Ясень

— За час до заката жду тебя здесь. И твоего отца, Наири. Все. Все свободны. Наири! — Керин зевнула, прикрыв рот ладонью. — Выспишься — ищи поддельного Мэннора. Бери людей, сколько нужно, хоть весь Ясень переверни. К Громовникову дню я должна знать, кто он, кем послан, когда появился и куда исчез.

…С коня рвать груши куда как удобно — прямо к носу свешиваются отягченные ветки. За неимением корзины клал Тума груши в шлем. Но тут зашелся лаем псище. Хлопнула, выбив пыль из забора, калитка, и шкворень сунулся едва не в живот. Хорошо, лошадка, напугавшись пса, отскочила.

— Ах ты!! Опять ты!! — орал дядюшка Сартон. — Только зажил спокойно! Ка-ра-у-ул!!

— Ну, я караул, — слегка приврал Тума и откусил от груши ладный кусок. Сладчайшим соком брызнула мякоть.

— Ну, язва синяя! Ну, пень болотный! — причитал толстяк. — Ну, пусть бы лимонницу али гнилку, да подавись ими! Но керайну за что?

Тума сглотнул, вытер липкий подбородок:

— Так, дядь Сартон, самая вкусная.

Наири в сторонке давилась хохотом. С Тумой по городу ездить одно удовольствие. Голодной не останешься. Хотя мог бы руки и придержать. Она коленями сжала бока Белогривого, подъехала:

— Ну, будет. Сколько твои груши стоят?

— Им цены нет, — буркнул дядюшка Сартон.

— Так уж… — хмыкнул Тума. — С мастера Брезана полкоровки содрал за пяток.

— А ветки? — вскинулся садовник. — Ветки не ты обломал?

— Вообще мы по делу, дядь Сартон, — сказал Тума. — Выборных собираем со всех концов. А поскольку ты мастер знатный, хоть и бука…

Садовник хлопнул очами:

— Вот привязался! — кинул он в сердцах. — Кто меня выбирал? Ты меня выбирал? Вон пусть голытьба кричит. А у меня дело.

— А Золотоглазая велела тебя доставить непременно.

Дядюшка Сартон побледнел и вроде даже спал с лица.

— Она тебя хорошо запомнила.

— Да что… да когда… — проблеял несчастный.

— Так перед тем, как Дракона убили, ты ее грушами угощал.

Шкворень брякнулся о мостовую. Наири бросила на Туму сердитый взгляд: это ж удар хватит мастера… Белобрысый лишь ухмыльнулся.

Чуть только причитания садовника заглохли вдали, безобразник подставил шлем спутнице:

— На, от души отрываю. А то ты смурная последнее время что-то.

Наири сердито вгрызлась в мякоть, сок потек по подбородку. На сладкое тут же прилетела оса.

— Станешь тут смурной, — промямлила Наири, разом жуя и отгоняя насекомое, — ношусь, как собака, кругами, а толку чуть. Мэннор этот треклятый уже ночью снится.

— Влюбилась, что ли? — пробормотал Тума небрежно. Наири подавилась косточками. Парень стукнул ее по спине. Заглянул в шлем:

— Ешь скорее! И руками не маши — кони пугаются.

Выловил и сам в два укуса уничтожил огромную желтую грушу. Облизал ладонь. Огляделся в поисках подходящего погребка, наугад ткнул шлемом.

— Зайдем?

— Тума, ты серьезным бываешь?

— А надо?

— Времени день всего остался — и ничего.

Тума сжал конские бока коленями:

— За мной!

…Сарай одуряюще пах сеном, сквозили сквозь щели в крыше солнечные лучи. Сухие травяные вороха были раскиданы по всему чердаку. Внизу довольно жевали кони.

— Я тут от Брезана прятался, — вздохнул Тума. Откупорил баклажку. Перебив сенной дух, густо запах мед.

— На.

— Осы налетят.

— А чего тебе своих бояться?

— Ну, спасибо.

Наири вытянула ноги, откинулась, подложив руки под голову, уцепила зубами травинку.

— Ты, Тума, помолчи, а то я собьюсь. Был один человек. Мэннора… брат, — выдавила она, наконец. — Но мне тогда казалось, они непохожи. Да Раннор… он скорей бы дал себе руку отсечь, чем Мэннором прикинулся.

Ладонью зажала Туме рот, боясь, чтобы все же не встрял, а то она смутится и не доскажет.

— Он пропал давно. Потому что я… Неважно. Если это он. Вдруг вынырнул ниоткуда и исчез. Из Ясеньки вытянули… живым. Гарт нырял. А дальше… сыскался сердобольный человек на берегу. На мосту-то еще дрались, Гарт не хотел своих кидать. И с концами. Что я Керин скажу?

Тума высвободился, с мрачным выражением облизал горлышко долбленки.

— Это и скажи.

— А если не он? Любой мог прикинуться. Лишь бы собой видный, да высокий. Волосы покрасить нетрудно… — рассуждала Наири.

— Нетрудно.

— Но мастер Брезан его вблизи видел. Ладно, в бою обознался. Но привратник в доме его признал. И приказчик признал. Склады оружейные открыли! Не понимаю…

— А ты ищи, кому это нужно. Ну, чтобы Керин за Незримыми не пошла.

— Мэннору. Спит и видит, как ее в доме запрет.

Тума захохотал.

— Ты чего? Я все перепроверила. Мартина допросами замучила. И тех, кто с Мэннором в каменице от Берутовых воев отбивались. Никак не вышло. Сперва, его с обозом промурыжили: то ось полетит, то конь раскуется. А тут от Берута грамотка: "Взять и ко мне".

Она устало выдохнула.

— А этот, в Ясене, за Керин кричал. Одному рожу разбил даже. Когда тот сказал, что мы не сами Сарт взяли.

— Правильно разбил, — кивнул Тума. — Ищем дальше. Он же не морок — в дымовую трубу не улетел…

Выборных от концов — кузнечного, литейного, бондарного, стекольного, красильного, суконного и прочих — привели к присяге возле Казанного Святилища в вечер зниченьского полнолуния.

Кстати, кричали и Мэннора. Припомнили, и как тушил горящий Брезанов дом, и как раздавал оружие, и как вел народ на Старшинскую Вежу. Радовались, что не утонул. И не порезан кметями Берута.

И мастер Брезан, и златокузнец Герсан, отец Наири, и старший волхв Святилища, приобщенный тайны, положили правду ясеньцам не раскрывать. Потому купец славословия выслушал молча и должность принял.

Говорили еще, под клятву над кощунами из Святилища выходил сам дедуня (сова то и дело махала крылом, умащиваясь на костлявом плече). Попенял Лешеку, беглому в войско ученику, а Золотоглазую обнял, сказал:

— Будь крепкой, девочка.

Так ли, нет, но за выборными признали власть.

Все ждали от Золотоглазой очередного чуда: что нашествием крыс или воронов изгонит низвергнутых Старшин, так и застрявших в Веже. Вороны собирались в стаи, пролетали, натружено крича. Под горло подкатывала осень. Восковыми слезками точились дни.

Золотоглазая долго говорила с мастером Брезаном и распорядилась послать каменотесов и плотников отстраивать пепелища.

Великое сидение старшин продолжалось. Казна была при них, и жалованье стражникам выплачивали исправно, но на кой оно ляд, если закончились запасы меда и пива, да и хлеб подходил к концу. Стражники ходили по заборолам злые и раза два выстрелили в толпу под стенами, скорее для острастки, потому что не попали.

Тут как раз и подошли глашатаи. В указе коротко говорилось, что ежели старшины не выйдут за стены Вежи в течение дня и не займутся делами своих лавок и мастерских, то все оные будут отобраны от них и их семей в пользу города.

Что началось в Веже, словами не выскажешь: мало-мало почтенные не повыдирали друг другу бороды. Особенно лютовал Берут. Накануне он еще твердил, что без именитых Ясеню никак не справиться, сто вот-вот сама Золотоглазая придет на поклон, а вместо Золотоглазой явился в Вежу отец Наири, Герсан.

Бывший старшина златоделов пришел объявить волю новой ряды и нисколько не опасался, ни что убьют, ни что возьмут в заложники: бодливы, да безроги. Гнев Берута обернулся на него. Колотя посохом в каменные наборные плиты, плюясь, орал:

— А все ты… Да, небось, ты… Надоумил! Да Наири, дочка твоя, при этой девке — так без мошны тя не оставит!!.. У, сова желтоглазая! Всех перехитрила, Незримыми застращала. И подстилкой под Горта легла… Где они, те Незримые?!!..

Ну, тут уж рядный хватил. Герсан послушал-послушал… Одежды от Берутовой слюны отер и ушел. Это словно сорвало заслонки. По одному, и по двое-трое, и помногу сразу бежали отставные старшины спасать имущество. И волшба не понадобилась.