Даун

Темно. Одиноко и страшно. Даже ночью в комнате больше света, чем здесь.

Я знаю это место. Оно разное. Светлое или темное. Я люблю его, когда светло. Когда темно – боюсь. Мой друг тоже. Он приходит, когда светло. Темнота пугает его. Она холодная. Она прячет что-то страшное.

Свет!

Я слышу, он близко. Он скачет. Я не дышу. Я жду.

Много раз я видел, как он появляется. Прямо из воздуха. Он скачет, отскакивая от него. У моего друга нет тени. У всех есть, а у него нет.

Я хочу достать его. Я бегу. Я тянусь. Но у меня ничего не выходит. Я знаю: когда-нибудь у меня это получится. Тогда изменится все. Но сейчас не время. Я почувствую, когда придет пора.

Я уже долго в деревне. С весны. А сейчас – осень. За это время у меня появилось много друзей: Михалыч, баба Валя, соседи. Мне они нравятся. Такие добрые! У каждого всегда найдется гостинец для меня. У каждого есть время поговорить с бабушкой.

Каждому надо с кем-то разговаривать. Бабушка разговаривает с соседями, Михалыч – со мной. Мама разговаривала только со мной. Потом появилась Оля, и мама разговаривала с ней.

Папа и Сережа разговаривали с мамой и Олей. Но мне кажется, что папины и Сережины разговоры маме не нравились. Каждый вечер слушать про Сергеева и про работу? Наверное, это очень скучно. Очень. Маме хотелось просто поговорить! Как с Олей. О погоде, обо мне, об одежде. Но папа и Сережа так не умели. Им так было не интересно.

Здесь все видят друг друга каждый день. Несколько раз в день. И всегда они разговаривают друг с другом. Останавливаются и начинают говорить. И ни разу я не слышал ни про Сергеева, ни про Фирсова, ни про мистера-дристера! Как жаль, здесь нет мамы! Как бы ей было здесь хорошо! Здесь столько людей, которые умеют просто разговаривать! О чем угодно.

Но даже без нее мне здесь нравится. Здесь здорово! А еще я знаю: мама сейчас на небе. Она видит, что мне хорошо. И радуется вместе со мной. Наверное, она бы радовалась еще больше, если бы здесь был папа с Сережей. Думаю, им бы тоже понравилось! Правда! Вот только о чем они здесь будут говорить?

Здесь не говорят о работе. Зачем? Гораздо интересней пойти на рыбалку. Так здорово сидеть на этом мостике и ловить рыбу! Интересно, разговаривал бы папа здесь о Сергееве и мистере-дристере? Я долго думал над этим. Наверное – нет. Мистера-дристера здесь просто не знают.

О работе хочется говорить только тогда, когда нечем заняться. Как дома. Вечером папа всегда говорил про работу. Только про нее. А потом садился и смотрел свои картинки. Вечером Сережа всегда говорил об институте. Потом садился за компьютер. Оля же о работе не говорила никогда. Наверное, у нее были дела поинтересней. Ей всегда было что делать. Как здесь, в деревне.

В деревне всегда есть чем заняться. Можно сидеть на завалинке и греться на солнышке. Можно собирать яблоки. Они такие тяжелые, что не удерживаются на ветке. Они падают вниз и пытаются спрятаться в траве. Это значит – яблоко готово. Можно ходить за грибами и ягодами. А еще можно просто любоваться закатом. Или играть на губной гармошке.

Михалыч обожает слушать меня. Он смотрит на солнце и молчит. Никогда меня не останавливает. Ему нравится моя музыка. Правда! Наверное, ему жаль, что он не умеет так же. Он пробовал. Много раз. Но у него ничего не получалось. Потому играю только я. Михалыч просто слушает.

– Душевно, страсть как, – вздыхает Михалыч. – Аж слеза пробила. Нинку-то вспомнил по молодости. Мы с ней часто тогда сбегали – в лес, на опушку. Там и сидели до утра. Хорошо было. Но ты не подумай. Ничего такого не было! Потому как нельзя до свадьбы. Потому как порядок такой.

А я слушаю. Слушаю про грозу и молнию, которая расколола огромный дуб на две части. Но как? Молния такая тоненькая! А дуб толстый. Очень. Он такой огромный, что мне не обхватить его руками! Про то, как в лесу они заблудились. Да много про что! Потом Михалыч смотрит на солнце и говорит:

– Ну что, хлопчик, пойдем? Надежда, наверное, заждалась. Нельзя, чтобы она беспокоилась. Не положено потому как.

Мы садимся в рыжий мотоцикл Михалыча и едем. А Михалыч опять что-то рассказывает. Как всегда. Сегодня про то, как он ездил за тракторами в Минск. Я не знаю, где это. Знаю только, что где-то очень далеко. Дальше, чем наш дом. Там, в Москве.

– Тогда и говорят мне: ты и поедешь, потому как лучший тракторист. Уважали меня тогда страсть как. Ну, сказали – значит, надо ехать. Потому как иначе нельзя. Порядок такой. А до Минска далеко! Как до луны!

Я слушаю Михалыча. Пытаюсь понять. Почему, как до луны? Она же совсем близко! Ее хорошо видно. Иногда, кажется, что можно дотянуться рукой. Стоит только забраться повыше. Значит, Минск тоже близко. Но я здесь не видел ничего такого. Совсем ничего. Значит, Михалыч что-то путает? Но ему можно. Он старенький. Да мне и все равно. Мне просто хорошо оттого, что у меня есть такой замечательный друг! А Михалыч все рассказывает и рассказывает. Я закрываю глаза. Теперь я лечу. Лечу над этим загадочным городом – Минском.

Несколько дней Михалыч что-то колотил у себя в сарае. Я помогал ему. Правда! Я держал доски, подавал инструменты. Я забивал гвозди! Это так сложно! Гвоздь так и норовит изогнуться под молотком. Наверное, ему не хочется забиваться в доску. Михалыч говорит, что надо его придерживать. Но я боюсь. Однажды я уже попал себе по пальцам молотком. Это было очень больно. У меня была даже кровь! А еще я играл на губной гармошке, чтобы Михалычу было веселее.

Каждое утро приезжал он за мной к бабушке. Мы завтракали, садились в его рыжий мотоцикл и ехали к Михалычу. Возвращались поздно вечером. И так – несколько дней. Мы хорошо работали. Правда! И у нас получился деревянный плот! А еще – настоящий парус к нему!

Я часто мечтал управлять кораблем. Нет, не в ванной! И не пультом управления. Настоящим! Таким, как на картине у Сережи в комнате. Белый-белый парусник с алыми парусами плывет по морю.

Люди в полосатых рубашках на его борту. Это – матросы. А дальше, рядом с рулем, стоит мужчина в белом костюме и фуражке. Он смотрит в бинокль. Это – капитан. Так мне рассказывал Сережа. Капитан решает – куда поплывет этот красивый корабль. С тех пор я мечтал стать капитаном этого парусника. Иногда даже больше, чем схватить Оранжевый Мячик.

Теперь моя мечта сбылась. Михалыч исполнил ее.

Хорошо, что погода солнечная. Наверное, это Хозяин Оранжевого Мячика говорил мне: «С мамой все в порядке, Костик. Она в мире, где всем хорошо». Наверное, он хочет напомнить мне про мячик. Я не вспоминал про него с самого приезда сюда. Мне это не было нужно. Совсем! Ведь здесь я еще ни разу не был один!

Мы закончили строить плот в обед. Мне так хотелось сразу же испытать его. Михалычу – тоже. Он тоже хотел побыть капитаном!

– Ну что, Константин Борисыч, испытаем наш плот? – спросил он у меня.

– Конечно! – обрадовался я. – Конечно, испытаем, Михалыч.

Мы дотащили его до озера и спустили в воду. Ура! Он поплыл. Мы с Михалычем запрыгнули на его деревянную спину. Подняли парус. Мы поплыли! Как на самом настоящем корабле. Правда! Я никогда до этого не плавал на кораблях. Никогда. Я даже не представлял, что это так здорово. И пусть его раскачивает из стороны в сторону.

Пусть вода протекает в щели. Главное, у нас с Михалычем теперь есть свой собственный корабль! И мы теперь его капитаны. Мы решаем, куда он поплывет.

– Мы с сыном когда-то такой же делали, – опускает ноги в воду Михалыч. – Намаялись тогда страсть как. Два раза переделывали помню. Первый большущий получился. Так мы его не дотащили до озера-то. Тяжелый получился. Тогда переделами. Поменьше сделали. На воду спустили; ничего, плавает вроде. На него спустились сами, чуть от берега отплыли, так он и развалился. Страсть сколько смеху тогда было.

Почему плот решили делать? Потому, что сын на Новый год желание загадал: капитаном корабля стать. Никак нельзя было отказать. Потому как порядок такой: загадал кто на Новый год подарок какой, изволь исполнить. В третий раз уже по науке все сделали. Славный плот получился тогда! Уж как ему тогда мальчишки соседские обзавидовались. А Славка такой важный посреди них ходил. Страсть! Потому как капитан. Потому как порядок такой.