отца — в голове у нее роилось множество доводов, которые она готова была привести. Отец, конечно, хотел сказать, что его карьере это не повредило. До слияния его банка с другим несколько лет назад он был председателем правления «Стэнхоуп-Мур» — одного из самых уважаемых и консервативных банков страны.

Но Сэнди не могла согласиться с отцом из принципа. Конечно, она его любила, а он любил ее, но с восемнадцати лет он был ее принципиальным противником. Во время учебы в колледже она принимала активное участие в студенческих дебатах относительно того, стоит ли Соединенным Штатам простить миллиардные долги беднейшим странам мира. По мнению Сэнди, это не вызывало никаких сомнений. И она понимала, что ее отец был одним из немногих людей в стране, которые могли принять такое решение и превратить эту возможность в реальность. А она в отличие от пятидесяти или около того студентов в аудитории могла реально оказать влияние на судьбу третьего мира.