Страница 2 из 79
Часть I
Создание контекста
1. Уже принарядились, но некуда пойти?
1. Введение
Начнем с пяти зарисовок: они подготовят почву для двух вопросов, которым посвящена эта книга.
Осенью 1997 года Великобритания погрузилась в национальный траур по случаю смерти принцессы Дианы. Кульминацией скорбных дней стала необыкновенная погребальная служба в Вестминстерском аббатстве. По всей стране, а также во многих других частях света люди приносили цветы, плюшевых мишек и другие предметы в церкви и соборы, они часами стояли в очередях, чтобы написать трогательные, хотя порой и бесхитростные, слова соболезнования в специальных книгах. Подобные случаи всеобщего траура, хотя и в меньших масштабах, происходили и раньше, например после трагедии в Хиллсборо 1989 года (когда в результате давки на стадионе погибло множество болельщиков) или после взрыва в Оклахома–Сити в 1995 году. Эти события обнаружили пестрое смешение верований, чувств и предрассудков людей относительно участи умерших. Реакция церквей на смерть принцессы Дианы показала, как далеки они от некогда традиционного христианского учения по данному вопросу.
Вторая история больше похожа на фарс, но имеет серьезную подоплеку. Проснувшись рано в один из дней 1999 года, я услышал по радио сообщение, что некий общественный деятель был снят со своего поста из–за еретических высказываний о жизни после смерти. Я стал слушать особенно внимательно. Неужели это разоблачение какого–нибудь епископа или радикального богослова? Но потом я понял, что, как это ни удивительно, речь идет о футбольном тренере. Гленн Ходдл, руководитель английской сборной, заявил, что верит в реинкарнацию. По его словам, за грехи, совершенные в одном воплощении, человек в следующей жизни становится инвалидом. Группы, отстаивающие права инвалидов, выразили свое возмущение, в результате чего Ходдл потерял свой пост. Но в те же дни комментаторы сообщали, что идеи реинкарнации пользуются в обществе огромной популярностью, и было бы очень странно запретить, скажем, индуистам (многие из которых придерживаются того же мнения, что и Ходдл) быть тренерами национальных спортивных команд.
Третья сценка — повторяемое событие, которое всем знакомо. Группа из двадцати–тридцати человек медленно подъезжает на машинах к невзрачному зданию на окраине города. Электроорган с металлическим звуком играет музыку, которую можно услышать и в супермаркетах. Звучит короткая речь, затем — нажатие кнопки, скорбные взгляды работников службы ритуальных услуг — и люди шеренгой покидают здание, садятся в машины и едут домой пить чай, удивленно спрашивая себя: что все это значило? Кремация, о которой в Великобритании никто и не слыхивал сто лет назад, стала самым распространенным видом похорон — во всяком случае, так нам говорят. Это — и следствие, и причина неприметных, но значимых перемен в понимании смерти и надежды, которая стоит за ней.
Я сделал эти зарисовки в начале 2001 года. Но к концу того же года мы стали свидетелями четвертого события, которое всем известно, но слишком ужасно, чтобы его подробно описывать или обсуждать. Теракт 11 сентября 2001 года оставил глубокий шрам на памяти человечества; тысячи убитых и десятки тысяч скорбящих призывают нас к молитве и пробуждают наше сочувствие. Я не буду больше говорить об этом событии, но для многих людей оно снова неотвратимо поставило тот самый вопрос, которому посвящена моя книга. К столь же страшным результатам, хотя иным образом, привели три масштабных «природных катастрофы» (как их принято называть) 2004 и 2005 года: цунами в Азии на Рождество 2004 года; ураганы на побережье Америки в августе 2005 года, которые, в частности, опустошили Новый Орлеан; и страшное землетрясение в Пакистане и Кашмире в октябре того же года.
Пятая зарисовка также касается могилы, но иного рода. Если вы посетите историческое местечко Изингтон в графстве Дарем и спуститесь с холма к морю, то увидите маленький городок под названием Изингтонская Шахта. Шахты там уже давно нет, а название осталось. Когда–то там стояло надшахтное здание, а под ним трудились тысячи людей, добывая тонны угля. Они работали быстрее и гораздо эффективнее, чем их коллеги из многих других шахт. А теперь здесь ничего нет, кроме чахлой травы, она не радует глаз, но пробуждает скорбь утраты. В окрестностях, несмотря на героические усилия местных властей, все говорит о загрязнении местности, что губительно отразилось на растительности, — так местные жители страдают из–за борьбы за власть других людей. И этот пейзаж для меня — символ, точнее — символический вопрос: На что надеяться людям в таких заброшенных местах, потерявшим смысл существования, утратившим былой образ жизни и свою общность, в чем заключается их надежда?[2]
Эта книга посвящена вопросам, которые часто изолированы друг от друга, но которые, я горячо в это верю, тесно связаны. Во–первых, в чем состоит конечная христианская надежда? Во–вторых, на что может надеяться нынешний мир, на какие изменения, освобождение, преобразования? Какие новые возможности он может найти? В целом ответ может звучать так: пока «христианская надежда» для нас означает «попасть на небо» и «спастись», по сути, от здешнего мира, эти два вопроса непременно будут нам казаться не связанными между собой. И некоторые люди упорно утверждают, что, задавая второй вопрос, мы пренебрегаем первым, а только он действительно важен. В то же время такая позиция вызывает гнев других людей, когда они слышат о воскресении; им кажется, что это пренебрежение важными и неотложными проблемами современного общества. Но если «христианская надежда» — новое творение, «новое небо и новая земля», которые создаст Бог, к тому же эта надежда уже получила жизнь в Иисусе из Назарета, — тогда у нас есть все основания связать два этих вопроса. И в таком случае Мы поймем, что, отвечая на один из них, мы отвечаем также и на другой. Я видел, что для многих людей — и среди них немало христиан — все это кажется чем–то странным и неожиданным: и то, что подлинная христианская надежда удивительно непохожа на их привычные представления, и то, что она дает основания для вдохновенной работы в нынешнем мире.
В этой главе я хочу создать контекст для обсуждения наших вопросов, рассмотрев то замешательство, которое сегодня царит в представлениях мира — всего большого мира, а не церквей, — относительно жизни после смерти. Затем, во второй главе, я поговорю о церквах, где, по моему мнению, господствует подобная неопределенность, внушающая беспокойство. Это позволит нам выделить главный вопрос и создаст рамки для поиска ответа на него.
Я пришел к убеждению, что многие люди, в том числе большинство практикующих христиан, туманно или неверно представляют данную тему, и это непонимание порождает серьезные ошибки в наших мыслях, молитве, богослужении и в наших поступках, и особенно сильно оно вредит нашей миссии в мире. Примеры, приведенные в начале главы, показывают, что сегодня нехристиане не просто путаются в вопросе жизни после смерти, — но и не знают, что об этом думают сами христиане. Часто они считают, что христиане верят в «жизнь после смерти» в самом широком смысле, но не понимают, как с этим соотносятся более специфические представления о воскресении, суде, втором пришествии. И им уже совсем неясно, как подобные взгляды связаны с острыми, мучительными проблемами современности.
Этот вопрос не сводится к представлениям о том, что происходит с отдельным умершим, или даже к представлениям о собственной посмертной судьбе, как бы ни были важны эти вещи сами по себе. Этот вопрос прямо касается представлений о Боге и его замысле о вселенной, а также о том, что Бог делает уже сейчас для исполнения этого замысла. От Платона до Гегеля и далее многие величайшие философы утверждали, что представления о смерти и существовании за ее пределами определяют то, как мы думаем обо всем остальном, — в самом деле, они же дают повод задуматься о чем–либо всерьез. Это положение должен горячо отстаивать любой христианский богослов.
2
См. The Crass and the Colliery (London: SPCK, 2007).