Страница 25 из 69
— Просыпайтесь! Просыпайтесь! — его несколько раз ударили по щекам.
— Н-не… сплю…
Очень скоро он оказался на кровати. Правая рука с ощутимой в вене иглой была привязана.
— Отвяжите…
— Капельницу сдвинете.
— Нет…
Галюня послушалась.
— Ну, жив, сосед? — выходит, его привезли в ту же палату, откуда забрали.
— Тише…
— Галка, не шипи! — Семен и не подумал приглушать бас. Ястреб выдохнул:
— Жив.
— И молодец.
Пограничник понял, что все лучше чувствует себя с каждым произнесенным словом.
— Пить ему дай! — распорядился сосед.
В пересохший рот капнула вода.
— Ишь ты, с ложечки поят, — хмыкнул Семен. Галюня фыркнула. А Ястреба попросила очень нежно:
— Потерпите… морфий можно только через два часа колоть.
— Иди, коза, еще одеяло притащи, вон как беднягу выколачивает, — дядя Сеня, шумно двигаясь и сопя, плотнее закрыл окно. Накинул на Ястреба собственное одеяло.
— Через три дня повязку снимут. А через неделю — швы. И выпишут тут же. Не боись.
— Да.
— Ты мужик хороший… Вот что…
Семен пошуршал в тумбочке, воткнул в уши Ястреба прохладные шарики, и что-то легкое положил на живот:
— Мне зять плеер принес. Песни у мужика странные, но мне нравятся. Слушай лучше, чем из штанов вылезать от нетерпения.
Семен чем-то щелкнул, и зазвучали голос и струны:
"Из серых наших стен, из затхлых рубежей
Нет выхода, кроме как
Сквозь дырочки от снов, пробоины от звезд
Туда, где на пергаментном листе зари
Пикирующих птиц, серебряных стрижей
Печальная хроника
Записана шутя летучею строкой, бегущею строкой,
поющей изнутри.
Так где же он есть, затерянный наш град?
Мы не были вовсе там,
Но только наплевать, что мимо то пыль…"
Ястреб хрустнул зубами.
— Что, так больно? — встревожился Семен. — Выключить?
— Не-ет… — пограничник зашарил рукой по одеялу, сжал в кулак ведущие от наушников проводки:
— Серый волк — это кто?
Дядя Сеня обрадовано закудахтал:
— Ага, интересно?
Щелкнул кнопкой на плеере:
— Склероз — болезнь такая, ничего не болит — и каждый день что-нибудь новенькое…
Сел на кровать возле Ястреба: пружинная сетка провалилась под его весом:
— Про волка — это сказка такая. Ничего не помнишь? Тогда с начала начну. С курочки Рябы. Я дома внуку сказки рассказываю. Невестка смеется, мол, "что вы, Семен Михалыч! Разве он поймет в два месяца?" А это зря. Младенцы, они, знаешь… еще не родившись, и слышат, и понимают не хуже нас с тобой. Он еще вспомнит, как ему дед сказки сказывал. Помяни мое слово…
Потом, уже вернувшись на Берег, дожидаясь рождения собственных детей, вспоминал Ястреб неугомонного соседа по палате. Добрая память — одно из немногого, что чего-то стоит на этом свете.
Давя в себе подспудный страх остаться слепым, страх, который не могло заглушить ни воркование дяди Сени, ни присутствие Лэти, дневавшего и ночевавшего у него, Ястреб бесконечно крутил Медведевские песни. И с удивлением понимал, насколько близки они ему — человеку другого мира и другого воспитания. Эти песни подскажут ему решение. Да еще удачное стечение обстоятельств.
На третий день бинты сняли. Он видел.
— Все пока хорошо. Что глаза красные — не страшно. Я выписала глазные капли. Четыре раза в день. Уколы остаются… Разумеется, не напрягаться. Тяжестей не поднимать. Читать пока нежелательно. Вообще, ближайшие два месяца режим щадящий…
Татьяна поймала себя на том, что нервно теребит полу халатика, и стиснула пальцы, пытаясь понять, заметно ли Ястребу ее волнение. Раньше было проще. Она могла без стеснения разглядывать этого удивительного мужчину. Его вовсе не портила даже унылая больничная одежда, даже бледность, шрам на скуле и черные зрачки, смотрящие в никуда. Щетка соломенных волос на круглой голове с прижатыми ушами, разворот широченных плеч, втянутый живот и узкие бедра… Докторша поймала себя на том, что откровенно им любуется. И испугалась. Резко встала.
— Не боись, Арсеньевна. Я прослежу, — пробасил Семен.
Она иронично скривила губы. Уже уходя, подумала, что это выглядит, как бегство. Обернулась:
— Вам все ясно? Может быть, есть жалобы?
— Что такое фреза?
Дядя Сеня присвистнул.
Татьяна Арсеньевна отпустила дверную ручку. Пригладила выглядывающую из-под медицинской шапочки русую челку. Одернула тщательно выглаженный халатик. Переступила, скользнув каблучком по линолеуму. Затрепетала ресницами.
— Это такое колечко, по-моему. С зубками. Еще вопросы есть?
Губы пересохли. Мучительно хотелось их облизать. Ну, хоть воды глотнуть. Вечером вчера совершенно случайно подслушала, как девочки в сестринской обсуждают этого… шутника. Чего они наговорили… — покраснеть и сдохнуть. Ну и слова приходят на ум… Только б не краснеть…
— "Звездною фрезой распилена планета вдоль по оси…" Так похоже на Черту. И я все думаю… Откуда он мог узнать?
18.
Капли дождя тяжело шлепались на раскисшую землю. Плащ сделался мокрым и тяжелым. На сапогах комьями оседала грязь, и из этого могло быть лишь два следствия: или потеряется сапог, или оборвется подметка, и тогда шлепать по дороге окажется втрое противнее и труднее. Вода, брызгая из луж, пятнила лицо.
А банька на холме над ручьем светила единственным оконцем, словно добрым оранжевым глазом. Второй глаз был прищурен, утоплен в проконопаченных мхом бревенчатых стенах. Дощатая дверь скрипнула, пропуская гостей в разжаренную, пахнущую вениками тишину. Зашипела, отдавая зной, каменка, пахнуло квасом и побелкой…
— Заждались? Звиняйте! — плечом отодвинув дверь, нагнувшись у низкой притолоки, Бокрин опустил на конец полка узел со снедью и глиняный жбан. Стер от подбородка к затылку серую морось, шершавыми ладонями румяня лицо и ероша сбегающие к бровям кучерявые подернутые сединою волосы. — Ждал, пока Сёрен заснет. Не хочу, чтоб знала.
Гости согласно кивнули.
— Кто тут у тебя живет? — спросил, ерзая на скамье и принюхиваясь, Лэти.
— Да никто, — ведьмак вздохнул и сел подле: скамья тяжело скрипнула под немалым его весом. — Банник жил. Сбежал.
Он нацедил себе и гостям холодного квасу. Закинув голову, жадно приложился к ковшу, не обращая внимания на капли, сбегающие по подбородку и шее за ворот. Потом прошелся веником под полками и вдоль каменки, сбил паутину с дощатого, низкого потолка. Подмел нанесенную сапогами грязь. Выкинул за порог.
— Профилактика? — промурлыкал Лэти, поправляя ремешок, скрепляющий в хвост седые волосы. — Это пра-авильно.
— Тьфу на тебя, — отмахнулся Бокрин. — Нахватался словей, как лисица блох.
Он развернул узел, достал яички, сваренные вкрутую, луковицу и половину каравая. Очистил яйцо, посолил, протянул Ястребу. Второе взял Лэти.
— Плохо куры несутся, — пожаловался Бокрин.
— Так осень.
— Ага…
Ястреб потер слезящиеся от дыма глаза. Лэти сунул в толстые пальцы Бокрина берестяной огрызок с резами:
— Нам бы мази вот такой… А то все его глазные капли оттуда… ох!
— Знамо дело… — проворчал Бокрин, живо напомнив пограничникам медведя. — Зато видит.
— Ага, — прожевав, согласился Ястреб. — А глаза до сих пор, как у кроля. Девки пужаются.
Ведьмак хмыкнул. Степенно откусил хлеб, запил. — Девки пужаются, значит? Ну, мазь тебе сделаю. Так это не все…
— Не все. А еще поворожи. На государыню.
Ведьмак подавился квасом. Закашлялся. Лэти постучал его по спине. Ястреб успел поймать жбан у пола, не расплескав ни капли. Обтер горлышко рукавом, сделал большой глоток. Передал жбан ведьмаку. Тот только головищей помотал: точно донимаемый оводами жеребец. И кусок не лез в горло.