Страница 21 из 170
Картина впечатляющая. Под улюлюканье озверевшей толпы подонок насилует беззащитную девушку. Со стенаниями и воплями к ней на помощь бросается мать, пытается оторвать насильника от жертвы, а являющийся на шум осоловелый полицейский (нализавшийся, видимо, при разграблении винной лавки, которую он обязан был защищать от погромщиков), вместо того, чтобы пресечь отвратительную сцену, отправить насильника в кутузку, а его жертву — в больницу для оказания ей медицинской помощи, пытается надругаться над матерью терзаемой девушки, и только из-за опьянения терпит фиаско…
Солженицын этих подробностей не знает, они ему неинтересны. Он озабочен одним: защитить напрасно обижаемую власть (то есть того же осоловевшего городового). Для этого он снова берет в союзники часто его выручающего еврейского историки Ю. Гессена, у которого находит, что «возникновение в короткий срок на огромной территории множества погромных дружин и самое свойство выступлений устраняют мысль о наличии единого организационного центра». (Стр., 190). Однако Гессен здесь говорит вовсе не то, что видится Солженицыну, ибо отсутствие единого центра не означает, что не могло быть многих центров.
Факт состоит в том, что были погромные дружины, что они организованно передвигались — преимущественно по железным дорогам, а потому погром обычно начинался именно от вокзала, после чего к приезжим примыкала и местная шпана. Полиция в большинстве мест не пресекала погромных акций, а направляла их и порой сама в них участвовала. Только когда размах бесчинств принимал угрожающий для власти масштаб, полиция получала указание усмирить погромщиков и арестовывала тех, которые не унимались. Да, в этом бесшабашном разгуле было немало и самодеятельности; и когда на местах перегибали палку, царь Александр III хмурился.
В. К. Плеве
Читаем у Солженицына: «Официальное заявление гласило, что в Киевском погроме „меры к обузданию толпы не были приняты достаточно своевременно и энергично“. В июне 1881 года директор департамента полиции В. К. Плеве в докладе Государю о положении в Киевской губернии назвал „одной из причин „развития беспорядков и не вполне быстрого их подавления““ — то, что военный суд „отнесся к обвиняемым крайне снисходительно, а к делу — весьма поверхностно“. Александр III сделал на докладе пометку „это недопустительно“. Но и по горячим следам и позже не обошлось без обвинений, что погромы были подстроены самим правительством». (Стр. 189).
Но ведь «обвинения [без которых] не обошлось», как раз и подтверждаются тем самым документом, которым Солженицын хочет их опровергнуть! Нисколько не убедительна попытка Плеве переложить ответственность со своего ведомства (полиции) на чужое (военные суды). Суд ведь вершится уже после совершения преступления; для недопущения или быстрого подавления бесчинств толпы существует полиция. Снисходительность судов к погромщикам свидетельствует лишь о том, насколько общественная атмосфера, насыщенная смрадом племенной ненависти, предрасполагала к погромам. А напрямую попустительствовала им и поощряла их полиция под руководством Плеве, причем его карьере это нисколько не повредило. Стало быть, государь, хоть и писал резолюции «недопустительно», но на тех, кто «допустительствовал», не шибко гневался.
Солженицын убежден, что приписываемые Александру III слова: «А я, признаться, сам рад, когда бьют евреев», — это «ядовитая клевета» (стр. 189). Были сказаны царем эти слова, или кем-то ему приписаны, сказать трудно, но то, что государь был злобным антисемитом, хорошо известно. Напомню эпизод из «Воспоминаний» С. Ю. Витте, ярко характеризующий юдофобство государя императора.
Насколько Витте презирал Николая II, настолько он превозносил его отца, чья ограниченность и недостаточная образованность, по его мнению, искупались твердостью и прямотой характера, умением выслушивать не всегда приятную правду, не отпираться от данного слова и не перекладывать на других ответственность за одобренные им решения и действия. Тем более выразителен рассказ Витте о его первой встрече с императором лицом к лицу, когда он, будучи начальником эксплуатации Юго-Западных железных дорог, воспротивился тому, чтобы тяжелый царский поезд гнали с курьерской скоростью. Он представил в Министерство путей сообщения расчеты, показывавшие, что при тогдашнем состоянии железнодорожных путей слишком быстрой ездой можно «угробить государя». Дозволяемая скорость была уменьшена, но государю это не понравилось, и он сердито сказал Витте: «Я на других дорогах езжу, и никто мне не уменьшает скорость, а на вашей дороге нельзя ехать просто потому, что она жидовская».[89]
Юго-Западные железные дороги принадлежали акционерному обществу, но председателем правления был И. С. Блиох — еврей, правда, давно принявший христианство, так что по российским законам и он не был евреем. Но государю его собственные законы были не указ; он твердо верил, что только строптивые «жиды» не позволяют русскому царю наслаждаться быстрой ездой.[90] Так что стремление Солженицына оспорить юдофобство Александра III не убедительно.
Нельзя не удивляться двойной бухгалтерии солженицынского повествования. Например, в иных случаях можно подумать, что Еврейская энциклопедия служит для него высшим авторитетом, но когда в той же энциклопедии он находит фразу: «Власти действовали в тесном контакте с приехавшими [погромщиками]», — он решительно протестует (стр. 189). Крайне недоволен он мнением Льва Толстого, которому-де «в Ясной Поляне было „очевидно“: все дело у властей в руках. „Захотят — накликают погром, не захотят — и погрома не будет“» (стр. 190), а вот мнение Глеба Успенского его вполне устраивает: «Евреи были избиты именно потому, что наживались чужою нуждой, чужим трудом, а не вырабатывая хлеб своими руками»; «под палками и кнутами … ведь вот все вытерпел народ — и татарщину, и неметчину, а стал его жид донимать рублем — не вытерпел!» (стр. 193).[91]
Ну а как насчет свидетельства такого осведомленного человека, как С. Ю. Витте: «Еврейский вопрос сопровождался погромами. Они были особенно сильны при графе Игнатьеве. Граф […] [И. И.] Толстой, вступивший вместо Игнатьева, сразу их прекратил».[92]
Поскольку это и подобные свидетельства в книге Солженицына не приводятся, то и выходит у него, что в погромах 1880-х годов были повинны сами евреи, донимавшие народ рублем хуже, чем в прежние времена татары огнем и мечом!
Синагога в местечке Демиевка после погрома
А еще, по Солженицыну, «общее возбужденное состояние населения обязано пропагандистам» (стр. 193), причем имеются в виду прокламации революционеров, которые пытались делать ставку на то, что погром евреев перерастет в бунт против власти. Такая пропаганда действительно велась. Кое-где разбрасывались погромные прокламации «Народной воли», «объяснявшие» народу, что евреям-де покровительствуют власти, якобы помогающие им «эксплуатировать» народ. В том, что такие прокламации были, удивляться не приходится; достаточно вспомнить, что и Маркс с Энгельсом, и их главный соперник в руководстве рабочим движением Михаил Бакунин, и многие другие виднейшие идеологи революции на Западе и в России с ненавистью относились к евреям. Маркс, Энгельс и другие «вожди пролетариата» видели в евреях олицетворение ненавистной им «буржуазности», другие юдофобствовали на бытовом уровне, а в иных (особенно в Марксе) идеологический и бытовой антисемитизм совмещались, усиливая друг друга. Неудивительно, что подобные настроения не были чужды части русской революционной молодежи, находившейся под идейным влиянием западных социалистов и, конечно, Бакунина. Однако в период погромов 1880-х годов антисемитские прокламации революционных организаций не могли иметь сколько-нибудь широкого хождения, потому что организации эти были разгромлены, от них тогда мало что оставалось. Если эти прокламации представляют интерес, то для понимания идеологии «Народной воли», а не для истории самих еврейских погромов. Для этой истории куда большее значение имела ничем не ограниченная пропаганда в официозной печати, переполненной злостными антисемитскими инсинуациями. О том, как эта печать в ту эпоху отравляла умы и сердца россиян, можно судить хотя бы по печально знаменитой статье Ф. М. Достоевского «Еврейский вопрос» (1877), в которой великий писатель с полным доверием цитировал целый ряд таких публикаций.[93] Можно представить себе, как они действовали на более примитивных читателей, а через них — и на безграмотную массу. Но эту пропаганду Солженицын не примечает. Она — не в счет.
89
Витте. Ук. соч., т. I, стр. 195.
90
За это, между прочим, он через несколько лет поплатился жизнью, ибо руководители «нежидовских» железных дорог в большей мере боялись разгневать государя, нежели его угробить. В 1888 году тяжелый царский поезд, мчавшийся с курьерской скоростью, потерпел крушение у станции Борки. Благодаря своей геркулесовой силе, царь удержал обвалившуюся крышу вагона, но надорвался и заработал болезнь почек, которая свела его в могилу в возрасте 49 лет. Тем самым была предрешена и судьба Российской империи, доставшаяся неспособному править Николаю II, который привел ее к краху. История стол же печальная, сколь поучительная.
91
Я вынужден сказать несколько слов в защиту прекрасного русского писателя Глеба Успенского, ибо состыкованные две полуфразы из двух разных произведений радикально исказили их истинный смысл. Глеб Успенский, конечно, не был юдофилом, но не был он и злостным ксенофобом: евреи и еврейский вопрос его мало интересовали. Как типичный народник, он идеализировал традиционный уклад жизни крестьянской общины, с ее простыми, бесхитростными патриархальными отношениями. Мистическая «власть земли», по его убеждению, создавала тот духовный климат, который позволял сохранять «человеческое в человеке» — вопреки забитости, темноте и невежеству основных масс крестьянства. Но на глазах писателя традиционный крестьянский быт размывался под напором товарно-денежных (капиталистических) отношений. Он не видел того позитивного, что капитализм нес в деревню, но остро ощущал его дегуманизирующее и развращающее влияние на крестьян, становившихся все более корыстными, эгоистичными, неискренними и жестокими по отношению друг к другу, не говоря о «чужаках». В разразившихся еврейских погромах начала 1880-х годов Успенский видел одно из проявлений того, как отношения купли-продажи подрывают традиционную мораль крестьянской общины, что его и тревожило больше всего. Под «татарщиной» и «неметчиной» он понимал произвол и насилия, которым крестьяне подвергались не от татар или немцев, а от родного российского начальства; народ их «вытерпел» в том смысле, что сохранял свой быт и свои традиционные ценности, а вот под напором «жидовского рубля» — «не вытерпел», то есть ожесточился и превратился в громилу. В глазах крестьянина «жид» «не вырабатывал хлеб своими руками», потому что не хлебопашествовал, а занимался куплей-продажей товаров и услуг, что, согласно широко распространенному предрассудку того времени, считалось занятием несерьезным и «нечистым». Взгляды, изложенные в цитируемых Солженицыным очерках Глеба Успенскими, были утопичными, но погромов он не оправдывал.
92
Витте. Ук. соч., т. II, стр. 203. Витте имеет в виду циркуляр министра внутренних дел графа И. И. Толстого, обязавшего местные власти не допускать погромов и возлагавшего на них ответственность в случае их допущения.
93
Так, Ф. М. Достоевский цитирует «прехарактернейшую», по его словам, корреспонденцию «Нового времени» из Ковно: «До того набросились там евреи на местное литовское население, что чуть не сгубили всех водкой, и только ксендзы спасли бедных опившихся, угрожая им муками ада и устраивая между ними общества трезвости». Еще одиознее ссылка Достоевского на публикацию в «Вестнике Европы» о том, что в южных штатах Америки освобожденные от рабства негры якобы тотчас попали в кабалу к евреям. Федор Михайлович комментирует с видимым удовольствием: «Представьте себе, что мне еще пять лет тому назад приходило это самое на ум, именно то, что ведь негры от рабовладельцев теперь освобождены, а ведь им не уцелеть, потому что на эту свежую жертвочку как раз набросятся евреи, которых столько много на свете. Подумал я это, и, уверяю вас, несколько раз потом в этот срок мне вспадало на мысль: „Да что же там ничего об евреях не слышно, что в газетах не пишут, ведь эти негры евреям клад, неужели пропустят?“ И вот дождался, написали в газетах, прочел». Подробнее об отношении Достоевского к евреям я пишу в статье «Достоевский и евреи», «Шалом», Чикаго, 2002, стр. 16–17.